Ариадна Борисова - Манечка, или Не спешите похудеть
Зашла в магазин за хлебом. Мужчина, стоящий в кассе передо мной, заплатил за три бутылки дорогого грузинского вина. Кассирша отбила и крикнула продавщице:
— Маша, подай гражданину три «Мукузани»! — Глянула на него внимательнее и поправилась: — …Господину.
С какой, интересно, бутылки повысилось социальное положение гражданина?
А я по привычке посмотрела на абрикосовый компот… И вдруг что-то такое меня захлестнуло, вся моя женская психология взяла и перевернулась во мне! Да что я себя заживо хороню?! Ну и что — бабушка, до сорока еще жить да жить! Мужа нет, дочь — отрезанный ломоть, сын взрослый…
Свободна! Я — свободна! Да здравствуют дорогие вина, парикмахерская, забытый секс, незнакомый петтинг и остальные немотивированные вещи из журналов для тех, кто свободен!
Я купила три банки абрикосового компота и за ужином под осуждающим взглядом Розы Федоровны съела одну за другой. Все три. Медленно и мстительно.
В субботу Светка принесла маленькую:
— Посмотришь, мам, а? Мы в театр. Комедия в одном действии, идет всего час с хвостиком, максимум полтора… Я ее только что покормила. Ты ведь выздоровела?.. Можно?
— Можно, — махнула я рукой, хотя несколько дней после компотного обжорства чувствовала себя неважно.
Со мной девочка не плачет. Ощущает родственную душу. Смотрит на меня круглыми карими глазенками и что-то очень хорошее лепечет на своем мудром младенческом языке, который понимают звери и птицы. Вон Михаил Самуэльевич ласково мяукнул в ответ, а за окном расчирикались воробьи… Весна.
Говорят, внучка похожа на родителей. А я ничего такого не нахожу. Нет, не походит она ни на дочь с ее слегка вопросительным, будто чего-то ожидающим лицом с высокими округлыми бровками, ни на зятя. У внучки вполне оформившееся личико со знакомыми, но гораздо более усовершенствованными чертами. Это до боли известное мне лицо я каждый день вижу в новом зеркале визави.
Никому не говорю о своих наблюдениях — засмеют. Молодым лишь бы поржать лишний раз. Увы, наступит время, когда смех не станет посещать их так часто, жизнерадостно и бездумно. Пусть они сохранят способность смеяться подольше. Пусть уж, ладно, смеются надо мной, если им нравится, радуются каждому дню девочки, ее вызревающим зубкам, первым «ладушкам». Пусть у них, как и у нее, всегда будут причины для веселья, а для слез — никогда-никогда, во веки веков, аминь.
Так я молюсь потихоньку, сидя с внучкой вдвоем, и на нас снисходят благость и умиротворение.
Роза Федоровна ушла к какой-то своей подруге. У нее подруг больше, чем у меня. Почти все эти божьи одуванчики младше нашей старушенции лет на десять-двадцать, а выглядят на столько же старше. Да и то сказать, Роза Федоровна — член партии с сорок шестого года, закалка как у тезки Люксембург. Я глянула на часы: ой, восемь! Скоро совсем стемнеет, а у дома фонарь разбили, вдруг ногу подвернет?
Явились наконец Светка с зятем, и я осталась одна. Лерка, наверное, припрется к девяти. Где бабка-то шляется?
Тут звонок по телефону, и голос у старухи отчего-то взволнованный:
— Скоро приду. Ты на всякий случай надень кимоно с синими цветами, оно тебе идет. И глаза подкрась.
— Зачем?
— Надо, — загадочно сказала она, как татарин в фильме.
Ну и сюрприз: предстала моя бабуся с мужчиной! Где-то я его видела недавно… Помучившись, вспомнила: тот самый гражданин-господин, что покупал «Мукузани» в ближнем маркете.
— Здравствуйте. — Он снял кепку и застенчиво уставился в пол.
— Познакомься, Ириша, — зачастила бабка, — это Николай, сын Веры Васильевны. Она у меня на юбилее была, в сиреневой блузе и юбке плиссе, помнишь? Славная женщина, мы с ней раньше в стат-управлении работали. Я Николая попросила кран в кухне посмотреть. Он по всяким протечкам большой специалист, бригадир сантехнических работников ЖЭУ..
Сказала бы — сантехник. Не-ет, Розе Федоровне надо все усложнить. Щеки зарозовели, как два абрикоса в сеточке, выпила, что ли? Одобрительно скользнув взглядом по моему кимоно, завертела ручкой за спиной мужчины: не стой столбом, приглашай давай, на стол мечи…
— Николай. — Он неловко ткнулся мне навстречу ребром ладони.
— Ирина.
Вид у него был совсем не сантехниковский. Костюм-тройка, накрахмаленный воротничок рубашки подпирает гладковыбритый подбородок. Господин, только что из офиса. Только рука жесткая, мозолистая.
Нетипичный сантехник молча вынул из пакета зеленый пластиковый передник и толстые резиновые перчатки до локтей. Протекающий кран в кухне починил в считаные минуты. Роза Федоровна, оттолкнув замешкавшуюся меня, успела за это время накрыть на стол.
Николай пошуршал в прихожке пакетом и все так же молча подал мне коробку конфет «Птичье молоко». Поставил на стол бутылку «Мукузани».
— А где еще две? — не удержалась я.
— Что — две? — не понял он.
— Бутылки.
Николай меня тогда в магазине, конечно, не заметил. А тут поднял глаза, и я поняла — восхищен. Еще бы: похудевшая после болезни, подкрашенная и в кимоно, я сама себе нравилась.
— Что? — переспросил он. Вероятно, подумал, что ослышался.
Я засмеялась:
— Не обращайте внимания. Заговариваюсь иногда…
Пришел сынуля и принялся откровенно разглядывать сантехника. Тот забеспокоился, затикал глазом. Я пнула Лерку под столом и тотчас схлопотала в ответ. К счастью, нижняя возня никак не отразилась на учтивом лице сына. Моя выучка.
Вначале беседовали о погоде, потом о предстоящих выборах и ценах на продукты. Стандартный набор тем перед примеркой к более близкому знакомству.
— Николай разведен, — быстро выпалила бабка в паузе. Дождалась момента.
Сын славной Веры Васильевны покраснел.
— Какое удачное совпадение — мамуля тоже разведена, — артистично всплеснул руками Лерка.
— Валерий, сегодня по телевизору фильм с твоими любимыми вампирами, — напомнила Роза Федоровна, оскалив роскошную вставную челюсть.
— Да-да, конечно. Я его у Нинки посмотрю. Там и переночую. Мамуля, бабуля, целую ручки, спок. ночи. Чао, Николай… э-э…
— Семенович, — подсказал сантехник.
— …Симеонович. — Леркино лицо изобразило верх любезности. — Мне теперь завтра прийти, Николай Семидронович, или через неделю? Вы же, надо полагать, надолго задержитесь, Николай Семизвонович? Вам же для полного счастья еще толчок в туалете поменять придется, да, Николай Семипупович? — Последнее Лерка выкрикнул уже за порогом.
— У мальчика переходный возраст, десятый класс, отца нет, вот и распустился, вы, пожалуйста, простите, — голос у бабки многочастотный, как у вьетнамца, одновременно сконфуженный и заискивающий, — фильмы американские любит смотреть про зомбей и мертвецов, — это выпад уже в мою сторону.
Вслушиваясь в затихающий перестук Леркиных скачков по лестнице, я напряглась… И меня понесло. Может, не полностью оправилась после компота?..
Я говорила что попало, а сама в бешенстве гадала, к какой из Нинок ушел сын. Если к однокласснице, то ничего, но если к шалаве-Нинке из соседнего подъезда… Я грубо сказала Розе Федоровне, что величайшая глупость с ее стороны — брать на себя обязанности свахи, пользуясь для организации случки бытовыми неполадками. Пусть вспомнит, кем она мне приходится.
Бабка с сантехником растерялись. Пока они пребывали в ступоре, я предположила, что являюсь не первой незнакомой женщиной, кому Николай преподносит «Мукузани» с целью заманить в постель. Однако здесь-то не на такую напал, стало быть, — до свидания, бонжур, ауф-видерзейн, наше вам с кисточкой, с огурцом-с… В общем, «по плодам их узнаете их». Евангелие от Матфея.
Лерка нарисовался почти сразу же, едва за Николаем закрылась дверь. Под лестницей, наверное, прятался. Развязно осведомился, раскидывая грязные ботинки:
— Как женишок, мамуля?
…Это была первая пощечина в жизни сына. И в моей. Дернувшись, Лерка уставился на меня, будто не веря. Вместе с ударенной покраснела и вторая щека.
Дальше было то, чего я никак не ждала. Мне не прилетело обратно. Сын не заругался матом, не хлопнул дверью, уходя навсегда. Он просто сел на пол и разревелся, как маленький.
Роза Федоровна птичкой запрыгала вокруг, запричитала, не зная, что делать: «Мальчик, мальчик…» Только тогда я, невнимательная, эгоистичная мамаша, по макушку утопшая в личных переживаниях, заметила под носом у мальчика пробивающиеся усы.
Я присела с ним рядом и обняла — кажется, опять-таки в первый раз в его тинейджерской жизни.
— Прости.
— Мам, это я дурак, — прорыдал Лерка. — Хочешь, я отца убью?
— Не надо. Пусть живет…
— Ну да, пусть живет, у него же теперь будет другой сын, есть для кого жить…
— А у тебя будет братишка.
— На фиг он мне нужен…
— Это не он тебе, это ты ему нужен — старший брат.
