Банни Гуджон - Девственницы
— Что ты там шьешь, Пат? — спросил он, не отрывая взгляда от телеэкрана.
— Платье для Стейси.
Она посмотрела на розовую ткань, ползущую под иголкой швейной машинки. Ткань была блестящая, но Стейси заранее знала, что платье будет кусаться.
Мать продолжала:
— Не хочу, чтобы на шестнадцатилетии Джанин Стейси ходила в старье. Особенно при девочках Нормы, которые выглядят так, словно только что сошли со страниц каталога Лоры Эшли.
Мать снова застрекотала на швейной машинке.
— Пат, — сказал отец, — из-за тебя телевизора не слышно! Ты не можешь шить это проклятое платье на кухне?
— Проклятое платье, — сквозь зубы прошептала Стейси.
Она оказалась права. Платье кусалось.
— Не буду я его носить! Дурацкое платье!
Мать шлепнула ее по ноге:
— Кончай дурить! Примерь. Мне нужно подрубить подол.
Стейси бросилась навзничь на кровать и вытянула руки и ноги в стороны, как морская звезда. Ноги она раздвинула шире; одной уперлась в стену, другой — в прикроватную тумбочку. Как Барби.
— Вставай сейчас же, слышишь? Считаю до трех, не примеришь платье — в следующем месяце не видать тебе карманных денег!
Целый месяц? Ей столько всего нужно! Ей нужны брюки. Ей нужна… пена для бритья. Стейси села.
— Я не могу его носить! Ты не понимаешь. Я больше не могу носить платья.
Мать помрачнела:
— Мне плевать, какая на этой неделе мода. Я сшила тебе платье, ты будешь его носить, и точка! И хватит спорить.
Она бросила платье Стейси; та положила его на колени. Она терпеть не могла розовое. Ей хотелось широкие штаны. Она не хотела крови в туалете. Когда мать присела рядом с ней на кровать, она почувствовала, как к горлу подступает ком.
— Милая, две недели назад тебе нравилось это платье. Ты сама выбрала и материал, и фасон… ну, не плачь, вытри глазки.
Стейси вытерла глаза о розовую ткань.
— Не о платье! — Мать встала. — Надень его — всего на минутку. Вот и все, что требуется. Пара минут, горсть булавок — и готово.
Стейси посмотрела на розовое платье, которое лежало у нее на коленях.
— Только на минутку?
— Самое большее — на две.
Она встала и подняла руки, и мама через голову надела на нее платье. Стейси посмотрелась в зеркало. Она смотрела, как превращается в розовое облако, а мать с полным ртом булавок улыбалась своей резкой улыбкой.
— Посмотрите-ка на мою маленькую принцессу! Какая ты хорошенькая, Стейси. Просто не верится. Моя малышка почти выросла!
Стейси сидела на порожке у двери черного хода и смотрела, как мама шьет. Подшивая подол платья, мама напевала себе под нос мелодию из сериала «Стрелки». На столе, рядом с красной подушечкой для иголок в форме клубничины, лежала миниатюрная копия ее платья для Барби. Все сочетается.
Когда Тот вручила Стейси серые саржевые брюки («на возраст 9–11 лет») в пакете из магазина «Сейнзбериз», Стейси спросила, где она их взяла. Тот ответила, что она их «позаимствовала» и что их нужно только немножко прогладить. Стейси выключила из розетки паровой утюг и встряхнула брюки. Они были ей чуточку великоваты, но ничего, сойдет. Она влезла в них и застегнула школьную блузку поверх розовой повязки. Брюки смотрелись отлично. Серый — цвет лошадей и борзых собак, подумала она. Нос Роджера начал сереть. Услышав, что ее зовет мать, она сняла со спинки стула школьную куртку и побежала вниз, завтракать.
Мама стояла у плиты и жарила бекон, а отец брился у раковины.
— Самое время! — сказала мать. — Что на тебе? Где ты взяла эти брюки?
— Мне дала Тот. Они мне нравятся.
Мать подложила в яичницу смальца.
— Ты похожа на девочку из бедной семьи. Разве вам в школе разрешают ходить в брюках?
Стейси раскрыла ранец и положила туда сверток с бутербродами в фольге, лежавший на кухонном шкафчике.
— Правила не запрещают, — сказала она, выходя из задней двери.
Ей нравилась ее повязка, нравилось, как она стягивают кожу. Она утянулась очень туго. Вечером, когда она разматывала повязку, кожа на груди была похожа на древесную кору. По ночам грудь восстанавливала форму и распирала ее пижаму. От тесноты Стейси просыпалась. Она трогала свою грудь, прикладывала ладони к соскам. Странное чувство!
Первой была уничтожена Белинда, ее старая говорящая кукла. Стейси бросила ее в садовую мусоросжигательную печь. Ей понравилось, как под рев огня лицо Белинды расплавляется и превращается в гладкую маску. Огонь добрался до пластмассы и проделал дыру в том месте, где раньше был нос. Воняло от Белинды ужасно.
Тот сидела по-турецки на забетонированной дорожке и наблюдала.
— Что ты делаешь… Дэвид?
— Жгу.
— Зачем?
— Просто так. Я больше не играю в куклы.
На траве ожидала своей участи еще груда кукол. Пупсики, куклы с закрывающимися глазами — все такие розовые, улыбающиеся. Барби сидела прислонившись к кирпичам у основания печки.
— Можно взять твою Барби? — спросила Тот.
— Нет.
— Почему?
— Потому что Барби хорошая. Я ее оставлю. — Стейси раздела Болтушку Кэти и бросила в огонь ее скаутскую форму.
Тот удивилась:
— Выйдешь поиграть попозже?
— Не могу. Надо подготовиться ко дню рождения Джанин.
— Можно мне прийти?
— Нет. Там будут только родственники.
Тот накрутила на палец прядку волос и сунула ее в рот.
— Дэвид…
— Что?
— Мне надо вернуть Симусу брюки.
— Симусу?
— Ага. Я их позаимствовала с веревки, где сушилось белье О'Фланнери.
Стейси сунула в огонь голову Кэти. Волосы куклы затрещали и съежились.
— Ладно, — сказала она.
Тот пошла по дорожке к аллее. Потом остановилась и обернулась.
— Извини, Дэвид.
Стейси бросила Кэти в огонь и взяла Барби.
— Ты ни в чем не виновата, — сказала она, закрывая крышку печи.
Дочери тети Нормы сидели на полу с набором косметики, который Джанин подарили на день рождения; ей вручили целый чемоданчик с тенями, помадами и румянами. Джанин мазнула щечки шестилетних двоюродных сестренок румянами, а на веки им положила синие и зеленые тени. Стейси подумала, что вид у девочек стал устрашающий. Они походили на клоунов-лилипутов. Она глубже уселась на диване. На ней было розовое платье; она слушала, о чем говорят взрослые.
В одной руке тетя держала чашку, а другой промокала губы платочком.
— Патриция, — сказала она, — твоя младшая похожа на настоящую принцессу! А мы и не знали, что у Стейси есть ноги, правда, девочки?
Близняшки мазали румянами ковер.
Вмешался отец:
— Скоро ей уже нужен будет бюстгальтер! — с гордостью заявил он. — Будешь носить такие подтяжки, а, Стейс?
Мама положила руку Стейси на плечо, словно защищая ее.
— Тед, оставь ее в покое! — Она прошептала Норме: — У нее сейчас такой смешной возраст…
Тетя Норма поставила чашку на мозаичный кофейный столик и шутливо дернула дочек за косички.
— Нам все это тоже предстоит, верно, девочки?
Они снова пропустили слова матери мимо ушей, роясь в тенях и туши Джанин.
Тетя наклонилась к маме и прошептала:
— А у нее уже началось… сама-знаешь — что?
Мама покачала головой, и обе женщины смерили Стейси довольно грустными взглядами. Стейси отвернулась и стала рассматривать переплетения диванной обивки. Интересно, много ли крови в кролике? С чашку? С кувшин? Как все это убирать? Она осмотрела розовое платье и пересчитала стежки на подоле.
В комнату вошел отец; он нес упаковку из шести бутылок пива.
— Я горжусь своими дочками, — сказал он. — А ну-ка, идите сюда, вы обе, и обнимите своего папочку!
Они обе встали и обняли его. Стейси прижалась лицом к папиному свитеру; от него слабо пахло табаком и машинным маслом.
— Чего еще остается желать мужчине? — сказал отец. — Две красавицы дочки, прекрасная жена…
Тетя Норма с дивана ответила:
— Может, внуков?
Отец просиял и поцеловал Джанин в лоб.
— Родите целую футбольную команду, да, девочки? Пять будет у именинницы и шесть у малышки Стейси!
Она высвободилась из отцовских объятий и ушла на кухню — за орешками, как она объяснила родственникам.
На кухне она подсыпала арахиса в миску и вынула из ящика стола портновские ножницы. Расстегнула «молнию» на платье и вылезла из него. Ножницы прорезали тонкую материю, как лопата снег. Через несколько минут на линолеум посыпались розовые лоскуты. Она взяла миску с арахисом и, в майке и трусах, вернулась в гостиную, где поставила миску на пол рядом с двоюродными сестренками.
Села на диван между мамой и тетей, почесала ластовицу своих синих трусиков и взяла газету.
— Что там у нас по телику, мать его? — сказала она, живо подражая отцовскому басу. — Норма, плесни нам пивка, вот умница!
