Стивен Гросс - Искусство жить. Реальные истории расставания с прошлым и счастливых перемен
– Пещера Крок, – вдруг произнес Дэниэл. Он имел в виду произведение Доктора Сьюза, которое в раннем детстве наводило на него ужас. – «Ах, счастье какое, что ты не носок, кем-то забытый в Пещере Крок! И хочется очень, чтоб все мы не были вещами, которые все позабыли», – процитировал он.
Может быть, выполняя вроде бы малозначительное действие (шаря по карманам в поисках заведомо отсутствующего бумажника), он старался отвлечь себя от другой, более тяжелой мысли – что он вот-вот может потерять самого себя? Возможно, проверяя карманы, он пытался унять этот страх? Ведь лучше находиться в положении человека, потерявшего какую-то вещь, чем быть человеком, о котором забыли другие.
О переменах в семье
Лет двадцать назад у меня была пациентка по имени Эмили. Ей было всего десять лет, и привели ее в клинику, где я тогда работал, родители, обеспокоенные тем, что с ней постоянно происходят всякие «неприятности». По ночам она мочилась в кровать, а однажды днем затопила школьный туалет, попытавшись спустить грязные штаны в унитаз.
Эмили была средним ребенком в семье. Старшему брату Гранту было двенадцать, а младший только что родился. Перед первой встречей с самой Эмили я поговорил с ее родителями, чтобы побольше узнать о семье. Они сказали мне, что поведение Эмили ставило их в тупик. Тогда как Грант был круглым отличником, у Эмили с учебой не ладилось. Она, по словам матери, была девочкой «не очень-то сообразительной и больно уж неуклюжей… Вечно у нее за столом все из рук валится».
Я заметил, что Эмили, проходя тесты в клинике, продемонстрировала интеллектуальный уровень выше среднего и показала, что тонкая моторика у нее в полном порядке. Услышав все это, родители с удивлением посмотрели друг на друга.
– Мы-то думали, вы скажете, что она дислексик или что-то такое, – проговорил отец Эмили. Потом он подался ко мне: – Мы просто хотим, чтобы она жила счастливо. И не имеет значения, если успехов у нее будет меньше, чем у брата.
Мы договорились, что я буду встречаться с Эмили каждое утро перед школой, а раз в месяц они будут приходить ко мне без нее.
Через несколько дней отец и брат Эмили привели ее в клинику. И отец, и сын были одеты просто безупречно – отец был в деловом костюме, а брат – в школьном блейзере. Эмили же выглядела ужасно – волосы были непричесаны, из носа текло. Она сидела, болтая ногами и уставившись на свои колени.
Во время первого сеанса Эмили нарисовала по моей просьбе картинку со всеми членами семьи. Когда она закончила, я указал ей на тот факт, что на рисунке не было ее новорожденного брата Зака. Девочка снова взялась за фломастер и пририсовала Зака, но таким образом, что он оказался гораздо больше нее. Мне подумалось, что она была не против появления Зака, но страдала оттого, что перестала быть младшим ребенком в семье, и я спросил ее, так ли это. Она ответила, что с момента рождения брата с ней перестали сидеть, пока она принимает ванну.
– Раньше мама намазывала мне щетку зубной пастой, а теперь она говорит, что я уже большая и должна делать это сама.
До конца этого первого сеанса мы с Эмили обсуждали все перемены, произошедшие в ее жизни после рождения Зака – что теперь мама по утрам оставалась в постели вместе с Заком, что папа готовил завтрак и отводил ее в школу, что перед сном ей самой приходилось читать себе сказки.
Уже ближе к завершению сеанса, у меня возникло сильное желание спросить у девочки, не для того ли она мочилась в постель и пачкала одежду, чтобы ее снова начали мыть и переодевать, как маленького брата. Но не сделал этого. Я подумал, что разговаривать об этом со мной ей будет стыдно.
Уже ближе к завершению сеанса у меня возникло сильное желание спросить у девочки, не для того ли она мочилась в постель и пачкала одежду, чтобы ее снова начали мыть и переодевать, как маленького брата. Но не сделал этого. Я подумал, что разговаривать об этом со мной ей будет стыдно. В любом случае, сама она об этих фактах в беседе не упоминала. Я решил, что мы поговорим об этом, как только она поднимет эту тему.
Через месяц, во время следующей встречи, родители Эмили сказали мне, что «неприятности» перестали происходить с дочерью вроде бы уже после самого первого сеанса. Они были очень благодарны мне, но считали, что процесс лечения лучше было бы прекратить. Я придерживался противоположного мнения и сказал им, что мы еще не разобрались в причинах ее хаотического поведения и неуспеваемости в школе. Тем не менее родители настояли на своем и перестали приводить Эмили на сеансы.
Четыре дня спустя родители позвонили мне, чтобы спросить, не возьмусь ли я продолжить работу с Эмили. С ней снова начали приключаться «неприятности».
За первый год терапии было три случая, когда с Эмили происходили эти «неприятности», и каждый раз это случалось после того, как родители принимали решение прекратить ее лечение. Я не думаю, что девочка делала это намеренно. Наоборот, мне кажется, это было что-то типа непроизвольной реакции, вызываемой стремлением продолжить наше общение.
После третьего из этих случаев Эмили пришла ко мне на сеанс и нарисовала еще одну картинку. Первым делом она нарисовала высокий старинный дом. Подобно кукольным домикам, у него не было передней стенки, и мы могли видеть все комнаты. Потом она нарисовала подъезжающие к дому грузовик и мотоцикл. Грузовик был полон солдат. Изобразив на боку грузовика свастику, Эмили сказала:
– Это фашисты. – Потом она пририсовала две человеческие фигурки и сказала: – А это мы. Мы спрятались на чердаке, потому что там безопасно.
Мы и правда встречались в небольшом терапевтическом кабинетике на самом последнем этаже здания в викторианском стиле, в котором располагался Центр Анны Фрейд. По словам Эмили, папа рассказал ей, что Анна Фрейд и ее отец покинули свою страну, спасаясь от фашистов, и переехали жить в Англию. Девочка сказала мне, что знает об Анне Фрейд практически все, потому что в школе прочитала выдержки из ее книги. Она знала, что свой дневник Анна получила от родителей в подарок на тринадцатый день рождения, что потом она доверяла ему самые сокровенные мысли и чувства, а он, в свою очередь, успокаивал и поддерживал ее в трудные моменты.
Рассказывая все это, Эмили вернулась на первую страницу своего блокнота и там, прямо под своим именем, приписала: «Кто бы мог подумать, что так много может твориться в душе у маленькой девочки». Не отрываясь от письма, она сказала мне:
– Анна Фрейд написала эти слова у себя в дневнике.
Мы с Эмили встречались весь следующий год. Пока она рисовала свои картинки, мы обсуждали ее мысли и чувства, разговаривали о школе, доме и окружающем мире вообще. Я думал о том, как она смешала истории Анны Фрейд и Анны Франк, и подозревал, что в определенной мере этот факт является отражением ее отношения к нашим сеансам – эти сеансы, равно как и блокноты с рисунками, стали для нее дневником, источником покоя и поддержки.
В конце того года мы с родителями Эмили решили прекратить терапию, ведь она стала лучше учиться, да и в общем пришла в норму. Но самую удивительную перемену в ней я смог заметить только после того, как мне на нее указали другие.
Где-то через год после нашей первой встречи и за несколько недель до завершения процесса лечения я стоял в приемной и наблюдал за тем, как Эмили в компании матери и брата покидает клинику.
– Мне нравится, как ее стали причесывать, – сказала моя медсестра.
Я согласился.
– А что, по-вашему, произошло со всеми остальными членами семьи? – спросила она.
Я ответил, что не вполне понимаю, что она имеет в виду.
Медсестра сказала, что, наблюдая весь этот год за семейством Эмили, заметила одну интересную вещь. Чем лучше становилось Эмили, тем растрепаннее и неряшливее выглядели все остальные.
– Это здесь часто случается, – продолжила она. – Когда выздоравливает ребенок, меняется и вся его семья.
Это наблюдение заставило меня пересмотреть свое отношение к делу Эмили. Раньше мне казалось, что, поработав с Эмили, я помог ей лучше понять себя, то есть правильнее оценить свои возможности и разобраться в том, на что она способна, несмотря на заниженные ожидания своих родителей. Она получила возможность успешнее сопротивляться подсознательно приписываемой ей роли. Но теперь я сообразил, что, сами того не зная и не желая того осознанно, родители Эмили сделали ее своей проблемой, для того чтобы не заниматься решением проблем собственных. Когда она изменилась, пришлось меняться и всей семье.
За неделю до последнего сеанса с Эмили я в последний раз встретился с ее родителями. Ближе к концу той встречи они вдруг заговорили о себе. Отношения между ними в последние месяцы не ладились… Может быть, по моему мнению, им может помочь обращение к семейному психологу?
Почему мы попадаем из одной кризисной ситуации в другую
