Хосе Сампедро - Река, что нас несет
— Как ты думаешь, Сантьяго, кто этот человек?
— Откуда мне знать! Первый раз в жизни вижу такую артель: Американец, баба, Англичанин, а теперь еще Встречный.
— Как, по-твоему… — не отставала девушка, — он правду о себе рассказал? Что он делал в горах?
Горбун перестал колоть дрова и тяжело дышал, распрямившись. Обжорка спустился к реке за водой. На этот раз они остановились в долине между Осентехо и Вальтабладо, не доходя до моста, чтобы затем вернуться в ущелья Арботеа и Отер, чьи скалы напоминали о том, что они еще не выбрались из сьерры.
— Откуда мне знать! А тебе-то что?
— Интересно, — неожиданно вырвалось у девушки. — Я хочу знать о нем все-все… Чем он занимался? Кто он?
Горбун пристально посмотрел на нее, и Паула уже в который раз подивилась проницательности глаз этого жалкого калеки. «С ним надо быть поосторожнее», — подумала она.
— Ты задаешь слишком много вопросов… У пего, как и у всякого, есть своя тайна… Мы приняли его в свою артель, и теперь он пойдет с нами. Ведь он не первый, кого мы встретили в горах.
Паула предпочла не выказывать больше любопытства. Действительно, Горбун прав, Антонио был не первым. Чувствовалось, что они приближаются к более населенным краям. Через мост Шли люди, а накануне им удалось перекинуться несколькими словами с рыбаками-браконьера-ми: чтобы не попасться жандармам, они исхитрились ловить рыбу во время обедни, да еще с такого места, откуда хорошо была видна церковь Вальтабладо, в которую отправились блюстители порядка. Рыбаки считали их, когда они входили, и, пока все были там, успели вытащить нескольких усачей и щук. Обжора, разумеется, выклянчил самум крупную рыбину.
Как сказал Балагур, здесь, по сравнению с горами, народу было не меньше, чем на главном проспекте в Куэнке. Были здесь и крестьяне из долины, чье плодородие и климат не уставал нахваливать Кривой. Раз он даже не выдержал, видя, как неумело рыхлит землю какой-то поденщик, и, вырвав у него мотыгу, принялся сильными, уверенными ударами разбивать комья. Любо-дорого было смотреть.
— Это еще мотыга никуда не годная, — сказал он, возвращая ее поденщику, — глубоко врезается, и рукоять плохо прилажена… Видал, болван? Вот как рыхлить надо!
— Чай не на себя работаю, на хозяина, — ответил парень.
— При чем тут хозяин? Это земле нужно, чтобы она воду лучше впитывала, не давала ей стечь, чтобы укрывала, а не давила семена.
— Браво, Донато! — захлопал в ладоши Балагур. — Старый конь борозды не портит! Ты заслуживаешь стеклянного глаза, чтобы снова стать красивым.
— Однажды мне уже покупали, — ответил Кривой, утирая пот с лица. — Моему командиру не нравилось, что у него на карауле стоит такой урод. И он купил мне глаз, да только другого цвета, и стало еще хуже. Пришлось выкинуть, — засмеялся он.
Земля была страстью Кривого. В тот же день поспорили, где лучше жить: в горах или на плодородных полях в низовьях реки. Балагур, как истинный горец, защищал горы, Дамасо поддерживал его, так как ему по душе было все дикое и суровое.
— Тоже придумали! — воскликнул Кривой. — .Там и земли-то нет, чтобы пахать. Разве что на склоне найдется клочок, да в ущелье не больше двух пядей. Нет, мне по сердцу широкие, плодородные поля с прямыми бороздами, убегающими вдаль! Нет в мире ничего лучше, как смотреть на воду, медленно бегущую у твоих ног, от нее становится бурой светлая, пыльная земля, а она все поднимается и поднимается.
— Подумаешь, смотреть, как бежит вода из оросительного канала, — возразил Балагур. — Гораздо приятнее смотреть, как бежит река!
— Река уносит воду с собой, а на полях вода остается. Ах, когда наконец у меня будет земля!
— Скоро, вот женишься на вдове.
— Конечно, женюсь, а что?
— С землицей красавицы не найдешь, дружище.
— А мне и не надо. Я сам не красавец. Крестьянину в доме нужна хозяйка. За пятнадцать лет я уже кое-что скопил.
— Еще бы, черт подери! Ведь ты после сплава идешь к себе в деревню пешком.
Кривой согласился, он действительно во всем себе отказывал, но что поделаешь, раз ты родился безземельным… У отца земля была только та, что прикрыла его могилу. Нет справедливости на свете! Столько богачей, у которых земли больше, чем надо, пот они и разводят на ней куропаток! Прав Негр, пора землю поделить среди всех по справедливости.
И тогда Двужильный рассказал сплавщикам о самом справедливом дележе, какой ему довелось увидеть в своей жизни: Совет крестьян по орошению земель в Валенсии сам распределял воду, без сеньоров судей, а вода в тех краях еще важнее земли, там без нее ничего не сделаешь. И никаких гербовых бумаг.
— Никаких гербовых бумаг? — удивились все.
Двужильный подробно объяснил им то, что видел своими глазами. Такой и должна быть справедливость, когда все люди… По тут они увидели, как Паула поскользнулась на откосе у реки и, выронив глиняный кувшин, упала в воду.
Все бросились к ней, но она уже встала. Вода доходила ей до бедер. Мужчины помогли девушке выбраться на сушу. Зайдя в лагерь, она взяла плед и скрылась за скалой, а сплавщики снова уселись в кружок, словно ничего не произошло. Однако с нетерпением ждали появления Паулы. Наконец она вышла, закутанная в плед по самые щиколотки и обнаженной рукой прижимая к толу ворох бело-черной одежды. Мужчины проводили жадным взглядом этот пленительный для них силуэт.
— Вот бы стать пледом! — прошептал Белобрысый, выразив вслух общую мысль.
— А еще лучше ящеркой, и забраться вверх по ее ногам, — почти крикнул Сухопарый.
Остальные молчали. Паула подошла к костру, остановилась и тут же направилась к песчаной отмели, вниз по течению.
— Иди сюда! — крикнул ей Балагур.
— Нет. Я лучше обсохну на солнце, — ответила она решительно.
Снова наступило молчание. Американец перестал есть и поднялся.
— Обжорка, — обратился он к мальчику, — возьми охапку дров и пойдем со мной.
Он вытащил из костра несколько горящих веток и развел огонь возле Паулы, которая сидела на песке у скал и сушила одежду. Мужчинам издали были видны три их фигуры, одежда Паулы и дым костра. Наконец Американец вернулся вместо с мальчиком и коротко бросил:
— Паула уходит от пас.
Воцарилась глубокая тишина.
— Ну что ж, — первым заговорил Четырехпалый. — Может, это к лучшему. Грех…
— Но почему? — возмутился Балагур. — Почему бедняжка должна уходить? Из-за того, что двое или трое из нас смотрят на нее, словно коты на сало? Разве не прекрасно то, что она была рядом с нами! Для меня она точно дочь родная, точно я у себя дома… Сколько раз, отправляясь на сплав, мы мечтали, чтобы возле пас была женщина, просто чтобы видеть ее, но чувствовать себя такими одинокими, и вот теперь, когда она с нами, вы отпугиваете ее… Сволочи! Будто вас не мать родила!
Сплавщики молчали. Мальчик печально спросил:
— Неужели вы дадите ей уйти, артельный?
— Какого черта она надумала уходить! — И Сухопарый, поднявшись, направился к Пауле. Остальные последовали за ним.
— Я настоящий осел, Паула! — воскликнул он, подходя к ней. — Но, клянусь, если ты не уйдешь, я буду относиться к тебе, как к дочери. Не уходи, забудь, что мы были такими скотами.
Когда подошли все сплавщики, Паула, спрятав белую руку под плед, подняла на них глаза, полные слез.
— Ты прав, Сухопарый, я и в самом деле здесь лишняя. Вы без конца из-за меня ругаетесь… Так уж вы, мужчины, устроены. Тут ничего не поделаешь.
— Мужчины, дьявол тебя возьми! А женщины?.. Но теперь мы проведем черту, и тому, кто посмеет переступить ее, я своими руками сверну башку. Это так же верно, как то, что я зовусь Сухопарым.
Паула но могла не улыбнуться. Увидев это, Балагур обрадовался.
— Ну куда ты пойдешь, дурочка? Ведь мы тебя очень любим!.. Куда ты пойдешь? — снова спросил он.
Паула но знала, как ей быть. Она еще не решилась. Однако обиженное выражение ее лица стало немного мягче.
— Ладно, я подумаю, — ответила она.
— Останься, Паула, останься! — воскликнул Обжорка.
— Конечно, оставайся, если хочешь, — поддержал остальных Американец. — Видишь, все утряслось.
Паула посмотрела на уговаривающих ее мужчин — на Дамасо, который насмешливо улыбался, и выдержала его взгляд; потом на Антонио, и сердце ее дрогнуло.
— Вы у меня добрые, — она улыбнулась, — А сейчас уходите, я хочу побыть одна.
— Урра! — прокричал Сухопарый. Его поддержали остальные.
— Но только как сестра! — предупредила Паула.
— Да, — скрепил уговор Сухопарый. — Но чур! Уговор для всех. Чтобы каждый знал. Если станешь с кем-нибудь заигрывать, хоть с одним, первым буду я, Сухопарый. Для всего… Так?
Паула кивнула головой, улыбаясь.
— А ну прочь отсюда, стадо баранов! Не слышали разве? Она хочет побыть одна!
