Валерий Зеленогорский - О любви (сборник)
Потом появилась новая напасть – первая жена с дачей и мамой, любительницей всего своего: укропчика, редисочки, огурчика с грядки и всего остального. Сергеев по молодости не мог послать на хуй тещу, укроп и рыбалку с папой жены на зорьке терпел, дурачок, а надо было сразу пресечь поползновения всей своры вольных землепашцев, нашедшей в нем ишака для сельскохозяйственных и домостроительных работ.
Как только приходил май, начиналась посадочная страда: тесть направлял плуг, надевал Сергееву на шею и спину лямки, и Сергеев, как бурлак, таскал на горбу плуг, за которым шел ихний папа и нажимал в глубину, чтобы Сергееву было труднее. Таджиков и хохлов тогда не было, использовали подручную силу зятя и невестки, которые не понимали, почему люди с образованием по компьютерным технологиям и староанглийской поэзии должны таскать соху в эпоху управляемой термоядерной реакции и трансгенных модифицированных продуктов.
Сергеев пытался объяснить жертвам крепостного права, что укроп на станции лучше и дешевле, что стоять раком за ведро клубники нецелесообразно, но видел в их глазах только сожаление, что им не повезло с ленивым, слегка нерусским зятем – он был запятнан еврейским дедушкой.
После мая наступал сенокос: косили лужайку и бурьян. Не было Некрасова для описания, как косил Сергеев. Пару раз он чуть не перерезал себе ноги, так и не научился и дожил до газонокосилки, слава Богу, не став инвалидом.
К вечеру все садились за стол, начиналась трапеза и разговоры, как сохнет в этом году клубника, с кабачками тоже ерунда, надо шифер положить новый. Сергеев после нечеловеческого напряжения ложился спать и падал в сон, как в армии после наряда, но в четыре утра его ласково теребил тесть и приказывал вставать на рыбалку.
В четыре утра Сергеев мог встать, только если пожар уже захватил занавески, а так просто, в выходной после плуга – только по неопытности. Он встал раз, потом второй, в третий раз сказал тогдашней жене:
– Пусть папа позовет на охоту, я его убью, и все закончится.
Жена поверила и сказала папе:
– Не трогай его.
Тесть надулся, но не лопнул, стал ждать, когда подрастет внук, чтобы ему передать свое мастерство Чингачгука, Вильгельма Телля и пахаря-одиночки.
«Удивительное дело, – говорил себе Сергеев, собираясь на дачу, – откуда эта тяга причинять себе страдания жуткой дорогой, чтобы потом нажраться до отвала и заснуть под трели соловьев и потом еще на следующий день есть, есть и есть и спать до дурноты, а потом опять ехать часами вместе с такими же баранами и начисто в такой дороге растерять все накопленное за два выходных здоровье…»
В третьем браке, после отъезда второй жены на историческую родину, на даче работать стало не надо, нашлись на просторах бывшей Родины те, кому еще хуже. И нанялись они к тем, что в момент стали господами.
Эти господа на веранде после ужина, как плантаторы на юге Америки, обсуждают достоинства хохлов перед киргизами, что узбеки более спокойны, а таджики старательнее, но менее чистоплотны.
Откуда все взялось? Сергеев не мог видеть на своем участке доцента из Душанбе, целый день снующего по участку с косилкой, лопатой и тяпкой. Его жена, преподаватель химии, подавала еду, убирала и боялась Сергеева больше, чем участкового. Она, не поднимая глаз, шуршала по дому и молила Бога, чтобы господин Сергеев не разгневался и не выгнал на улицу. Сергеев все понимал, чужие люди в доме раздражали, и он не хотел видеть их, есть их плов и самсу, радоваться ландшафту, вылизанному руками доцента. Они смущали его своей покорностью, он не мог этого видеть, было неловко.
Он знал, что не виноват в их в судьбе (газ и нефть могли ударить и в другом месте), сам видел русских в этой роли в разных странах, но так и не привык, по советской привычке, видеть в доме слуг, а старший сын и невестка смотрели на это нормально, как будто так у них было всегда, и собирались даже взять для внучки филиппинку – для хорошего английского.
Пять часов пути на отрезке 20 км от Кремля настроили на философский лад: на кой хер нужен ему «лексус», быстрый и многолошадный, если пешком он дошел бы быстрее? Пять часов под новости из правительства, которое выделяет еще много миллиардов на дороги. Сергеев хотел предложить другое: надо выдавать машины только власти, милиции и отдельным героям, тогда на дорогах будет спокойнее и нация пешком в вечном пути станет здоровее.
Добравшись наконец до родных ворот, он окунулся в атмосферу дачного гедонизма, снял с себя потную одежду, нарядился в футболку собственного изготовления с перечеркнутым ебальником Собчак и надписью «Я – КСЕНОФОБ», сел на веранду со своей семейкой и начал вкушать плоды и напитки в неумеренных количествах.
Разговор плавно двигался от погоды и пробок к оглушительной победе России за право проведения зимней Олимпиады в Сочи.
Младший сын остался ночевать у своей шоколадной невесты и на дачу не приехал.
Дура невестка шумно восхищалась англо-французским выступлением главнокомандующего российскими Вооруженными силами.
– Как он сказал!.. – причитала она с обожанием.
Сергеев всегда удивлялся детскому простодушию великого народа, для которого человек, говорящий на чужом языке, – почти жрец и брахман, вызывающий священный трепет.
По этой логике любой житель Швейцарии, говорящий сразу на трех языках, может стать нашим президентом, но не захочет по причинам иррациональным: типа – на хер надо?!
Сергеев восторга невестки не разделял, Олимпиада в Сочи напоминала ему великие проекты России: построение коммунизма к 1980 году и поворот сибирских рек на юг. Время от времени в России возникают такие идеи от нежелания систематически налаживать свою жизнь. «Хочется собраться в едином порыве, хрясь – и все, а каждый день стричь газон – это нам не надо!» – так думал Сергеев, поедая плов и наблюдая за доцентом, выполняющим роль британца, стригущего сергеевский газон. Ему еще осталось лет двести пятьдесят, чтобы газон в районе Истры был таким, как в графстве Йоркшир, или воспользоваться открытиями в биоинженерии, которые обеспечивают рост газона определенного размера – очень удобно для импульсивных народов, среди которых Россия на третьем месте, после Кубы и эскимосов.
Сынок завел телегу про коллег, которые своровали миллион у государства, а его не позвали.
– Грязные коррупционеры, – сказал он, – сволочи, могли бы позвать!
Сергеев пил зеленый чай и заметил резонно сыну:
– Они сядут, а ты в тюрьме не потянешь, кишка тонка! – И сам засмеялся, поняв двусмысленность про кишку.
Жена выразительно посмотрела на него – он знал этот взгляд: микс самки гепарда и старого аллигатора. Раньше этот взгляд холодком обдавал его яйца, но со временем энергия его не беспокоила Сергеева. Однако за своих чад она могла загрызть любого, а мужа и подавно. Он встал и пошел в свою комнату, посчитав, что общения с близкими уже достаточно.
Ночью он спал плохо – переел, на ночь смотрел телевизор, показывали жесткие истории о судьбах людей, выживающих на обломках разваленного Союза в роли слуг для коренной национальности. Сергеев ксенофобию не одобрял, как культурный человек, но выйти на демонстрацию в защиту обездоленных большой охоты не было.
Наутро в доме началось движение: дети рванули к друзьям, жену послали смотреть за внуками, Сергеев остался один и начал проедать еще один день своей единственной жизни.
По собачьему радио, где самозванцы гавкают обо всем на свете, желая для собственного рейтинга обосрать кого угодно, хоть папу римского, хоть собственную маму, сказали, что у среднестатистического человека в жизни есть 1 000 000 000 секунд: кто считал, никому не известно, но стало как-то беспокойно – много это или мало?
В рубрике «Знаете ли вы?» сообщили, что от Земли до Луны два с половиной миллиарда граненых стаканов, – зачем это сообщать гражданам, Сергеев не понимал, хотя в глубине души знал, что это отвлекает от классовой борьбы. Так проходило воскресенье, сонное и бессмысленное.
После обеда пришел доцент и робко попросил разрешения: невестка с внучкой из Душанбе улетают за границу на лечение ребенка по гранту благотворительного фонда, самолет отложили, – можно ли ей заехать на дачу повидаться и переждать? Сергеев без колебаний дал добро и пошел переспать полуденный зной.
Проснулся он с дурной головой – так всегда с ним бывало после дневного сна. Во дворе он увидел милого ребенка и ее маму, женщину лет тридцати шести, по-восточному яркую, с глазами, глядящими в пол. В ней чувствовались зной пустыни и пышность оазиса. Сергеев поиграл с ребенком, разглядел ее маму подробнее и заметил, что настроение резко улучшилось – так бывает после темного утра: вдруг ниоткуда брызнет дневной свет, и остатки ночи разлетаются на атомы, и тени исчезают бесследно.
Он вернулся в дом и почему-то тщательно побрился. На даче он принципиально не брился, а тут как-то резко захотелось. Надел брюки вместо шортов и велел накрывать стол на четыре персоны.
