Эдуард Тополь - Московский полет
Я послушал, как обжигающе-наждачный ком покатился в желудок. И лег на спину рядом с Чумным. Высокие июльские облака плыли над нами, первые блеклые лучи солнца освещали их с востока. Я закрыл глаза, чувствуя, как тихо и сладко поплыла моя голова. «Даже дети мои будут скучать по этой земле, – вспомнил я слова одного эмигранта. – А внуки – уже нет…».
– Ну чего? Еще по одной? – предложил Чумной.
– Вон на той автобусной остановке я влюбился, – вдруг сказал я расслабленно. – Двадцать пять лет назад. С первого взгляда и – навсегда. Ее звали Анной.
– Так ты за ней приехал? – спросил Чумной.
– Нет.
– А зачем?
– Так… Посмотреть, как вы живете.
– X…во живем, скоро воевать будем, – сказал Чумной и сел, вытащил из кармана складной нож-финку.
– С кем воевать?
– А сами с собой. Гражданская война у вас будет, – обыденно сообщил он, разрезал на колене огурец и разлил из бутылки еще по полстакана сивухи. – Сначала ваших будем резать, евреев, а потом друг друга. Аня твоя из наших была, русская?
– Да.
– Красивая?
– Очень.
– Эх… – он огорченно крутнул головой. – И почему наши красивые бабы всегда с жидами?
Я не ответил. Я сидел и смотрел вниз, на автобусную остановку напротив ВГИКа. 25 лет назад она вышла из автобуса походкой Мерилин Монро, и с тех пор во всем, что я делал – в моих фильмах и книгах, – главные героини носят ее имя.
– Ладно, выпьем за твою Аню, – сказал Чумной. – Спасибо.
Через час я с пьяной сосредоточенностью вернулся в гостиницу, поднялся лифтом в свой номер, прошел мимо спящего Макгроу прямиком в туалет, сунул два пальца поглубже в рот, за язык и вырвал в унитаз всю выпитую с Чумным сивуху. Потом прополоскал рот, разжевал большую таблетку «Pepta-Bismol», закусил таблеткой «Alka-Seltzer» и лег спать. Рядом, разметав по кровати свое двухметровое тело, храпел Макгроу.
…Она вышла из автобуса походкой Мерилин Монро и пошла через улицу к парадному входу нашего института. На ней было открытое желтое платье, а под мышкой, под персиковым локтем левой руки, она несла какую-то папку. Прямые и тонкие, как шелк, русые волосы падали на обнаженные плечи, удлиняя ее круглое лицо с зелеными глазами и полными детскими губами.
Был конец июня, я только что защитил диплом и стоял на автобусной остановке, собираясь ехать на «Мосфильм». Но автобус ушел, а я остался стоять на остановке с открытым ртом, думая, что нет, так не бывает, не может вот так обыденно выйти из автобуса живая принцесса моих детских снов – сказочная Аленушка, героиня всех русских сказок, которые я, еврейский вундеркинд, знал, конечно, в детстве наизусть…
Но это было, было! Живая Аленушка плюс Наташа Ростова, плюс Белоснежка, плюс Татьяна Ларина, плюс Красная Шапочка, плюс бедная Лиза, плюс Снегурочка, плюс Соня Мармеладова и так далее, и так далее уходила от меня через улицу имени Эйзенштейна. И ровно через десять шагов должна была смешаться с толпой длинноногих принцесс и поблядушек, которые именно в это время, в июне, тысячами съезжаются в наш ВГИК со всей страны в надежде поступить на актерский факультет и стать кинозвездами. Наши старшекурсники постоянно выуживали среди них самых роскошных и длинноногих див, готовых на все ради эфемерной помощи этих старшекурсников на вступительных экзаменах. Вот и сейчас там, в этой толпе у входа во ВГИК, уже котами ходят наши армяне с третьего курса режиссерского факультета. Конечно, они немедленно подвалят к «Аленушке» и…
Я побежал через улицу, схватил ее за локоть:
– Девушка, минутку!
Она обратила ко мне зеленые глаза, в них не было ни испуга, ни удивления.
– Что?
– Я… это… Я подумал… – замямлил я, ощутив вдруг вату в коленках. От полного совпадения этой девушки с идеалом моих именно детских, еще до сексуальных, снов я теперь, вблизи нее, совсем потерял голову. И промямлил самое банальное: – Я только что защитил диплом режиссера. Может быть, вам нужна помощь для актерского показа?
– Спасибо. Но я не поступаю на актерский факультет.
– А на какой же? – изумился я.
– На редакторский. Видите ли, мне уже девятнадцать лет, а на актерский берут только до восемнадцати.
– Понятно… – смешался я. И поскольку сказать мне было больше нечего, промямлил тупо: – Тогда это… Извините… Всего хорошего…
– Подождите! – вдруг сказала она. – А как вас зовут?
– Вадим, – вспыхнул я. – Вадим Плоткин. – И, зная, что всех иногородних абитуриенток поселяют на первых двух этажах нашей общаги, добавил: – Я живу в общежитии, комната 401. А вы? Вы откуда приехали?
– Ниоткуда. Я москвичка. Мне кажется, вы сейчас пропустите и второй автобус. Меня зовут Анной. Анна Муравина. Вы будете за меня болеть? – в ее зеленых глазах было все – и веселое девичье кокетство, и вызов, и страх абитуриентки, и летняя истома ее персикового тела, и спокойная уверенность неотразимо красивой женщины.
От этой смеси мои ноги стали ватными до ступней, а руки и живот покрылись гусиной кожей.
– Конечно! – сказал я замерзшим голосом. – Когда у вас первый экзамен?
– Через две недели, русская литература. Вы придете?
– Обязательно! Спасибо! – выкрикнул я и в панике от ее русалочьих глаз убежал к подходившему автобусу…
Как будто можно сбежать от судьбы! За 25 последующих лет я сбегал от Анны десятки раз – к другим женщинам, в другие города и даже Америку. Но вот я опять в России – и кто же мне снится в первую ночь, едва я закрыл глаза?
…Я лежал на своей койке в пустой комнате студенческого общежития, выцарапывал из стены известку, жевал ее и думал о том, какой я дебил. Вот уже неделю я каждый день хожу во ВГИК, проверяю списки абитуриентов редакторского факультета, но нет в этих списках никакой Муравиной! А я, кретин, даже не спросил ее телефон! Ну разве из такого тюфяка может выйти режиссер? Встретил женщину своей жизни и тут же бежал, даже не взяв ее телефон! А из восемнадцати Муравиных, указанных в московском телефонном справочнике, восемь номеров не отвечают, а десять послали меня к чертям. Как же мне найти ее? На редакторский факультет ВГИКа принимают, как известно, только детей нашей кремлевской элиты, так неужели она из них и телефон ее папаши засекречен?
Лежа у открытого окна, я в отчаянии грыз выцарапанную из стены известку и материл себя как мог. Кто-то постучал в дверь, я не ответил – пошли они все, я не хочу никого видеть, я хочу сдохнуть!
Дверь со скрипом открылась, я уже собрался встретить матом очередную просьбу соседей о соли, чае или спичках, но первое же слово комом застряло у меня в горле.
В открытой двери стояла Анна. Солнце било через окно прямо ей в глаза, она близоруко прищурилась:
– Извините, здесь живет Вадим Плоткин?
Она пришла – ко мне???! Я сел, поперхнулся:
– Да… Ззз– за-заходите…
– Ой, это вы! Я не вижу против солнца! Вы предлагали мне помощь, вот я и пришла. У меня через неделю экзамен по литературе, и я подумала…
И всю неделю до ее экзамена мы ходили с ней по Москве, и я рассказывал ей историю русской литературы. Пушкин и Лермонтов, Толстой и Достоевский, Гоголь и Салтыков-Щедрин, Фет и Тютчев, Кольцов и Некрасов, Надсон и Бальмонт, Маяковский и Хлебников, Пастернак и Платонов, Мандельштам и Ахматова… – все классики русской литературы шли за нами по набережным Москвы-реки, по Чистым прудам и по Гоголевскому бульвару. Я тащил их через всю Москву без устали, как бурлак, я потрошил их произведения, я сталкивал их с царями и революционерами, я цитировал их наизусть целыми кварталами, проспектами и бульварами. При этом контраст между юной и царственно-русской красотой Ани и моим нищенским еврейским видом был такой, что я постоянно наталкивался на выражение шока в лицах прохожих. Но чем голодней становился к концу дня мой желудок, тем ярче и вдохновенней разгорались мои лекции…
Через неделю на письменном экзамене по русской литературе Аня получила двойку. Оказалось, она не в ладах с правописанием и сделала в своей работе больше сорока грамматических ошибок.
Но мы продолжали встречаться. Я приходил на эти свидания пешком, а она приезжала на такси, и после нескольких часов прогулки она словно ненароком заводила меня в какое-нибудь модное кафе или ресторан и заказывала сациви, шашлыки, «Цинандали». То, что платила она, а не я, убивало меня! Откуда у нее деньги? Я уже знал, что она была год замужем за известным актером, а теперь разводится с ним, живет у матери в рабочем районе на окраине Москвы, и рой сынков партийной элиты чуть не каждый день появляется под ее окнами на «мерседесах» и «Жигулях». И я подозревал, что деньги, которые она тратила на меня в ресторанах – от них. А эти ребята даром не платят…
Потому после каждого нашего свидания я переставал звонить ей – я пробовал вырвать ее из своей души. Обычно эта бессонная и кровавая, как аборт, работа продолжалась неделю, а потом, не выдержав, я говорил себе: «Ладно, позвони ей! Позвони и ты увидишь, что ее нет дома, что она уехала кутить на какую-нибудь правительственную дачу!». Но она оказывалась дома, и мы снова встречались. И как я ни отказывался, опять попадали в ресторан «Метрополь» или «Националь», и она опять тратила на меня за вечер столько, сколько средний рабочий зарабатывает за две недели.
