Николай Крыщук - Кругами рая
– Сегодня впервые приснилось, что я слепая. Дождик идет, кого-то хоронят, а я ничего не вижу. Проснулась и так расстроилась, что просидела до самого утра».
Отказывал ему почему-то его обычный артистизм.
Объема души не хватало. А на кой хрен, вообще-то говоря, она еще нужна?
Он ведь даже оправдывал Алешку, потому что и сам себя ловил иногда на этой мысли: о чем разговаривать? События собственной жизни были перегружены нюансами, остроумием и мало понятными для непосвященного интригами. Надо было придумывать перевод на доступный для мамы язык. Скучно.
Потом – слух. Шуткой с грехом пополам поделиться еще можно, но как прокричать ласковость и все, чему природа отдала почему-то нижние регистры?
Он знал, что существуют еще какие-то пути, на которых пересекаются люди. Не интеллектуальные, не житейские, не профессиональные, даже не душевные… Может быть, за этим порогом и вступает в силу язык религии? То есть сверхбытовой язык любви и веры. Его ГМ не знал, этот путь был перед ним закрыт. Если это вообще не был путь утопии, который смущает любого человека в такие пограничные минуты.
Так что все они общались с ней примерно одинаково, разница невелика. Мама: «Не могу найти подноса». ГМ, Дуня, Алеша: «Какой поднос?» (До чего все четкие, будто только тем и занимались всю жизнь, что проблемами экологии языка.) «Ну, я все забываю, как его?..» – «Судно?»
Теперь хоть криком кричи, не докричишься.
И этого-то ему хотелось в конце уютной, милой блажи родственных существ?
Семья – простое, маленькое, устаревшее устройство. Но, когда она рушится, особенно если строилась в пору высоких архитектурных притязаний, она оставляет после себя забитую бессмысленными острыми обломками непомерную пустоту.
Ни доверчивости, ни нежности, ни претензий, ни надежд.
Молитесь за обижающих вас!
Ему вспомнилось, как он просидел целую ночь у кроватки больного Алешки, пытаясь мысленно превратиться в целебную таблетку, раствориться, исчезнуть и излечить маленького, пылающего сына. И что же из этого вышло? Ничего не вышло. Можно сказать, враги. А тут еще этот вислогубый доцент со своей теорией гениальности. И женщина из сада… С каким известием она залетела сегодня в его жизнь?
ГМ встал с трудом. На небе сияла младенчески чистая луна. Будто ее только что окрестили, подумал он. Он подставил лицо луне, как подставляют его солнцу пляжные фанаты. Оставалось только завыть. У нас без этого даже милиции не дозовешься, не то что живого человека.
Ему вдруг захотелось сказать какую-нибудь молитву. ГМ стал вспоминать: «Боженька, Ты наш Спаситель. У Тебя завтра большой праздник – Ты родился. Помоги, чтобы мой глаз не ослеп совсем до конца моей смерти.
Матинька Божья, помоги нам. Я тебя люблю.
Николай Угодник, ты всех спасаешь, и утопленников. Помоги мне, чтобы я встала на ноги».
Это была мамина молитва. Своей молитвы у ГМ не было.
Часть вторая Кругами рая
По дороге идет убийца. Хотя никого этот человек, скорее всего, не убьет, разве что по неосторожности, да и наложить на себя руки вряд ли сумеет. Значит, просто вот так шагает, никого не трогает, неудобств не причиняет. Кому придет в голову, что по крайней мере одно преступление за ним уже есть и что мечтает он только о том, как бы поскорее спрятаться в доме, адрес которого дала ему любовница, и чтобы по дороге его никто не узнал? Он уже взвинтил себя до такой легкости духа, чтобы казаться отвлеченным и неприметным, и сам в эту легкость почти поверил.
Вообще, чего в этой истории будет больше – того, что случится, или того, что не случится, мы пока сказать не можем. Хотя знаем, что случится, и даже довольно скоро. Вот только как?
Ни одна история, известно, не начинается с того момента, с какого начинают ее рассказывать. И путаница, которая возникает, происходит не от искусства заманивающего нас рассказчика, а самым естественным образом: не угадать сразу, что, где, когда сработает, и потому просит быть рассказанным или хотя бы произнесенным. Так и образуется беспорядочная очередь. Это понимал, например, Александр Иванович Герцен, человек не детективный, а только политический, который признавался нам, что не бежит отступлений и эпизодов: так идет всякий разговор, так идет сама жизнь, говорил он.
Начнем и мы, честно и без уловок. Может быть, с середины, а то и за несколько часов до развязки. Но и при этом отступлений и эпизодов вряд ли удастся избежать. Если герой не только не решил еще, кто он такой, но не знает своего даже ближайшего будущего, то нам-то откуда?
Глава первая
ЧИТАТЕЛЬ ТАК И НЕ УЗНАЁТ ИМЕНИ ГЕРОЯ, А ГЕРОЙ НАХОДИТ ПОД ШЛЯПОЙ ДРУГА. ЯВЛЕНИЕ ГРИНИ
Человек шел по загородному шоссе. Был он не стар и не молод, не красавец, но и не урод (для серийного убийцы, скажем в шутку, лучше не придумать). «Не сед, не сир, не сер, не сор…» – думал он про себя сам из вечной своей склонности к каламбурам, за которой скрывалось то ли одиночество, то ли хроническое безденежье, то ли просто веселый нрав. В не слишком преуспевающем мелком бизнесмене, например, это легко сочетается. Впрочем, с таким же успехом герой наш мог быть и учителем, у которого по всей планете трудились любимые ученики. Что гадать? Нам показывают, и мы видим: он свободен, скорее всего, в отпуске и идет куда-то по обычному отпускному делу. То есть без дела.
День начался славно. В тамбуре электрички ела мороженое девушка. Мороженое растеклось в морщинках ее губ и стало лиловой гвоздикой. Мужчина смотрел на девушку, вероятно, слишком пристально. Та, порозовев, улыбнулась:
– Мы с вами знакомы?
– Нет, – ответил он. – К сожалению.
Знал бы наш герой, как надтреснуто отзовется в его судьбе эта встреча, сказал бы «к счастью», а то и вовсе не посмотрел бы в ту сторону. И привлекла-то его поначалу не девушка, а эта якобы гвоздика в ее губах. Вечные игры фантазии! Но он, как уже говорено, ничего не знал даже и на минуту вперед.
Вышли они вместе. Он помахал рукой. Девушка, чуть помедлив, помахала в ответ.
– Хорошая, – сказал он сам себе вслух. – Очень. Вероятно, домашнее воспитание.
Мужчина, говоря объективно, был уже не в том возрасте, чтобы не понимать, что у ангела чистой красоты при втором приближении может оказаться целый ряд недугов, осложняющих совместную любовь. Наследственная истерия, например, хроническое расстройство желудка или апоплексический удар, удачно перенесенный в детстве, но оставивший на всю жизнь травмирующее воспоминание. Впрочем, сейчас это практическое соображение, которое, кстати, ему и не пришло в голову, мужчина, пожалуй, отнес бы к разряду цинизма.
Веселее, однако, не стало. Глаза испуганной косули, пепельный снопик волос и тонкий обтягивающий свитер… Просто подарок. Поллюционный образ. Весенний сон Сандро Боттичелли.
Для полноты сочиненной грусти необходимо было почувствовать себя еще и несчастным. Но несчастным он чувствовать себя не хотел, потому что это означало бы окончательную потерю вкуса. А вкус, как он говаривал сам, умирает последним.
Незаметно для себя миновав станцию, человек шел по шоссе вдоль глухого зеленого забора с сумкой-торпедой наперевес. Такие доброкачественные заборы неизменно вызывают суетливое желание заглянуть внутрь. Хозяева как будто специально вознамерились позлить прохожую часть человечества, а заодно указать ему его место.
По ту сторону забор воспринимался, без сомнения, иначе. Он вовсе не являлся флагом высокомерия, совсем не обязательно. Почему за ним непременно должны были скрываться преступно нажитые пуховики, пасторально раскиданные на траве, или там золотой самовар, наполненный коньяком? Это, ей-богу, наше купеческое воображение.
Разве не может человек хотя бы эту, выездную часть своей жизни провести интимно, не оглядываясь на соседей? Даже при нынешней свободе нравов бывает, например, такого качества и значения поцелуй, что ему непременно нужно уединение. К суверенности человека вообще надо относиться бережно. Наш герой это понимал. В настоящий момент– особенно.
Чужого подглядывания сторонился сегодня не он один. Собачка, похожая на маленького лиса, играла справа от него на газоне в стогу скороспелого сена, переворачивая на себя маленькие копешки. Вдруг она остановилась и начала стрелять во все стороны злыми глазками – не подсмотрел ли кто ее детскую резвость?
Пора, однако, было уже искать лаз. В городе чертеж, нарисованный Таней, казался ему яснее ясного, но в реальном пейзаже он вдруг превратился в зашифрованный план. Если бы в чертеже было, например, указано, что он приедет именно утренней электричкой, что в тамбуре ему встретится девушка с лиловой гвоздикой в губах, что злая собачонка будет кусать и портить ради забавы стог сена…
Кстати, где на чертеже стог сена? Нет его. Как же тут не заблудиться? И этого особняка в мавританском стиле, попятившегося в глубь леса, тоже нет. Золотой петушок на одной из башенок поднял для оправки хвост, а сам при этом тревожно смотрел на север.
