Когда порвется нить - Эрлик Никки

Хэнк все еще верил, что ему удастся сохранить длину своей нити в тайне ото всех, хотя и знал, что его увольнение по собственному желанию из больницы уже вызвало некоторые слухи. (Он уверял всех, что ему просто нужно отдохнуть, что поток коротконитных, ищущих ответы, вымотал его до предела.) Но, разговаривая с Аникой, он почувствовал небольшое облегчение оттого, что хоть один человек знает о его нити. Скрывать ее ото всех было очень тяжело, приходилось постоянно беспокоиться, как бы ненароком не раскрыть правду. Теперь, по крайней мере, с Аникой можно было вести себя естественно. Не нужно больше притворяться, что все в полном порядке.

— Знаешь, я был так сосредоточен на том, чтобы никто не узнал о моей нити в больнице и не сказал моей семье, — признался Хэнк. — И в то же время я не плакал, не кричал и не делал ничего другого, что положено делать.

— Почему бы и нет?

Хэнк знал, почему он не плакал на похоронах отца, когда пытался остаться сильным ради матери, и почему не плакал, когда Аника рассталась с ним: хотел сохранить лицо перед женщиной, которой восхищался. Но на этот раз он не знал, что его сдерживает.

Аника подняла подушку и протянула ее Хэнку.

— Хочешь, чтобы я ударил ее или что-то в этом роде? — спросил он.

— Делай все, что захочешь, — ответила она. — В операционной у меня всегда такой строгий вид, но в одиночестве я порой плачу в подушку.

Хэнк неохотно взял у Аники подушку и молча уставился на нее.

— Мне уйти? — спросила она.

Хэнк смотрел на нее затуманенными глазами. Черные волосы, спадающие ей на плечи, были еще темнее на фоне его белой футболки. Влажные остатки туши размазались под карими глазами. Заостренный подбородок, который она подпирала рукой, когда решала какую-то проблему, решительно выпячен.

Внезапно Хэнк прижал подушку к лицу и принялся яростно кричать в мягкую ткань. Аника наблюдала, как набухают вены на его лбу, готовые лопнуть под кожей, как будто они воют так же громко, как и он.

Выдохшись, Хэнк уронил подушку на колени.

— Как ты думаешь, хватит у тебя сил остаться? — спросил он.

Аника обняла его за широкие плечи, и Хэнк наконец позволил себе дать волю рыданиям, которые то накатывали, захлестывая его, выдавливая из груди воздух, то отступали, даря спокойствие и тишину, давая ему отдышаться, прежде чем следующая волна неизбежно захлестнет его снова.

И все это время Аника не выпускала его из объятий, пока Хэнк наконец не отстранился.

Когда они встретились в больнице на следующей неделе, Аника спросила, как у него дела.

— Ну, я обычно советую своим пациентам в таком положении попробовать какую-нибудь терапию или группу поддержки, — сказал он, — так что я думаю, что мне стоит воспользоваться собственным советом.

Аника дала ему адрес Академии Коннелли, школы рядом с ее квартирой, где проходили занятия нескольких групп, и Хэнк появился там в воскресенье, опоздав на полчаса после напряженной смены в отделении скорой помощи.

Он заглянул через полуоткрытую дверь в комнату 201, где собрались те, чья жизнь приближалась к концу, отмеренному нитями. Все плакали, похлопывали друг друга по спинам, передавали коробки с салфетками. Чертовски удручающее зрелище. Хэнк надеялся, что встречи с этой группой помогут ему почувствовать себя лучше, а не повергнут еще глубже в пучину отчаяния.

Он уже собирался уходить, когда услышал тихий смех, доносящийся из комнаты 204 через три двери по коридору, где собирались коротконитные, у которых еще оставалось время — не месяцы, но годы. И Хэнк решил войти к ним. На самом деле ему там не место, но кого это касается?

МОРА

— Сегодня я хочу поговорить о секретах, — сказал Шон, открывая вечернюю дискуссию.

— О, хорошо, давно у нас не было темы для обсуждения, — шепнула Мора Бену.

— Звучит многообещающе, — добавил он.

Оказавшись на соседних стульях в первый вечер встречи, Бен и Мора теперь всегда садились рядом. Мора ценила восприимчивость Бена к ее комментариям, а Бен, казалось, был благодарен за то, что Мора никогда не относилась к беседам слишком серьезно. Каждое ее легкомысленное замечание пробивало брешь в скорлупе обреченности и мрачности, которая в противном случае могла бы оказаться удушающей.

— Я уверен, что многие из нас тратят много эмоциональной энергии на то, чтобы держать все в себе, — сказал Шон. — Но когда имеешь дело с чем-то таким… значительным, как ваша нить, возможно, стоит поделиться другими проблемами, сбросить с плеч остальной груз. Если не возражаете, конечно.

— Мы тут не на дурацкой исповеди, — пробурчал Карл.

Мысли Моры ненадолго вернулись к ее ссоре с Ниной, к похождениям подруги по сетевым форумам, которые она скрывала несколько недель. Но разве сама Мора ничего не скрывала? Она так и не рассказала Нине о бессоннице, о маленьком мальчике с рюкзаком и его маме.

— Ну, мне есть чем поделиться, — сказал Террелл.

Явно довольный, Шон предложил ему продолжать.

— Все дело в Теде, — сказал Террелл.

— Кто такой Тед? — спросил Нихал.

— Мой бывший парень, — сказал Террелл. — Я украл у него часы за восемьсот долларов.

Все ждали объяснений.

— Позвольте мне сначала сказать, что я считаю себя очень респектабельным человеком, — пояснил Террелл, — и это единственная постыдная ошибка. Как будто кто-то, например, всю жизнь питается салатами, а потом в один прекрасный день съедает целый шоколадный торт. Но, короче говоря, мы с Тедом встречались почти год, когда он решил изменить мне банальным образом.

— С твоим лучшим другом? — догадалась Челси.

— С коллегой, задержавшись допоздна на работе. Как последний идиот, он пришел домой из офиса с чужим ремнем, потому что, наверное, было темно, а все мужчины в финансовой сфере носят одинаковые уродливые черные ремни. Я, конечно же, узнал об этом, мы расстались, и я решил отомстить, забрав то, что было ему дорого.

— Часы действительно были ему дороги? — спросил Бен.

— Это не была семейная реликвия или что-то в этом роде. Просто чертовски дорогие часы. И этот ублюдок был мне обязан. Я должен был отомстить ему за то, что он потратил впустую последние десять месяцев моей жизни. Он украл у меня время, и я не придумал ничего более подходящего, чем украсть его часы.

Террелл закатал рукав и с озорной ухмылкой дернул запястьем — золотые наручные часы блеснули в люминесцентном свете классной комнаты. Даже Шон не сдержал улыбки.

— О боже, как бы я хотела до этого додуматься, — сказала Челси. — Когда мой бывший имел наглость бросить меня по СМС, я просто снесла бейсбольной битой его зеркало заднего вида.

— Почему вы расстались? — спросил Нихал.

— Ну… он узнал, — сказала Челси, и все сразу поняли, о чем речь.

Он узнал о ее нити.

— Но не все новости в наши дни плохие, — объявил Террелл, ловко уводя группу от края отчаяния. — Строго говоря, это тоже секрет, но я случайно узнал, что сейчас готовится новое бродвейское шоу, весь актерский состав и съемочная группа — коротконитные. Сценарий, режиссура, освещение, хореография и все такое! Люди слетаются со всей страны, чтобы работать над мюзиклом. И что самое приятное, искренне ваш — в команде продюсеров.

— Невероятно, — ахнул Бен.

Мора не удивилась.

— На артистов всегда можно положиться, — сказала она, — особенно в тяжелые времена.

— И они все сделают под музыку, — улыбнулся Террелл.

— А я как раз вспомнил, что некоторые из моих старых приятелей по колледжу запускают программу обмена домами исключительно для коротконитных, — добавил Нихал. — Можно найти кого-то в другом штате или даже в другой стране и обменяться жильем на определенное время. Это должно дать людям с короткими нитями возможность путешествовать по миру.

— Мы все хотим быть бета-тестерами! — завизжала Челси.

— На самом деле у меня тоже есть большой секрет, — сказала Леа, воодушевленная переменой настроения. — Но вы должны пообещать, что пока никому не расскажете.