Йоханнес Зиммель - Любовь — всего лишь слово

— А вы не бросали мимо? — спрашивает другой, тот, что с высокомерной манерой говорить.

— Несколько раз мы, к сожалению, промахнулись. Но в основном попадали.

Я снова дергаю ручку. В ответ на это наглец Ханзи кричит:

— Занято! Ты что, читать не умеешь?

— Я умею читать, — говорю я, — но если здесь и дальше будет занято, я вышибу вам дверь, огольцы.

— О, — говорит Ханзи, — голос мне хорошо знаком! Не сердись, Оливер. Мы тут устроили клозетные посиделки и хотим еще выкурить по одной. Иди вниз. Там тоже есть сортир.

— Вам пора в постель. Мне велено за вами присматривать. Я обещал шефу.

— Еще мять минут, ладно? — просит Ханзи. Щеколда двери отодвигается, и я вижу четырех мальчиков, устроившихся в уборной. Двое сидят на толчке, один на полу. Ханзи, открывший дверь, стоит. — Это мой брат, — гордо сообщает он остальным, которые, как и он сам, курят. Маленькое окошко открыто. Все четверо уже в пижамах. — Это Джузеппе, — говорит по-английски Ханзи, указывая на курчавого черноголового мальчика со сверкающими глазами. Затем он показывает на крохотного негритенка, который сидит на толчке и до невероятности черен. — Это Али. — Потом, указывая на мальчика, стройного и изящного, с очень нежным лицом, Ханзи говорит: — А это Рашид. Персидский принц.

— How do you do, sir[56] — осведомляется принц. Это он говорит с очень странным акцентом.

— Okeydokey[57], — отвечаю я.

— С ними надо говорить по-английски, — поясняет Ханзи, — они все пока еще не говорят по-немецки.

— Ах вот оно что, — говорю я. Но Ханзи не воспринимает мой иронический тон.

Крохотный негритенок с большим крестом на массивной золотой цепочке с бешенством смотрит на меня и говорит:

— Now get the hell out of here and leave us alone![58]

— Да ты рехнулся, — говорю я и хочу врезать ему разок.

— Грязный белый, — говорит он.

Я делаю шаг вперед, но Ханзи быстро встает между нами.

— Это он совсем не в том смысле! — кричит Ханзи. — Правда, правда! У него дома все совсем наоборот, чем у нас. Я завтра тебе все объясню. Иди в нижнюю уборную.

— Ну ладно, — говорю я. — Но чтобы через пять минут вы были в кроватях, ясно?

— Даю слово, — говорит Ханзи.

Я закрываю за собой дверь, которая тут же защелкивается на щеколду, топая, делаю несколько шагов по коридору и тихо возвращаюсь назад, потому что я хочу послушать продолжение беседы на жутком английском языке.

Голос Ханзи:

— Это мой брат, ясно? Кто против него скажет хоть слово, получит от меня в морду!

Голос негритенка с золотой цепочкой:

— Okay, okay. Forget about him[59]. Так что было дальше, Джузеппе?

— Пару дней все шло отлично. Мы, дети, спали в подворотнях, а днем покупали хлеб, сыр и колбасу и бросали нашим родителям, а телевизионщики и киношники снимали, как мы убегаем от карабинеров и как они нас ловят или как мы бросаем покупки в окна.

— А дальше?

— На третий день они уже достаточно наснимали и ушли. И мы уже больше не получали денег. Два дня спустя наши родители сами вышли из дома — из-за голода.

— Я же говорю: все люди свиньи, — провозглашает Ханзи.

Принц вежливо осведомляется:

— А как ты попал в интернат, Джузеппе? Ведь это стоит немалых денег!

— Мне повезло, понимаете? Я был лучшим учеником в классе. А мой отец получил девять месяцев тюрьмы.

— Девять месяцев? За историю с этим домом?

В голосе Джузеппе звучит стыдливая нотка:

— Не только за историю с домом. У него уже был один срок — условный. Теперь пришлось и его отсидеть.

— Срок? За что?

— Это было связано с забастовкой.

— Твой отец коммунист? — с отвращением в голосе спрашивает негр.

— Да, он коммунист. Но он мне не настоящий отец! — быстро добавляет Джузеппе. — Он мой приемный отец, ясно? Я приемный ребенок.

— Что это такое? — спрашивает принц своим нежным голоском.

— Это ребенок, у которого нет родителей, и его берут чужие люди, — поясняет мой «брат».

— Каждый ребенок должен иметь родителей, — говорит принц. После этого один из них спускает воду, чтобы господин Хертерих поверил, что кто-то действительно сидит в уборной, и сквозь шум воды я слышу голос Ханзи:

— И имеет. Но для некоторых дети — что дерьмо. Матери просто оставляют их где-нибудь. Как было с тобой, Джузеппе?

Уже совсем смущенно тот отвечает:

— Да, меня оставили. Перед церковью.

— Приемный ребенок, — зло говорит негр. — Это надо же!

— Заткнись, — храбро говорит Джузеппе. — Тебя твои родители были вынуждены взять, потому что ты у них появился. А мои родители имели возможность выбрать меня.

— Рассказывай дальше, — просит принц. — Как тебе удалось попасть сюда?

— Шеф прочел обо всей этой истории в газете и написал директору нашей школы, что бесплатно возьмет лучшего ученика, если тот захочет. А я хотел, да еще как, mamma mia, можете не сомневаться!

— Ты здесь так же мерзнешь, как и я? — спрашивает его маленький принц.

— Да. Но это единственное, что плохо. А во всем остальном здесь все просто великолепно. У меня своя кровать! Впервые в жизни!

21

Когда я возвращаюсь с нижнего этажа к себе, Ной и Вольфганг уже лежат в постелях. Моя пластинка с концертом Чайковского все еще крутится, но звук приглушен. Горят лишь две настольные лампочки. Возвращаясь со второго этажа, я убедился, что клозетные посиделки закончились. Постепенно в доме устанавливается тишина. В конце коридора я обнаружил балкон, с которого в свете луны видна старая караульная башня, а за ней белая вилла на фоне черного леса. Веренин дом.

22 часа 30 минут.

Через полчаса я выйду на балкон. Карманный фонарь я захватил из машины еще загодя.

Ной Гольдмунд все еще читает. У него в руках «Таймс». Вольфганг Хартунг читает книгу «Эйхманов было много». Оба курят.

— Как тут у вас заведено? — спрашиваю я, раздеваясь. — Можно здесь курить или нет?

— Нам можно. Маленьким нельзя.

— Ага, поэтому они устраивают перекуры в уборных.

— Да, все они так делают. — Он смеется. — Девочки даже специально надевают перчатки. Чтобы воспитательницы не чувствовали запах от рук. Во всех домах у малышей полно дезодорантов, отбивающих любой запах.

— Они еще брызгают одеколоном, — говорит Вольфганг. — Нет в мире уборных, где бы пахло так хорошо, как у нас.

— Они потом еще полощут горло «Вадемекумом», — говорит Ной из-за газеты. — Больше всего они любят запираться вдвоем, чтобы посекретничать. Больше пятерых в уборной не помещается.

Умываясь, я рассказываю, что я подслушал у двери туалета.

— Я один раз подслушал, что говорили две девочки, — говорит Ной. — В школе. Они говорили об «Унесенных ветром». Видно, они только что прочли книгу. Одна ужасно плакала — так, что было слышно в коридоре, и, рыдая, все время повторяла: «Ты действительно думаешь, что они поженятся? Ты, правда, так думаешь?» Другая ее утешала: «Конечно! Обязательно! Можешь не сомневаться. Иначе бы книга не прогремела бы по всему миру». «Бог мой, — сказала та, что плакала, — как хорошо было бы, если так!»

Мы смеемся.

— Послушай, — говорит мальчик, чьих родителей отправили в газовую камеру, мальчику, отец которого приказал их отправить, за что и был повешен, — сейчас эта тема будет снова. Разве это не знатно.

«Знатно» — слово, известное мне еще с Салема.

— First class[60], — говорит Вольфганг.

И мы слушаем пластинку до конца.

— Поставь еще раз с обратной стороны, Оливер, а потом можешь идти на боковую.

Меня это вполне устраивает. Я переворачиваю пластинку и ставлю иголку. Оба с улыбкой смотрят на меня из своих кроватей.

— Что это вы улыбаетесь?

— Просто так — без всяких плохих мыслей, — говорит Вольфганг.

— Потому что у тебя наверняка сегодня вечером погано на душе, — говорит Ной.

— У меня не погано.

— Всем новичкам плохо в первый вечер.

— Мне нет. Я уже привык.

— Конечно, тот, кто часто меняет интернаты, больше закален, — говорит Ной.

— Твой папаша, видать, та еще штучка, — говорит Вольфганг.

— Прекрати, — прошу я, — иначе меня, чего доброго, стошнит!

Затем я сказал вопросительно, обращаясь к ним:

— Там, в уборной, сидел маленький негритенок и какой-то принц, кажется Рашид.

Ной отложил свой «Таймс» и ухмыляется.

— Его полное имя принц Рашид Джемал Эд-Дин Руни Бендер Шахпур Исфагани. — Он садится в кровати и говорит менторским тоном (я в это время чищу зубы):

— Я сразу же после его прибытия взял у него интервью.

— На чем он приехал? — спрашивает Вольфганг.

— На такси. Из аэропорта. Прилетел из Каира. Там у него родственники.

— Какие родственники?