Рассел Хобан - Лев Воаз-Иахинов и Иахин-Воазов
На месте остались только люди из зоопарка. Маленький черный человечек обошел будку, обследовал статую человека, лишившегося головы за то, что немного представлял себе, что есть истина, походил по набережной и тротуару. Ничего ему отыскать не удалось.
25
Миром владел глобальный заговор заправочных станций, монструозных цистерн, вышек и вообще тех абстрактных сооружений, которые выдают свое нелюдское происхождение. Наверху был стон проводов, громадные стальные опоры недвижно вышагивали по устрашенным пастбищам, мимо стогов, немых и слепых сараев, гниющих возле навозных куч телег, оканчивающих свои дни в таком же одиночестве, что и бурые хижины неподалеку, точно вылезшие из земли. Мы давно это знаем, говорили лачуги, чьи крыши поросли травой. Холмы холмились, коровы выпасались на молчании, козьи глаза были похожи на гадальные камешки. Яркие цветные сигналы передавали некие имена и символы через голову крыш и стогов, сквозь камень и дерево городов и весей. Плоть и кровь тщетно пытались скрепить между собой договор с помощью дыхания, ноги торопились, запинались, нажимали. Встречающиеся по дороге лица задавали вопросы без ответа. Ты! — восклицали лица. Мы!
Заправочные станции, заграбаставшие весь мир, взывали к своим собратьям–монстрам. Дальние вышки обменивались сигналами. Заправочные станции продолжали притворяться и заправлять машины и грузовики, поддерживать вымысел о том, что дороги — для людей. Разветвленная сеть трубопроводов без усилий охватывала весь мир. Громадные вентили регулировали поток. Огни вспыхивали в море. Музыка играла в самолетах. Музыка никогда не упоминала трубопроводы и заправочные станции, шествие хохочущих стальных опор. Бог с нами, возглашали вентили и вышки. С нами, возражали камни. Дороги были для машин.
Воаз–Иахин чувствовал, как растягиваются мили позади него. К его ноге прижималась теплая нога Майны. Ее ногу тоже звали Майна, как, впрочем, и все прочие части ее тела. Она утвердила свое право на имя после той ночи в ее каюте.
Слова приходили ему в голову непрошено, не встречая никакого сопротивления. Как воспоминание, приходящее с запахом, как перемена температуры воздуха: отец должен жить, дабы отец мог умереть. Воаз–Иахин внутренне застонал. Его мозг изнемог от кувырков в прошлое. Обретенное и потерянное, всегда и никогда, все и ничего. Откуда явились эти новые слова? Что им от него нужно? Что у него общего с этими понятиями?
Уже не такие невесомые, как воздух, а словно закованные в доспехи, неожиданно безжалостные, дышащие холодом ночного ветра над тряской дорогой, искаженные диким, неизвестным смыслом, которому бесполезно сопротивляться: отец должен жить, дабы отец мог умереть. Скорее! Что скорее? Горячие волны раздражения поднимались в Воахз–Иахине, словно язычки пламени. Он покрылся потом, ничего не понимая и испытывая тревогу.
— Мир во власти заправочных станций, — говорила Майна. — Цистерны и вышки посылают друг другу сигналы в виде резких цветовых вспышек. У коз глаза похожи на гадальные камешки.
— Очень точно подмечено, — подхватил ее отец. — Они у них действительно такие. Урим и туммим[4]
Хватит говорить мне об этом, ожесточенно думал Воаз–Иахин. Хватит преподносить мне мир. Я сам увижу коз и заправочные станции или не увижу. Оставьте их быть для меня тем, чем они мне явятся.
— Кто‑нибудь еще проголодался, кроме меня? — спросила мать Майны.
— Ты должен прочесть одну книгу, — говорила Майна Воаз–Иахину. — Это записная книжка одного поэта.
Нет, ничего я не должен, думал он. Скорее. Что скорее? В нем, словно вихрь, нарастало напряженное ощущение сделать что‑то поскорее.
— То место, где говорится о смерти дяди или дедушки, сейчас не помню, как сильно и долго он переживал это, — произнес отец. — Незабываемо.
— Я знаю, — подхватила Майна. — И тот человек со странной походкой, за которым он последовал.
— Я умираю с голоду, — с нажимом произнесла мать.
— Посмотри по путеводителю, — посоветовал отец. — Где мы сейчас на карте?
— Ты знаешь, как я обращаюсь с картами, — сказала мать. — Я буду долго с ней возиться. — И она неуклюже развернула карту.
— Видишь, — показал отец пальцем. — Мы сейчас где‑то здесь, севернее.
— Смотри на дорогу, — приказала мать. — Хорошо бы ты не ехал так быстро. Миль пять назад нам встретилось одно хорошее местечко, однако мы проскочили мимо, так что я даже не успела сказать тебе, чтобы ты остановился.
— Там, — сказала Майна.
— Что? — спросил отец.
— Там был дворик из красного кирпича, где росло апельсиновое дерево. И там были белые голуби.
— Я могу развернуться, — предложил отец.
— Не обращай внимания, — сказала Майна. — Я не уверена даже, был ли это ресторан.
— Где мы? — обратился отец к матери. — Ты нашла нас на карте?
— Я так нервничаю, когда ты просишь меня узнать что‑либо по карте, что у меня начинают дрожать руки, — ответила та.
Взятая напрокат машина тихонько напевала про себя. Что бы ни случилось, я тут ни при чем, пела она. В лоб им летели мили, состоявшие из бесчисленных увеличенных зерен дороги, которые прокатывались под колесами и растягивались позади. Воаз–Иахин почувствовал, что задыхается, находясь в машине с Майной и ее родителями. Он принялся глубоко и медленно вдыхать носом. Зачем он принял их предложение подвезти его? Зачем нет при нем гитары, и он не странствует в одиночку, тихоходом? Он остро чувствовал, что должен торопиться. Пустота вздымалась внутри него, выталкивая на поверхность нечто.
— Та дорога! — вдруг воскликнула мать. — Там! Там через пять миль будет старый трактир, на путеводителе он обозначен пятью вилками и ложками. Мы опять проехали. Ты попросту не желаешь притормаживать.
Отец резко развернул машину, подрезав при этом фургон, который как раз собирался их обгонять, не удержался на дороге, перелетел через насыпь и врезался в дерево. Фары со звоном разлетелись. Из разбитого радиатора повалил пар. На секунду настала тишина. Я тут ни при чем, зашлась машина.
Это все она, подумал отец.
Это все он, подумала мать.
Это все они, решила Майна.
От этой семьи вечно жди таких вещей, подумал Воаз–Иахин. Мое счастье, если мне удастся поскорее убраться от них.
Заправочные станции, вентили, вышки и громадные стальные опоры, которые пересекали местность, хранили молчание.
Все сверлили взглядами всех. Похоже, никто не пострадал.
— Боже мой, — вымолвила наконец мать.
— Так, — сказал отец. — Очень хорошо. Теперь мы пойдем до твоего пятивилочного трактира пешком.
— Боже мой, — повторила мать. — Моя шея.
— Что там с твоей шеей? — спросил отец.
— Пока не знаю, — сказала мать. — Пока ничего, но иногда последствия шейного вывиха проявляются не сразу.
— Но сейчас‑то она в порядке, — сказал отец.
— Не знаю, не знаю, — сказала мать.
— Вы двое могли просто убить нас, — уничтожающе сказала Майна.
Отец выбрался из машины, чтобы поговорить с водителем фургона. У фургона была вмятина в боку и несколько глубоких царапин.
— Извините, — произнес отец. — Это я виноват. Я не заметил, что вы пошли на обгон.
Водитель фургона покачал головой. Это был большой человек с кротким лицом и редкими усиками.
— Бывает, — отозвался он на своем языке. — Вы из другой страны, еще не привыкли к нашим дорогам.
— Виноват был я, — сказал отец уже на этом языке. — Я не посмотрел, не увидел. Сожалею.
— Мы должны заполнить бланки с подробностями аварии, — сказал водитель фургона. Они обменялись водительскими правами, страховыми картами, записали все данные.
— Я была уверена, что что‑то произойдет, — заявила Майна Воаз–Иахину. — Я это чувствовала. Если посадить моих маму с папой в абсолютно неподвижный ящик, без колес и без двигателя, они попадут на нем в аварию с помощью психокинеза.
С машиной уже ничего сделать было нельзя. Они погрузили багаж на фургон и доехали до заправочной станции. Здесь они договорились о том, чтобы отбуксировать разбитую машину и взять напрокат другую.
— Теперь мы можем поехать в тот пятивилочный трактир, — сказал отец. Водитель фургона предложил их довезти, и все забрались в фургон, один Воаз–Иахин остался снаружи.
— Ты же знаешь, что тоже приглашен, — сказал отец. — Мы поедем в порт, как только достанем другую машину. — Прошу тебя, сказали его глаза, не уходи от нас. Люби мою дочь. Пусть она цветет для тебя.
— Большое вам спасибо, — поблагодарил Воаз–Иахин. — За вашу щедрость спасибо, но отныне я должен снова путешествовать в одиночку.
Останься, умоляли глаза матери. Она не ладит с отцом, но ладит с тобой.
Воаз–Иахин поцеловал Майну на прощание, пожал руки отцу и матери, не глядя им в глаза. Майна написала свой домашний адрес на клочке бумаги, сунула его в карман Воаз–Иахину. Он пошагал по дороге прочь от заправочной станции.
