Катрин Лове - Потешный русский роман

Мы с Жаном отправляемся на поиски Елены Белл, экс-Снежновой. Мы едем мимо бесконечного нагромождения дешевых зданий, расположенных в той зоне Москвы, которую невозможно описать словами. Наверное, правильней всего будет называть ее просто зоной. Мы с Жаном сидим в такси, и наш водитель начинает терять терпение, потому что все указания моего друга оказываются ошибочными, хотя он утверждает, что точно знает, где искать его новую Елену. На этих улицах нет никакой галереи современного искусства. А ищем мы именно сверхмодную галерею современного искусства Елены Белл.

Вот как, удивляюсь я.

Да, сверхмодную, сухо подтверждает Жан.

Я решаю не продолжать бессмысленный разговор и погружаюсь в размышления о других проблемах искусства и о похолодании: за сутки столбик термометра в этой остывающей стране упал на десять градусов.

Сегодня утром Жан решил, что ему пора наконец встретиться с Еленой. Не знаю, как мой друг сумел добыть столько сведений, в том числе о том, что она теперь не Снежнова, а Белл, и что променяла виолончель на новаторские, потрясающие воображение художественные инсталляции. Мне его идея не понравилась, я сказала, что все и так не слава богу, на улице собачий холод, а он собирается искать какую-то Елену Белл. Откуда нам знать, что она и Елена Снежнова — одно и то же лицо? Да в этом мегаполисе наверняка живет не меньше полудюжины Елен Белл, и у всех у них ультрамодная профессия, и обо всех пишут в глянцевых журналах. Я попыталась убедить Жана, что будет неразумно выходить из дома, учитывая температуру за окном, нахмурившиеся небеса, его недомогание и мои нервы, не говоря уж о близящемся отъезде в Сибирь и куче нестиранного белья. Все мои аргументы аннигилировались на выходе, как дефектные ракеты класса «Земля-Воздух» на старте. Жан достал из чемодана вещи, которых я прежде не видела, оделся, причесался, надушился — кажется, впервые в жизни — и скомандовал «Пошли!» властным тоном полководца, отправляющегося в «русский поход».

По всему выходит, что Елена Белл — бывшая Елена Снежнова, неврастеничка, пропускавшая половину собственных выступлений, — очень преуспела в жизни. Совершенно самостоятельно, Жан повторил это несколько раз за тот час, что мы провели в такси и успели заблудиться. Итак, Елена многого добилась, сама, и ни один мужчина ей в этом не помогал. Я взглянула на моего спутника, ожидая увидеть у него на лице намек на иронию — не насчет судьбы Елены, а по отношению к себе, к собственной оценке реальности, предполагающей, что женщина не может добиться успеха, если рядом нет сильного мужчины, разве что в редчайших случаях, к коим, к счастью, относится его Елена экс-Снежнова. Ни иронии, ни самоиронии я не уловила, Жан продолжил давать указания шоферу — все те же ошибочные указания, — пересыпая их русскими междометиями нетерпеливо-раздраженного свойства.

Мне не хватило духу призвать его к порядку, спросить, да ты понимаешь, что говоришь, как тебе не совестно. Бывают дни, когда лето еще не кончилось, но уже похолодало, вам пора отправляться в Сибирь, а сил не хватает, причем на главное. Я предпочла сконцентрироваться на темах, о которых можно было размышлять молча. Что такое современное искусство? Существует ли прямая связь между колебаниями температуры по разные стороны Уральского хребта? Откуда взялась фамилия Белл, заменившая фамилию Снежнова? Может, это тоже «арт-объект»?

Я злюсь на себя за то, что пошла у Жана на поводу, хотя мне совершенно не хотелось сопровождать его в галерею, созданную и управляемую Еленой Белл-Снежновой. Это одно из самых посещаемых культурных заведений Москвы, заявил Жан, а я смолчала, хотя обычно такие фразочки вызывают у меня улыбку. Самая известная, самая авангардная, далее по списку — прочтите в журналах, создающих нужную репутацию, чтобы «продукт» хорошо продавался. Если бы все гении, в том числе авангардисты, которых продвигают глянцевые журналы, и впрямь были такими одаренными и исключительными личностями, мир давно изменился бы к лучшему, наша жизнь тоже стала бы чистым наслаждением и все мы сидели бы под зонтиком и любовались окружающим пейзажем. Да, мне следовало выкрикнуть в лицо моему другу — но я в очередной раз промолчала, — что, будь на нашей планете столько истинных талантов, она не стала бы тем, чем стала, а именно — преддверием ада. Среди других сюжетов, которые я могу обдумывать, сидя в такси за спиной доведенного до крайности водителя, есть и такой: что было бы с искусством, занесенным в разряд современного, которым торгуют, как современным, без пустого медийного трепа, маркетинговых изысканий и узкого круга богатых клиентов? За рулем нашего такси сидит раздражительный водитель, рядом находится мой упрямый друг, у которого болят зубы, голова и печень, молчание затягивается, и я задаюсь следующим вопросом: что было бы с рынком так называемого современного искусства без списания налогов, подарков, товаров оптом и других сногсшибательных бонусов, которыми пользуются те, кто инвестирует в эту область из чистой любви к искусству?

Когда Жан обозвал шофера такси бестолочью — сказал по-русски «ты что тормозишь, дебил?!», — и заявил оскорбительным тоном, что он, Жан Либерман, сию минуту покинет эту машину, пойдет пешком и сам, без посторонней помощи, отыщет в этом новом квартале одну из самых известных в Европе — в обеих ее частях — галерею, детище одной из самых одаренных женщин своего поколения, которая сумела одна, без мужской помощи, взойти на вершину и управляет галереей твердой рукой, я содрогнулась, предвидя худшее, и не ошиблась, Жан заявил, что заплатит только половину суммы, которую нащелкал счетчик, он не лох и за полдела отдаст половину денег. Я долго молчала, но тут поняла, что пора вмешаться, и обратила внимание Жана на то, что наш шофер ужасно похож на уроженца страны под названием Грузия со столицей Тбилиси.

И что с того, спросил Жан.

Я достала из сумочки несколько банкнот, протянула их горячему уроженцу юга бывшей Империи и вышла из машины, наплевав на «непедагогичность» жеста: чем больше чаевые, тем меньше жителям развивающихся стран хочется искать новые пути развития.

Ты просто смешна, заявил Жан, вылезая под ледяной дождь, и это замечание снова навело меня на мысль о критериях, которые заставляют нас брать в лучшие друзья Жанов Либерманов, а не благовоспитанных мальчиков, готовых всегда быть у нас под рукой.

В огромных странах есть одно обстоятельство, которое следует всегда держать в голове, оно куда важнее списка архитектурных памятников и достопримечательностей. Я говорю о расстояниях. Даже между такими банальными объектами, как цветочный и газетный киоски. В огромной стране пропорции тоже огромны. Это известно канадцам, американцам, китайцам, австралийцам и бразильцам, но лучше всего это знают русские. И только уроженец Швейцарии Жан Либерман игнорирует коллективное знание больших народов, связанное с понятиями пространства и времени. Только Жан Либерман верит, что, проявив настойчивость и имея крепкие ноги, можно все преодолеть, черт побери, даже высочайшие вершины, четырехтысячники. Жан шагает под дождем по бесконечным проспектам, этакое ничтожное насекомое, букашка, говорит «нам сюда», а через сорок минут — «нет, туда», и продрогшая женщина покорно семенит следом. Что такое современное искусство?

Я стою, согнувшись пополам, на мокром тротуаре и кашляю так сильно, что Жан останавливается, испугавшись, как бы я не выкашляла душу на виду у всех. Он возвращается, машет руками, кричит, что мы на месте, ну разве мир не прекрасен, и жизнь, и дождь, и мой кашель, до галереи всего несколько метров, двести или триста метров. Я чувствую ужасную слабость во всем теле, но, когда Жан подходит совсем близко, начинаю колотить его кулаками в грудь. Я его почти ненавижу. У меня начинается очередной приступ кашля. Да ладно тебе, говорит мой друг Жан, если собираешься путешествовать в одиночку по Сибири, не стоит так переживать из-за простой прогулки по Москве. Я откашливаюсь, пытаюсь отдышаться и спрашиваю, действительно ли он рассчитывает отыскать свою Елену в его нынешнем… состоянии. Я пытаюсь подобрать определение, не нахожу слов и повторяю, ну, в твоем состоянии.

Да, отвечает Жан.

Прекрасно.

Что касается меня, я беру такси и возвращаюсь домой, чтобы высушиться и согреться. Наши пути расходятся, ты отправляешься за Еленой, я — в кровать.

Ты ведь не возражаешь, правда?

Жан возражает.

Из нас двоих писательница — ты, восклицает он.

Если пишешь, говорит Жан, нельзя ничего пропускать, ни под каким предлогом, кто знает, что потом пригодится?

Я видела, какие глаза были у моего друга, когда он произносил эти жестокие и насмешливые слова, и в очередной раз сдалась. Мой спутник немедленно заговорил о чудодейственных отварах и настойках, которые он приготовит для моих усталых ног — позже, ближе к вечеру, когда будет время озаботиться столь мелкими обыденными вещами.