Том Вулф - Я – Шарлотта Симмонс
В общем, к тому моменту, как Эдам вышел из Эджертона, пересек Малый двор и вынырнул из туннеля Мерсера, смутные образы и видения… просто кружились и плясали у него в голове. По-видимому, чрезмерно долгое, не получавшее разрядки напряжение в нижней части тела стало сказываться на его нервной системе.
Телефон словно взорвался, вырвав Шарлотту из глубокого сна, и в первый момент она даже не поняла, где находится, но прозвучавший вслед за звонком комментарий быстро вернул ее к реальности.
– Ну что за на хрен? – послышалось на соседней кровати из-под груды одеял. Беверли была не просто раздражена или рассержена, а прямо-таки взбешена этим хреновым звонком, явно адресованным не ей. Невнятный со сна и похмелья голос: – Совсем, что ли, охренели – посреди ночи звонить? Твою мать, сколько там на хрен времени?
Было ровно восемь часов. Утра. Шарлотта схватила трубку во время второго звонка.
– Алло?
– Привет, это…
Кто звонил, Шарлотта, конечно, догадывалась, но услышать, как представится собеседник, ей не довелось. Недовольный не то стон, не то рык Беверли перекрыл все звуки как в комнате, так и в эфире. Ничего членораздельного из-под своих одеял она, конечно, не произнесла (тем более что соседка даже не оторвала голову от подушки и не открыла глаз), но расшифровать смысл ее завываний не составило труда: «Вашу мать, пошли вы на хрен отсюда со своим телефоном! Охренеть можно – звонят на хрен, когда им на хрен вздумается! На хрен».
Шарлотта прикрыла трубку ладонью и сказала:
– Алло! Извини.
– Это я, Эдам. Это у тебя там Беверли так орет? Слушай, как ты смотришь на то, чтобы позавтракать в кафе перед тем, как пойдешь на нейрофизиологию?
– Подожди… дай подумать секундочку.
Позавтракать в кафе, то есть у «Мистера Рейона», обойдется доллара в три, а то и в четыре. Как быстро тают деньги, Шарлотта прекрасно помнила на примере пятисот долларов, выделенных ей родителями на первый семестр. С другой стороны, опять сидеть одной в почти пустой столовой Аббатства… Нет, пожалуй, настолько она еще из депрессии не вышла. Кроме того, она чувствовала себя виноватой в том, как холодно попрощалась вчера вечером с Эдамом… приобняла, в щечку чмокнула – так можно с двоюродным братом попрощаться… Парень наверняка надеялся на большее, но она не хотела проявлять эмоции. Почему? Ну… Беверли на них смотрела, а объятия и поцелуи – это дело такое интимное… Да хватит саму себя обманывать! Тебе просто хотелось бы, чтобы причина была в этом! Дело совсем не в том, что ты стеснялась поцеловать Эдама при Беверли, а в том, как Беверли оценила Эдама. Она дала это понять совершенно ясно без единого слова. Один взгляд – и Беверли опустила Эдама ниже плинтуса по шкале как Крутизны, так и Перспективности. Шарлотта прекрасно запомнила тот взгляд. Какая уж там крутизна, какая перспективность, какой успех! По всем этим координатам параметры Эдама, с точки зрения Беверли, лежали в области отрицательных и даже иррациональных величин. Эти координаты определяли положение человека в мире – в том мире, где все решает богатство как синоним успеха и то, что можно купить, располагая богатством. Что касается перспективности, тут все определялось безошибочной женской интуицией, с которой у Беверли было все в порядке. «Но признайся хотя бы самой себе, Шарлотта: ты ведь не стала обнимать и целовать Эдама на пороге комнаты не потому, что Беверли смотрела тебе в спину, а именно потому, что она так низко оценила этого парня по своей шкале…» Шарлотту сразу же захлестнуло чувство вины… Неужели у нее нет своего мнения, неужели она такая бесхарактерная?… После всего, что Эдам для нее сделал… ведь он на самом деле фактически спас ей жизнь… и после этого отнестись к нему с таким снобизмом… да, да, именно так это и называется: снобизм – слово, которое в устах Эдама звучит как последнее ругательство. Как же она перед ним виновата! Не меньше Беверли!.. Нет, даже больше: потому что она-то ведь знает Эдама, знает, какой он замечательный, благородный и добрый. И она, в отличие от Беверли, многим ему обязана.
Все эти мысли пронеслись в голове Шарлотты за несколько секунд, и она постаралась вложить в свой голос максимум энтузиазма, когда сказала в трубку:
– Отлично, ты просто молодец! – Впрочем, сказать: «Ты просто молодец, Эдам» она все-таки не решилась, чтобы не дать Беверли повода в очередной раз выразить свое недовольство тем, что ее посмело разбудить такое ничтожество.
Меры предосторожности не помогли. Беверли демонстративно заворочалась на кровати и тяжело задышала.
Голос Эдама в трубке:
– Когда ты будешь готова?
Шарлотта, вслух:
– Минут через пятнадцать!
Голос с кровати:
– Твою мать, Шарлотта, убирайся на хрен в коридор со своим телефоном!
Голос в трубке:
– О'кей! Буду ждать тебя через пятнадцать минут.
Шарлотта, вслух:
– Спасибо! Пока.
– Блин, Шарлотта, ты совсем охренела! – Беверли приподнялась на локте и смотрела прямо на соседку. Ее шея при этом изогнулась под таким углом, что голова, казалось, даже не лежала на плече, а свисала вниз макушкой. Растрепанные волосы закрывали пол-лица. – Ну я же просила тебя по-хорошему! Твою мать, я спать хочу!
Шарлотта смотрела на это опухшее после выпитого вчера лицо – и не узнавала саму себя. Ей не было ни страшно, ни даже неловко. Она не чувствовала угрызений совести, но в то же время не ощущала ни злости, ни даже раздражения по адресу Беверли. Мысленно улыбнувшись абсурдности определения «по-хорошему» применительно к словам Беверли, Шарлотта не стала ничего говорить вслух. Она просто смотрела сверху вниз на лицо перед собой. Она существовала в другом измерении. Она восстала из пепла «Я снова – Шарлотта Симмонс, вот только эта Шарлотта Симмонс прошла огонь и воду, преодолела столько трудностей, закалилась и набралась сил, чтобы теперь по крайней мере дать тебе это понять и – впервые в жизни – поставить тебя на место».
– Беверли, – сказала она, – я хотела у тебя кое-что спросить. – Эти слова были сказаны таким спокойным, ровным и невозмутимым тоном, что выражение лица Беверли изменилось: на нем появилось даже некоторое подобие интереса. – Помнишь, ты говорила, что тебя интересуют детали того, что там было на официальном приеме Сент-Рея и как все прошло. Я думаю, с тех пор ты кое-что слышала об этом? Тебе ведь об этом рассказывали, правда?
Про лицу Беверли пробежала тень беспокойства.
– Ну, кое-что я действительно слышала… – Она пожала плечами.
– Все, что ты слышала, – правда, – продолжала Шарлотта. – И любые детали, о которых ты слышала – тоже правда. А если о каких-нибудь деталях тебе не рассказали, то все, что ты только можешь вообразить, – тоже правда. Так что теперь ты знаешь об этом все. Может, даже больше, чем я. А сейчас извини – я иду кое с кем позавтракать. Увидимся.
Такого удивления… нет, даже изумления на лице Беверли Шарлотта еще никогда не видела. Она подошла к своему шкафу и вытащила банный халат – тот самый, над которым соседи по этажу издевались с первого дня, как она приехала в Дьюпонт. Завязав пояс халата бантиком, как привыкла, Шарлотта сняла с нижней полки не менее отстойные тапочки, обулась, прихватила виниловую сумку с принадлежностями для ванной и вышла в коридор. Беверли медленно, в несколько приемов вынула из-под себя поддерживающий ее локоть и, не произнеся ни слова, повалилась обратно на постель.
Когда Шарлотта с Эдамом появились у «Мистера Рейона», очереди у стоек только начали формироваться. Толпа желающих позавтракать скапливалась медленно, потому что типичный среднестатистический студент старался не вставать раньше десяти без крайней необходимости. Шарлотта по-прежнему чувствовала себя сильной. Она снова была Шарлоттой Симмонс. Тем не менее она поймала себя на том, что внимательно осматривается, словно привычно опасаясь наткнуться на чей-нибудь взгляд. Они с Эдамом встали в очередь. Как же здесь все блестит и сверкает! Белые стены казались ослепительно белыми. А какие яркие цвета у висящих под потолком геральдических знамен! В помещении стоял многоголосый гул. Низкие тона составляли громкие напористые голоса парней, уверенных в себе, полных сил и энергии. На несколько октав выше звучали девичий смех и отдельные восклицания. Довершало акустическую картину позвякивание ножей и вилок из нержавеющей стали о фаянсовые тарелки. Всего этого – и цветовых, и звуковых раздражителей – было так много, что Шарлотта, успевшая от этого отвыкнуть, даже немного оторопела. Хорошо, что она в этой толпе не одна, а с Эдамом. Она даже придвинулась к нему поближе – на тот случай, если вдруг кто-нибудь из знакомых (или незнакомых, но тех, кто в курсе), увидев Шарлотту в одиночестве, начнет жалеть или, чего доброго, ехидно успокаивать ее.
