Пол Тот - Обратный отсчет
Помню, как против моей воли она дотронулась до неприкосновенного. Память сопротивлялась прощупыванию. В любом случае, мне быстро осточертел бред собачий с магическими кристаллами, и я ушел, страдая похмельем после нескольких опытов с галлюциногенами, с ощущением, будто меня допрашивали под их воздействием.
Однако первая неделя запомнилась навсегда. Страстно хотелось еще раз ее пережить, свернуться в петле, позволив тем дням навсегда заключить меня в объятия. Это невозможно. Чтобы кто-нибудь понял, что я хочу узнать, он должен понять, зачем мне это нужно, а этого я сам не хочу понимать. Как только приблизятся к моему потайному местечку, игра в прятки закончится. Но меня не поймать. Я бегу слишком быстро.
– Обожди меня там, – велела Чартриз. – Сейчас выйду.
Я нашел садовый стульчик, глядя с него на задний двор с редкими деревьями, который приветливо меня встречал и где можно было увидеть любых животных в пейзаже, словно в каждую тварь вселился сам Иисус, обещая каждому исполнить одно желание.
– Господи, сделай так, чтоб мы больше не охотились друг на друга, – сказали бы животные.
– Дай мне знать все, – сказала бы Чартриз.
– Избавь меня от кожи и костей, – взмолился бы я, – пусть я стану воздушным.
Размягчившись, расслабившись в пух и прах, почувствовал, что моя просьба исполнена, ибо мог дышать, не думая, ни в чем не нуждаясь, ничего не желая. Ничего знать не надо. Чем меньше я знаю, тем лучше. Чартриз вышла из дома с чайником. Я знал, что там не бодрящий чай, а какой-нибудь жидкий наркотик – вероятно, грибной отвар, может быть, ЛСД. Я был все еще пьян, хотя быстро трезвел. Напряженное стремление добраться сюда живым на самокате преодолело интоксикацию. Она села рядом со мной на стул, налила два стакана, один протянула мне.
– Пейот? Псилоцибин?
– Какой недоверчивый. Пей, не бойся.
Она никогда мне ничего плохого не сделает. Специально – не сделает. Мне будет плохо только от озарения. Как сверху, так и снизу.
Я выпил. Сначала вроде ничего не случилось. Но в прежние времена проходил час, прежде чем мир начинал удваиваться и утраиваться, рушились подпорки, поддерживающие небеса, время шло вразнос, произнесенные слова превращались в чистую каллиграфию. Грибной галлюциногенный отвар связывал нас молекулярными связями. Возникала возможность трансмутации. Мы могли расплавить металл, пройти сквозь стены, обменяться телами, сделать все, что угодно. По-моему, в лучшие моменты она вполне могла принять меня за мужчину, отвечающего любым мировым стандартам.
Но пока нас еще двое, разумно обратиться к реальности.
– Ты собираешься меня убить?
– Я даже пауков и мух не убиваю.
– Не ты надо мной подшутила, послав письмо с угрозой и зловещие сообщения по электронной почте? Если да, добро пожаловать в монашеский клуб. Жаркое у меня никогда не кончается.
– Джон, – сказала она, – дотронувшись до моей руки, – неужели ты подозреваешь меня?
– Нет, но у меня заканчиваются подозреваемые. Я уже сам в одного превращаюсь. Похоже, маленькая рыбка хочет поймать большую – меня, – обвязав петлю вокруг собственной шеи, а потом, когда ее перережут, набросив на меня.
– Ты ешь слишком много копченой селедки.
– Я ничего слишком много не ем. И предчувствую, что примерно через три минуты совсем лишусь аппетита.
– Знаешь, ты очень часто используешь эту цифру. Три – магическое число во всяких шутках, но это и завершение некоего процесса.
Она взяла меня за руку, перевернула ладонью вверх, принялась обрабатывать чакру или силовую точку – не знаю, – пока кровь моя не превратилась в поток успокоительного лекарства, питающего организм.
– Ну, давай. Ты же знаешь, что можно.
– Мир воюет со мной, моя страна расколота. Жена – демон, распевающий евангельские песнопения, прошлое меня преследует. Чувствую себя Ахавом,[40] поменявшимся с китом местами, у меня в заднице торчит гарпун. Я остался без денег. Жена прибрала к рукам банковские счета. Слышу во сне непристойные спиричуэле. Сплю с оранжевыми женщинами. Только что шайка байкеров хотела измерить мое мужское достоинство. Даже откровения на бамперных наклейках меня не спасают.
– До сна еще много миль.
– Прошу тебя.
– Впрочем, не так далеко. Могу помочь. Я богатая. Держу целое стадо гадалок на телефоне по всему штату.
– Хочешь сказать, ты стала сутенеркой?
– Мы говорим людям то, что они сами знают, но не могут признаться, что знают.
– А если предпочитают не знать?
– Тогда мы помалкиваем. Неужели ты действительно думаешь, будто легкий слой пыли не позволил мне все прочитать у тебя на ладони?
Ее окружил ореол, сияние доброй колдуньи. То, что она подмешала в напитки, подняло клубы другой пыли.
– На ручке твоего кресла сидит букашка, смотрит на тебя. Богомол молится или охотится?
Я прихлопнул насекомое ладонью.
– Ни то ни другое.
– Не слишком любезно ты с ним обошелся.
Мы молча посидели еще десять минут или, может быть, шесть часов. Мошки носились воздушным парадом. Парили стрекозы в шесть футов длиной. Над головой пролетела летучая мышь, уселась на дереве в позе Бэлы Лугоши.[41] Формировались новые созвездия – все в форме гениталий.
– Видишь?
– Раздеваюсь, – сказала она.
Пижама слетела. Она завертелась, запрыгала, как Ширли Темпл, по траве, по грибам – теперь я точно понял, что выпил, желудок съежился в спазме, как всегда бывает от трюфелей. Я хохотал, хохотал, но ее это лишь заводило. Она была Джинджер Роджерс, Барышниковым, Нижинским, меняла пол, словно в очко играла.
– Можешь лучше? – поддразнила Чартриз.
– Я балерина, Сабрина.
Я сбросил одежду, поскакал Фредом Астером прямо по небу. Мы плясали еще полчаса или три, а потом повалились в траву. Астрономия сверху и – при моем везении – ад снизу. Может быть, мы танцевали в плоскости чистилища? Если христианство право, а Бог, надеюсь, нет, я бы согласился остаться в чистилище – там должно быть спокойно и тихо, очень тихо. Едва ли я вынесу рай с бесконечными семейными пикниками и хором, распевающим: «Боже, Боже, Боже, славим Тебя, аллилуйя, аллилуйя», и прочее, что кончается на «я». Через 6,9 миллиона лет или через неделю все это благолепие слегка наскучит, даже полеты ангелов станут однообразными. «Не окажете ли любезность засунуть вон ту трубу в задницу Гавриилу? Он далеко не Майлс Дэвис».
Точно так же не хочется заниматься содомией с козлами, пачкаться с головы до ног кошачьей кровью, трахаться задницей с ведьмами и сосать сатанинскую сиську. Я в сделки не вступаю, а если б вступил, то задешево продал бы душу.
Нет, мне больше всего подходит чистилище – сиди себе за оградкой, ни от кого не завися. Можно и на забор влезть, никто тебя не пристрелит, пока не перескочишь на ту или на другую сторону. «Ха-ха-ха, я и тут, и там, в обоих твоих частных владениях, что ты со мной сделаешь?»
– О чем думаешь, скажи на милость? – спросила Чартриз.
– О том самом.
Мы трахались, как подростки. Сплошная химия. Койоты пели голосом Эдит Пиаф, светлячки, сбившись в стаю, светили настоящим прожектором, муравьи весело нас щекотали.
Потом спали под провисшим протекшим небом, надутым воздушным шаром галактики, полным воды, что должно было внушать панический страх, а вместо того меня успокаивало. Я знал, что обязан бежать со всех ног по песку и грязи, скользя, спотыкаясь, гонимый каким-то внутренним механизмом, который от мыслей сбоит и дает задний ход. Гаечный ключ тут пока не поможет. Сейчас я – Дитя Природы, да, больше не сверхчеловек, сотворенный мозгами, которые формулируют неразрешимые загадки. Я уволил безумного банкомета, державшего в руках синие карты с вопросами на одной стороне без ответов с другой. Но его снова придется нанять.
В чем главнейшая ошибка обезьяны? В том, что, сгорбившись, встала на задние ноги, головой к небу, стала искать ответа. Каким был первый вопрос, сформулированный на просторечном языке? «Зачем ты, мать твою, двинул меня по башке этой костью? Я тут просто сижу, никому не мешаю, дурак долбаный. Приятно будет, если я эту самую кость запихну тебе в задницу?» Отсюда начинаются все наши беды. Но если можно поместиться в центре сомнения, в действительной точке, отмеченной картографией, расположенной по долготе и широте в точном месте великого смятения, разве мы не избавимся в конце концов от проблемы, отказавшись от попытки к бегству? Не следует вырываться из китайских наручников.
Шарик лопнул, звезды ссыпались в нос, задушили меня. Я готов был кого-то убить. Голова кружилась от воспоминаний. Я был рыбаком со связкой слюнявых сомов. От них пахло сексом.
Я вошел в дом, отыскал буфет с выпивкой, пил скотч, пока не выблевал всю эту рыбу на пол, потом, пошатнувшись, упал в воображаемую лужу, потому что меня не стошнило физически.
– А если ты еще чего-нибудь хочешь сказать, – сказал я далекой своей половине, желавшей узнать то, чего знать нельзя и не надо, – я вобью твою же ключицу прямо в долбаное сердце.
