Банни Гуджон - Девственницы
Дороти наморщила лоб, вспоминая слова из книги о лекарственных растениях, повторяя их про себя, как молитву. Она каждый вечер шептала их перед сном в темной спальне. Начала она с безопасных растений, которые добавляют в салаты или которыми кормят кур.
— Кервель, — шептала она, сжавшись под вязаным покрывалом. — Его нежные листочки пахнут миррой. — Мирру волхвы положили в ясли младенца Христа. — Эстрагон, или тархун, — продолжала она, выключая свет. — Artemisia Dracunculus, по-латыни «дракончик». Считалось, что он исцеляет от змеиных укусов.
Дирижабль еще раз пересек луг, и она оказалась в его тени. Она заложила веточкой нужную страницу и начала медленно жевать желтые головки — цветок за цветком. Они были терпкими на вкус, но не такими горькими, как упругие зеленые стебли. Рот наполнился горькой слюной.
Над березами носились чайки; иногда они присаживались на ветви. Нет для этих птиц ни корабельных остовов, ни свай. Ни мачт, ни скал, на которых можно было бы поспать. Дороти сглотнула слюну и начала читать про пижму — словно рассказывала чайкам сказку на ночь. Да, она, пожалуй, может посоперничать с братьями Гримм.
«Tanacetum Vulgare, свежая или сушеная, в небольших количествах улучшает пищеварение и помогает избавиться от нематод. В больших количествах вредна для здоровья. — Дороти вытерла губы тыльной стороной ладони. — Запрещается принимать во время беременности».
В рощице, где росла пижма, было полно мокричника и крапивы. Крапива была повсюду. Дороти вспомнила, как бабушка учила ее крепко хвататься за стебли — тогда не обстрекаешься. Но крапива всегда жглась.
Субботнее утро. Мама в магазине «Сейнзбериз», а Тот гуляет. Наверное, опять на канале ловит гольянов, подумала Дороти, засовывая в карман халата круглый коричневый орех и терку. Лилли предупредила ее, что сам по себе мускатный орех ничего не даст. Его обязательно надо запить джином.
Она пошла в столовую и открыла угловой шкафчик-бар. Вообще-то Дороти запрещалось что-либо брать отсюда, но, поскольку джин ей совершенно необходим, придется нарушить еще одно правило. Среднее отделение папа обычно называл «коктейльная полка». Мама говорила, что это претенциозно, но папа все равно так ее называл. Дороти потянула дверцу. На верхней полке, отражаясь в зеркальной задней стенке, стояла посуда: стопки с толстым дном, восемь винных бокалов на тонких ножках, маленький кожаный мешочек на кнопке, в котором лежали мерные стаканчики, графин с вишней в «Мараскино» и запечатанный пакетик с коктейльными шпажками. Справа, на нижней полке, находились другие бокалы — синие полупинтовые стаканы, пивная кружка и три пинтовых бокала с прямыми стенками. Слева стояли спиртные напитки: голубой ликер «Кюрасао», который папе подарил кто-то с работы, бутылка хереса, оставшаяся с прошлого Рождества, полбутылки шотландского виски, сифон и рекламный графин джина «Драй Гордонз».
Дороти сняла с полки графин и вынула тяжелую стеклянную пробку. Осторожно налила прозрачную жидкость в пивную кружку, а в графин, чтобы было незаметно, долила содовой из сифона. От содовой джин зашипел, пошел пузырьками, но потом успокоился. На этикетке был изображен кабан, который роется в ягодах можжевельника.
Дороти закрыла дверцу и поднялась на второй этаж. Воду в ванну она налила заранее. Пивную кружку и терку для мускатного ореха она поставила в проволочную мыльницу и стала смотреть, как из крана капают последние капли, покрывая поверхность воды рябью. Настоящая ирония судьбы, подумала она, что вся история тоже началась с воды. Она шагнула в ванну. От очень горячей воды кожа сразу покраснела, глаза наполнились слезами. Она обхватила себя руками и села ногами к крану. Взяла кружку, отпила большой глоток джина. Потом взяла мускатный орех и принялась тереть его на терке. На ладонь ей посыпалась коричневая пыль. Она лизнула ладонь. Похоже на Рождество.
Трава была сырая; из-за того, что вечером шел дождь, чайки рано устроились на ночлег. На аэродроме уже привязали на ночь дирижабль; Дороти слышала, как он рвется вверх, несмотря на канаты. Она закрыла глаза; на внутренней стороне век проступил четкий рельеф красного кабана.
«Мята болотная, мята блошиная. Mentha Pulegium Decumbens, дикорастущий многолетник. В сушеном виде отпугивает мух и клещей. Любит влагу; ее можно найти у прудов и водоемов. Нельзя принимать во время беременности, а также при болезнях почек».
Она посмотрела на картинку. По странице были рассыпаны побеги мяты; красивые лиловые цветочки, похожие на клевер, росли с обеих сторон толстого, мясистого стебля.
Но в роще, полной мокричника и крапивы, не было мяты болотной. Ничего не найти в океане черных пластиковых пакетов, ржавых холодильников, бесконечных остовов старых автомобильных покрышек… В деревенской лавке в отделе пряных трав продавались петрушка, куркума, шалфей и базилик. Даже мускатный орех. А мяты болотной не было.
Дороти встала. Книга упала в пожухлую от августовской жары траву. Она пробежала руками по переду халата, как будто пытаясь определить форму того, что не удастся выгнать. Чайки уже устроились на ночлег на деревьях, но одна птица, моложе других, расправила крылья и несколько раз взмахнула ими в воздухе, как будто думала, лететь ей или нет. Она даже подпрыгнула на суку, но потом снова сунула голову под крыло и затихла.
Осень 1972
Раскраски по номерам просто замечательные. Раньше мне дарили по одной на Рождество. И еще на каждый день рождения. Я рисовала дельфинов, домики и лошадей. В прошлом году мне подарили королеву.
Там не только есть контуры того, что надо нарисовать, например дельфина. Ты раскрашиваешь его со всеми оттенками. Ведь дельфин — не совсем серый. Он и синий, и лиловый, и коричневый. После того как раскрасишь что-то по номерам, ты никогда уже не видишь предметы одноцветными.
Больше мне их не дарят. На прошлое Рождество я поменяла местами все цвета, и королева Елизавета стала темнокожей, вроде миссис Пател. Мама сказала, что это неуважение, а миссис Пател понравилось. Она назвала меня «своеобразной» и передала батончик «Кит-Кат».
«Своеобразная» по-индийски — то же самое, что «хорошая художница».
«Дикая слива» и радужные заколки
Если развести ножки Барби в шпагат, то ее пальцы упрутся в противоположные стороны бамбукового квадрата на линолеуме с японским рисунком. Спрятавшись под кухонным столом, Стейси двигала куклу, измеряя весь мир с помощью ее пластмассового тела. Расставленные ручки закрывали пять побегов бамбука, а талия была размером с лист лотоса. Одна нога точно совпадала по размеру с дырой в маминых колготках. Она отпрянула, когда миссис О'Фланнери из седьмого дома скрестила ноги. Стейси погладила Барби по гладкой ножке и решила: когда она вырастет, то не станет носить дырявые колготки.
— Ну, Пат, — спрашивала миссис О'Фланнери, помешивая чай, — когда выписывают Норин и малыша?
— Наверное, еще неделю пролежит, — отвечала ее мать. А потом, понизив голос, как будто делилась тайной, продолжала: — Видимо, перестарались со швами.
— Что ты имеешь в виду?
— Она вся разорвалась — и спереди, и сзади; когда ей накладывали швы, то нечаянно зашили клитор.
Миссис О'Фланнери спустила верхнюю ногу на пол и плотно сжала колени.
Мать продолжала:
— Пришлось все распороть и зашивать снова.
— Бедняжка!
Стейси посадила Барби в розовое пластмассовое кресло и надела кукле на голову диадему, сверкающую, как бриллиант. Красиво! Жаль, что у нее нет диадемы. Жаль, что она не принцесса. Щелкнула зажигалка; миссис О'Фланнери глубоко затянулась сигаретой. Стейси взяла крошечную серебряную туфельку.
— Я слышала, ребенок весит четыре кило и разорвал ее. Ее муж сказал, что не видел столько крови с тех пор, как они зарезали овцу на обратном пути из Джейвика.
Туфелька не налезала кукле на ногу.
— Вот дурак! Ему вообще не надо было там находиться. Не одобряю, когда мужчины присутствуют при родах.
Стейси услышала, как мамина чашка звякнула о блюдце.
— Бедная дурочка, — сказала миссис О'Фланнери. — Ведь еще и пожить как следует не успела, верно?
Стейси разглядывала соседкины туфли на платформе. Веревочная подошва и голубые ремешки. Красота!
— А мы-то что, успели, что ли? — Мать Стейси почесала лодыжку носком розовой тапки. — Как говаривала моя матушка, «сначала кровь, потом боль!». Я-то думала, она шутит, преувеличивает. Но знаешь, Ви, после двадцати лет месячных, двух родов и операции гистерэктомии как-то не кажется, что моя жизнь удалась. А ты как?
Стейси посчитала, сколько это — двадцать лет месячных. Двенадцать умножить на двадцать. Мама велела сразу сказать ей, если в унитазе будет кровь. Стейси всегда смотрела, но крови не было. Она вспомнила о зашитой роженице и представила, как ее распарывали — словно бумажный конверт — и зашивали снова. С Барби упала диадема и приземлилась в клубок пыли в углу рядом с собачьей корзинкой. Стейси услышала, что мама наливает еще чай.
