Эдуард Тополь - Московский полет
В конце концов я принял соломоново решение: я позвонил ей в субботу, в 11.30 вечера, твердо рассчитывая не застать ее дома. А когда она сонно ответила на звонок, я сказал, что должен видеть ее немедленно. И не где-нибудь, а в центре Москвы. Мой расчет был прост: если у нее ночует мужчина, она ни за что не приедет из пригорода в центр, это почти час на метро.
Но она приехала. И тогда, в час ночи, сидя на скамейке перед Большим театром, я сказал:
– Я не могу без тебя жить, и я не могу сейчас сделать тебе предложение, потому что я нищий и безработный. Но дай мне полгода! Обещай, что за следующие шесть месяцев ты не выйдешь замуж! Можешь делать, что хочешь, можешь встречаться, с кем хочешь, – я не буду тебе ни звонить, ни мешать. Но дай мне эти полгода! Я должен знать, что, если я за эти полгода пробьюсь в кино, ты еще будешь свободна! Я люблю тебя!
– Хорошо, Вадим, – сказала она, зябко кутаясь в какую-то кофточку от сырости той сентябрьской ночи. – Если ты хочешь, я могу подождать полгода. Но почему мы должны были встретиться сейчас, срочно?
– Потому что я схожу с ума! Ты мешаешь мне жить, ходить по студиям, драться за свое кино. Я дошел до ручки!
– Но ты же сам не звонишь неделями, а теперь собираешься не звонить полгода!
– Это разные вещи! Если я буду знать, что ты меня ждешь, я за эти полгода стены пробью!
– Хорошо, Вадя. Я буду ждать тебя.
Я стремительно встал со скамьи:
– Спасибо! Пока!
– Подожди! У тебя хоть есть деньги на метро?
– Это неважно! Я не возьму у тебя ни копейки! Я дойду пешком! Пока!
– Идиот! Стой! Ты какой-то безумный! Все-таки я теперь в каком-то смысле твоя невеста… – и она поцеловала меня прямо в губы.
Это был наш первый, 25 лет назад, поцелуй, но я помню его до сих пор – он был головокружительней даже той минуты, когда меня, 17-летнего, сделала мужчиной моя 30-летняя соседка. И вообще, хотя мы с Анной встречались уже два месяца, я только в этот миг впервые прикоснулся к Ане физически, впервые ощутил пьянящую глубину ее губ, упругость ее груди и байковой тепло ее тела.
Но я оторвал ее от себя – мне уже некогда было целоваться даже с ней! Теперь, как боксер перед выходом на ринг, я уже весь был поглощен предстоящей схваткой с хозяевами советского кинематографа. И, помню, я бегом побежал по ночной Москве в общежитие, неся Анин поцелуй, как орден, и досадуя лишь на то, что рабочий день на киностудиях начнется только через несколько часов…
Я позвонил ей почти через год – в день своего рождения и через неделю после того, как запустился со своим первым фильмом «Юнга торпедного катера». Я позвонил ей в семь утра, потому что уже в 10.30 я должен был улететь в Мурманск на выбор места натурных съемок. Это был совершенно формальный звонок – я был уверен, что даже если Аня не вышла замуж, она уже давно забыла идиота, который взял с нее слово ждать его полгода, а сам даже не позвонил. Но раньше я позвонить не мог – еще неделю назад, до запуска моего фильма я был никто.
– Алло… – сказал в трубке ее заспанный голос, от которого мои ноги тут же стали ватными.
– К– хм… Это Вадим… – произнес я враз осипшим голосом.
– Ваденька! – воскликнула она. – С днем рождения! Где ты?
– Откуда, ты знаешь про мой день рождения?
– Я помню. Откуда ты звонишь?
– Из гостиницы «Армения». Через три часа я улетаю в Мурманск на выбор натуры. Я запустился с фильмом…
– Можно, я тебя провожу?
– А ты… ты еще свободна? – спросил я без дыхания.
– В каком ты номере? – сказала она.
– В двадцать восьмом.
– Я приеду через сорок минут. Мы успеем позавтракать вместе, не завтракай без меня! – И она положила трубку. Вы можете представить, что со мной было, пока я ее ждал? Через час она вошла в номер, близоруко щурясь своими зелеными глазами юной русалки, и вручила мне, ошеломленному, огромную охапку алых роз и бутылку шампанского. И заняв таким образом мои обе руки, шагнула ко мне вплотную, обняла и поцеловала в губы.
Это был наш второй, 24 года назад, поцелуй, но я и его помню до сих пор. Потому что это был поцелуй не только любимой женщины, но и… матери. Да, именно в Ане сошлось для меня все: и мальчишеский идеал женской красоты и мгновенно удовлетворенный Эдипов комплекс. Помню, как от этого поцелуя что-то опустилось во мне, освободилось внутри. Словно все свои 28 лет до этой минуты я простоял по стойке «смирно», а теперь получил команду «Вольно!». Но пока я, растопырив руки, истуканом стоял перед ней, как Соломенное пугало перед Волшебником Изумрудного города, она вдруг одним движением сбросила с себя платье, а в следующее мгновенье мы уже были в постели. И там, на гостиничной кровати в Столешниковом переулке, на простынях с жирными фиолетовыми штемпелями «Гостиница АРМЕНИЯ, Управление бытового обслуживания Мосгорисполкома», ваш покорный слуга убедился, что Анна была действительно женщиной всей его жизни – самой волшебной из всех, которые были у него и до, и после нее. От ее груди так пахло теплом и уютом моей матери, что я мгновенно превращался в младенца, чмокающего губами, и одновременно дикая вспышка желания аркой вздымала мой позвоночник, как цунами вздымает морскую волну. Я зарывался в ее тонкие русые волосы, я метался по ее телу и сатанел от бешеного желания иметь ее всю, целиком, сразу и везде – ее шею с завитками русых волос, ее персиковые плечи, высокую грудь, живот, бедра, мягкие коленки и даже ступни ее ног!
Так щенок, привезенный из городской квартиры в весенний лес, мечется по лесной опушке, шалея от сотни оглушающих запахов и соблазнов охоты, гона, страсти. И так моя пятилетняя дочь Хана лихорадочно мечется по Toys Are Us, хватая с полок игрушки…
А Аня, успокаивая меня и одновременно возбуждая до защемления сердца, мягко сползла по мне вниз, целуя мою шею, грудь, живот. И когда ее теплые, мягкие, материнские губы коснулись моего изнемогающего от напряжения памятника космонавтам – О Господи! О-о-о-о…
Я проснулся. Я проснулся от того, что кончил в этом прекрасном сне. Еще с минуту я полежал во дреме, не желая расставаться с ее губами и возвращаться из той блаженной постели в реальный день. Но странная солнечная тишина вокруг заставила меня вспомнить, что я – в Москве! В Москве!!! На 22-м этаже гостиницы «Космос»!
От этой мысли я рывком сел на кровати и взглянул на часы. Было 11.35 утра, кровать Макгроу, моего соседа по комнате, была пуста. Да и немудрено – ведь на 10 утра был назначен брифинг нашей делегации у американского посла Мэтлока, а на 12.00 – встреча с генералом КГБ в конференц-холле Агентства Печати Новости. Брифинг у посла я проспал, а до встречи с генералом оставалось всего 25 минут. Я выпрыгнул из кровати в ванную, швырнул свои липко-грешные трусы в мусорную урну и стал под душ. Но даже горячий душ далеко не сразу смыл с меня мой первый московский сон. А точнее – даже стоя под душем и смывая с себя следы этого грешного сна, я продолжал вспоминать тот день и вечер в октябре 1965 года…
…Да, от прикосновения к Ане – даже к ее ресницам! – я вспыхивал желанием, как сухая солома вспыхивает от первой же искры. И после первого акта любви я прямо из постели позвонил в «Аэрофлот» и аннулировал свой вылет в Мурманск, А положив трубку, я уже был готов ко второму акту. После второго акта я позвонил своему кинооператору и сказал, чтобы он и художник фильма летели в Мурманск без меня. И, положив трубку, я был уже готов к третьему акту. А после третьего акта она позвонила знаменитому художнику Илье Глазунову, который, оказывается, писал ее портрет, и пригласила его на нашу свадьбу. А когда она положила трубку, я уже был готов к четвертому акту. А после четвертого акта она позвонила знаменитому кинорежиссеру Марлену Хуциеву и тоже пригласила его на нашу свадьбу. А когда она положила трубку, я уже был готов к следующему акту. А после него…
Короче, это продолжалось до вечера-non-stop. А вечером мы пошли кутить по московским ресторанам, отмечая нашу помолвку. Теперь у меня были деньги, ведь я получил гонорар за сценарий «Юнга торпедного катера» – аж четыре тысячи рублей! Но куда бы мы ни пришли, я видел шок в глазах окружающих – никто не понимал, как эта русская царевна может быть с таким еврейским пигмеем. В Баре Дома журналистов два молодых поляка открыто пялились на нас и даже делали Анне недвусмысленные знаки. Я уже собрался дать им по роже, но Аня сказала:
– Вадя, подожди!
И повернулась к полякам:
– Шляхта хочет купить себе красивую русскую девочку? Правда, паны?
Они оба с готовностью улыбнулись сальными улыбками.
– А паны мають гроши? – спросила она.
– О, конечно,– и оба поляка быстро достали из карманов бумажники, набитые советскими и польскими деньгами.
– Ну-ка, ну-ка! Дайте я посчитаю, хватит ли у вас денег на такую девочку! – потребовала она деньги. Поляки, чувствуя на себе взгляды окружающих журналистов, неохотно вручили ей деньги.
Аня сложила вместе две пачки их денег и небрежно пролистнула их, как колоду карт.
