Катрин Лове - Потешный русский роман

— Конечно, — подтверждаю я, обращаясь к Алене из Красноярска.

— Перед нами новая эстетика распятия, можно даже сказать — ипостась, раскрывающая в глобалистко-интимистской перспективе обнажение плоти, всего, что в ней есть самого механического, если можно так сказать, и…

— Конечно можно, — поддерживаю я.

— Мы полагаем, что невероятная связь, вытекающее из сферы…

— Из какой сферы?

— Мы считаем, что огромную роль играет место, что неоднократно подчеркивала госпожа Елена Белл.

— Госпожа Белл права, это впечатляет, — признаю я, — не так ли, Жан, все эти ипостаси распятия в этом конкретном месте очень впечатляют, согласен?

— Подобная логическая связь крайне редко выстраивается в современных разработках, — сообщает Алена, пользуясь молчанием Жана.

— Надо же!

Мой голос звучит слишком громко — так я пытаюсь сгладить неучтивое поведение моего друга, я говорю Алене, что вижу в этой серии полотен, здесь, слева, едкую критику в адрес любителей натурального меха.

— Вы совершенно правы, — соглашается Алена.

— А вот там — возможно, я ошибаюсь, сама не знаю, почему воспринимаю вещи именно так, — я вижу нефтяные буровые, а рядом — газовые, угадала?

— Все точно, — подтверждает Алена.

— У меня создается впечатление, — не унимаюсь я, — что эти распятия и эти фагоцитозы — нельзя забывать о фагоцитозах, какими бы впечатляющими ни выглядели распятия, — дают нам достаточно четкое представление о России. О том состоянии, в котором находится нынешняя Россия.

— Очень глубокое наблюдение, — соглашается моя собеседница.

— Видишь, Жан, — говорю я, поворачиваясь к моему строптивому спутнику, — видишь, в каком состоянии находится Россия?

— Хочется купить все сразу, не так ли? — спрашивает наша любезная сопровождающая Алена Алеширова.

Я быстрыми, широкими шагами иду мимо инсталляций, Алена следует за мной по пятам, Жан отстал и еле тащится. Ощущение, что все эти острые концы, шпили, пики, бесконечные сцены раздавливания[26] обращены лично ко мне, я обливаюсь потом, мысленно благословляю дождь, насквозь промочивший мою одежду, но рядом с прелестной, свежей, как роза, Аленой чувствую себя блохастым енотом-полоскуном. Я ненавижу весь мир и каждого человека в отдельности и готова перейти к решающим действиям. Первый на очереди — Жан, следом идут его суперпредприимчивая Елена Белл и все ее сборище псевдоавангардных и псевдохудожественных пугал и оборотней. Совершить акт вандализма мне не дают — пока! — доброжелательность Алены и ее простодушие. Впрочем, вряд ли можно перебраться из Красноярска в Москву, не лишившись по дороге первородной наивности. Она так радостно внимает моим комментариям, что обижать ее не хочется.

Итак, я почти бегу по бесконечно длинному залу и комментирую экспонаты:

— Я вот о чем подумала, мадемуазель, все эти пыточные устройства — если мне будет позволено так их называть — олицетворяют скорее советскую эпоху, шпили и пики ассоциируются с чистками, процессами, лагерями и прочими ужасами.

— Как это верно! — восхищается работающая сверхурочно сотрудница Елены Белл.

— Ты только представь, Жан, — кричу я, — что пришлось пережить русскому народу!

— Конечно, чтобы поставить у себя одну из подобных инсталляций, требуется много места… — Алена явно забегает вперед.

— А картины! Нет, ты только взгляни, они потрясают воображение! Кровь на них только голубая, кровь больше не красная, на полотнах только синий цвет, и вот я думаю…

— Да? — Алена обратилась в слух.

— Я спрашиваю себя, не есть ли это символический удар в поддых царизму, чудовищному государственному устройству, ну, вы понимаете, о чем я, Екатерина Великая, двор, фавориты, войны, эпидемии, погромы, ужас жизни при невежественной автократии для большинства народа.

— Народ во все времена испытывал немыслимые страдания, — развивает мою мысль молодая сибирячка.

— Да, — соглашаюсь я, — от этой выставки, мадемуазель, у меня холодеет кровь. А у тебя, Жан?

Я снова повышаю голос, пытаясь привлечь внимание моего друга.

Каким-то чудом мне — или моим децибелам? — удается расколоть кокон апатии, которым Жан окружил себя в самом начале нашей «экскурсии». Вернувшись к нам, Жан игнорирует мое исступление и обращается только к Алене, говорит долго и так тихо, словно она драгоценная фарфоровая статуэтка, которой самое место в витрине из армированного стекла. Я не слышу ни единого слова, но вижу, как внимательно слушает молодая женщина, как, сама того не замечая, придвигается все ближе к Жану, а ее красивое лицо выражает безграничный восторг.

Какую сказку сочиняет на ходу мой друг? Знать этого мне не дано, но Алена внимает ему, как кобра заклинателю змей. Потом она направляется в заднюю комнату, оставив меня трепыхаться в лужах голубой крови.

Я так растеряна, что мне хочется одного — сбежать, любым способом, через любую дверь, скрыться от этой коллективной бойни. У меня нет сомнений — все, что висит, стоит и лежит в этой галерее, создано избалованными, перекормленными, порочными детьми, для них все средства хороши, лишь бы эпатировать буржуа. Я совсем сдулась. Наше с Жаном приключение, начавшееся рано утром, оказалось слишком непредсказуемым, и я с трудом справляюсь с нервами. Я соскальзываю на пол и достаю мобильник, чтобы позвонить Саймону О. Стоун-Аллертону, вот также верующие обращаются к любимой иконе, когда чувствуют себя зависшими между небом и землей. Я знала, что Саймон отправился далеко на Восток вместе с большой группой ведущих журналистов печатных изданий. Даже если предположить, что из галерейного бункера можно дозвониться до набитого полезными ископаемыми подземелья, которое сейчас топчет лакированными туфлями Саймон, что я ему скажу? Что несчастна? Что попусту трачу время на распятия и фагоцитозы? Его номер высвечивается на экране, и мой указательный палец зависает между кнопкам «выполнить» и «удалить». Разумно ли беспокоить занятого делом журналиста, возможно, он сейчас что-то записывает, сколько баррелей в день, движение котировок?

Нет, это неразумно.

Мысль о том, что придется еще раз обойти выставку, вызвала у меня резь в желудке. Слава богу, в сумке есть болеутоляющее, я глотаю таблетку и вдруг вспоминаю слова Жана: «Из нас двоих писатель — ты». Вернув телефон на место, достаю серый блокнот и начинаю составлять фразы, которые под влиянием растягивающегося времени превращаются в цепочки фраз.

Во второй половине дня волшебная дверь отъехала в сторону, и мы снова оказались под все тем же унылым дождем. Я брела по тротуару, как окоченевший мышонок, походка Жана была легкой и свободной. Он получил все, что хотел. Телефон Елены Белл. Ее конфиденциальный электронный адрес. Личные адреса в Москве, Санкт-Петербурге, Нью-Йорке и Токио — улица, дом, этаж, у него теперь было все. Он сообщает мне о своей победе тоном лиса, подобравшегося к самой дверце курятника. Я смотрю, как он вьетсят вокруг меня, и вижу Жонаса, энергичного и уверенного в себе Жонаса. Жан считает, что жизнь прекрасна, и ему было плевать, что я об этом думаю.

На обратном пути, в такси, я крутила в кармане визитку, которую дала мне при прощании любезнейшая Алена Алеширова. Она настояла, чтобы я взяла карточку, улыбнулась и заставила пообещать, что я в случае необходимости обязательно свяжусь с адвокатской конторой, занимающейся всеми сделками госпожи Елены Белл. Моя реакция на полотна, которые я назвала «царскими», не ускользнула от проницательной Алены. О да, я заметила, как на вас подействовали эти распятия.

Часть III

Мне всегда казалось, что в Петербурге обязательно должно случиться что-нибудь очень пышное и торжественное.

~~~

2 февраля 2009 в 10:51 Жан Либерман написал:

Уважаемая Юлия Ивановна,

Надеюсь, Вы не сочтете дерзостью, что я пишу Вам сегодня утром, хотя имел честь познакомиться с Вами только накануне. То, как внимательно Вы отнеслись к высказанным мной опасениям касательно судьбы моей дорогой подруги Валентины И., очень меня подбодрило и внушило надежду.

Вы стали для меня теплым и живительным лучом света среди суровой петербургской зимы. Пусть это сравнение не покажется Вам слишком патетичным, поверьте, оно вполне оправданно. За много недель Вы — первый человек из всех, кто имеет опыт в деле розыска пропавших, искренне предложивший мне помощь. Все «советы», которые я получал до сего момента, сводились к двум рекомендациям: обратиться в компетентные органы, так или иначе связанные с ФСБ, то есть добровольно кинуться в пасть к волку, либо сидеть и ждать, когда Валентина И. сама со мной свяжется. Не хочу Вас обидеть, Юлия Ивановна, но Ваша страна все еще охвачена такой апатией, здесь царит такой фатализм, что в это почти невозможно поверить. Говорят, здесь многое изменилось. Возможно, но лишь в том, что относится к деньгам, торговле и потреблению. И только в центре крупных центров. Стоит отъехать на несколько десятков километров, и ты как в дурном сне перемещаешься в советское прошлое. Какая ужасающая покорность судьбе, Юлия! Мне кажется, что, по большому счету, ничего не изменилось. То, что началось в 1989-м, все значительные события, случившиеся в этой стране, поглотила черная дыра обыденности. Простите мне мою резкость и излишнюю прямоту, но я решил быть с Вами абсолютно откровенным.