Бенджамин Саэнс - Я пел прошлой ночью для монстра

Не помню, что было дальше на занятии, я упорно смотрел в пол и, слыша какой-нибудь шум, надеялся, что это вернулся в комнату Шарки. Но он так и не вернулся.

Когда занятие закончилось, мы все встали вкруг — как обычно. Встали вкруг, взялись за руки и прочитали молитву о спокойствии[7]. Так как я стоял рядом с Адамом, мне пришлось взять его за руку, и когда мы расходились и он направился в свой кабинет, я крикнул:

— Эй, Адам!

Он оглянулся.

— У меня есть секрет, — сказал я, подойдя к нему. — А я знаю, что мы не должны хранить секреты.

— Ты хочешь рассказать его мне? — спросил он.

— Да. Когда мы держались за руки на молитве, мне все время хотелось выдернуть свою руку из твоей. — Усмехнувшись, я пошел прочь.

— Мы поговорим позже, — крикнул он мне вслед.

— О чем? — Я не выдержал и начал кричать: — Знаешь, в чем твоя проблема? Ты все ждешь, что я буду вести себя как взрослый. Здорово. Охуеть как здорово! Ты хочешь, чтобы я повзрослел и вел себя как Рафаэль, но у меня, блять, даже детства не было, а ты хочешь, чтобы я сразу нырнул во взрослую жизнь. Да я, блять, плавать не умею! Я ненавижу тебя. Слышишь? Ненавижу!

Я опять плакал и был противен самому себе, меня достали уже эти слезы — вечно застилающие глаза и водопадом текущие по лицу. Я почувствовал, что падаю — наверное, обо что-то споткнувшись — и стою на коленях, рыдая и пытаясь подняться на ноги. А рядом стоит Адам, протянув ко мне руку.

— Возьми ее, — сказал он. — Это моя рука. Возьми ее. Ты всегда можешь выдернуть свою, если захочешь.

Шарки просто исчез. Я нигде не мог его найти. Он не был на арт-терапии, не был на обеде и не был… нигде.

Днем я сходил на дыхательную гимнастику, и занятие прошло очень странно. Ни с того ни с сего, прямо посреди дыхательного упражнения я вспомнил приснившийся мне сон. Мы с братом сидели в машине, он просил у меня прощение за то, что сделал, и забавлялся с пистолетом — направлял его то на меня, то на себя, и все повторял: «эни-бэни, рики-таки…» А затем пистолет выстрелил, и я начал кричать. Сюзан говорила: «Все хорошо, все хорошо, сосредоточься на дыхании, с тобой все хорошо». Легкие поглаживания ее нежных рук были как прикосновения ангельских крыльев.

После занятия я сказал Сюзан, что со мной никогда не будет все хорошо. Она ответила, улыбнувшись: «Ты даже не представляешь себе, Зак, какой ты храбрый». Но я знал, что никакой я не храбрый, я произнести-то это слово не мог. «Я могу тебя обнять?» — спросила она. Иногда психотерапевты считают, что обнимания — полезная штука. Я не знал, что на это ответить. В моей семье мы никогда не обнимались. «Конечно, — ответил я. — Это было бы неплохо». Сюзан улыбнулась, отчего в уголках ее губ и глаз стали видны возрастные морщинки, провела пальцами по моим волосам и обняла меня. «Отпусти себя, — прошептала она. — Отпусти себя, храбрый мальчик. Отпусти».

Когда я вышел на улицу, светило солнце, но оно было холодным. Цвет небес предвещал идущую с гор бурю. Я вгляделся в голубые просветы между темными тучами. У меня на душе было так же холодно, ветрено и темно, как в этом небе.

Войдя в кабинку, я сразу заметил, что все вещи Шарки исчезли. Его шкаф был пуст, как будто его никто и не занимал.

Он ушел. Вот так, внезапно и мгновенно. Просто исчез.

Я остро ощутил свое сердце — так всегда начиналась паника, с ощущения, что мое сердце сейчас потонет в ледяном океане пустоты. Я ненавидел это чувство — когда не можешь вздохнуть и кажется, что случится что-то очень-очень плохое.

Шарки. Где он? Где? Почему? Он только что рассказал свою историю, и он работал над собой, и, казалось, он будет в порядке, и он вел дневник, и не употреблял наркотики, и теперь он ушел, и для чего тогда это все было, и зачем он сюда приходил, если собирался уйти, так и не завершив начатое? Я делал вдох и выдох, вдох и выдох. Дыши, Зак, дыши. Дыши, Зак, дыши.

Я побежал к курительной яме, но и там Шарки не было. Я спросил Джоди, видела ли она его. Она затянулась сигаретой.

— Он уехал, Зак. — Джоди выглядела грустной. Ей нравился Шарки. Они болтались вместе после ужина и смешили друг друга.

— Уехал? — Я смотрел на нее не мигая.

— Да. Должно быть, вызвал такси, потому что сел в него полчаса назад.

— Он хоть что-нибудь сказал?

— «Увидимся на улице».

— Он так и сказал?

— Так и сказал. Он улыбался. У него обалденная улыбка.

— Но как они могли его вот так просто отпустить?

— Они не могут заставить тебя остаться здесь, Зак.

— Почему нет?

— Потому что проку от этого не будет.

— Но он… — я умолк. Я даже не знал, что собирался сказать.

— Он что, Зак?

— Он еще не пришел в норму.

— Он никогда и не придет, Зак. Никто из нас не придет.

Взглянув на меня, она снова затянулась.

— Тогда для чего все это, Джоди?

— Боже, какой ты еще ребенок.

— Иди ты. — Это все, что я сказал перед тем, как уйти.

Боже, как же мне хотелось выпить. Очень, очень хотелось. Я бродил, как какой-то нервный кот. Да, я ужасно нервничал, так нервничал, что у меня ехала крыша. Я грыз ногти, от которых и так мало что осталось, жевал костяшки пальцев. Боже, у меня никогда еще не было так паршиво на душе, и я не понимал, что со мной происходит. Я ходил по округе туда-сюда как какой-то вконец очумевший псих. Почувствовав вдруг на своем плече ладонь, я до смерти перепугался. Сжав кулак, я резко развернулся и уставился в карие глаза Рафаэля. Я чуть не ударил его.

— Ты в порядке?

Мне тошно было видеть теплоту в его карих глазах.

— Нет, я не в порядке. Если бы я был в порядке, то не бродил бы тут как неприкаянный.

— Что случилось?

— Что случилось? Случилась гребаная жизнь, Рафаэль — вот что случилось.

Ладонь Рафаэля так и лежала на моем плече.

— У нас тут бесконтактное заведение. Забыл?

Его ладонь осталась лежать на моем плече. Я ее сбросил.

— Не хочешь рассказать, что случилось?

— Шарки уехал.

Эта новость была для Рафаэля равносильна удару под дых — я видел это. Он на секунду окаменел.

— Это печально, — прошептал он.

— У него бы получилось. У него бы получилось, Рафаэль. А что будет с ним теперь?

— Мы ничего не можем сделать, Зак.

— Но почему?

— Мы не можем прожить за чужих людей их жизнь, Зак. Ты знаешь это.

— Адам позволил ему уйти.

— Это был не выбор Адама.

— Пошел этот Адам.

— Не надо так, Зак. Адам ни в чем не виноват. Все дело в Шарки. Шарки просто не выдержал.

— Почему?

— Не знаю.

— Мне тоже все это невыносимо.

— Но ты выдержишь.

— Не выдержу. Не хочу больше находиться здесь.

— Пойдем пройдемся, — предложил он.

Не знаю, почему, но я пошел вместе с ним. Некоторое время мы молча шли с ним бок о бок, а потом он показал мне на дерево.

— Видишь это дерево? — Это был невысокий кипарис, согнутый, с переплетенными ветвями.

— Вижу.

— Мое любимое.

— Не особо красивое.

— В том-то и дело. Оно похоже на меня. Ветер от всей души потрепал этот кипарис, когда тот был еще саженцем, и он так и не смог потом выпрямиться. — Губы Рафаэля изогнулись в неком подобии улыбки. — Но, Зак, он же не умер. — Казалось, Рафаэль сейчас заплачет. Но он не заплакал. — Он жив.

— Может быть, ему стоило сдаться.

— Оно не знало, что значит — сдаться. Оно знало только как выжить. Скрюченное. Согнутое. Совсем крошечное в окружении высоких деревьев. Оно просто хотело жить. Знаешь, я дал ему имя.

Он подождал, когда я спрошу, как он его назвал, но я решил промолчать.

— Зак, — прошептал Рафаэль. — Я назвал его Заком.

— Прекрати, — сказал я. — Прекрати!

Я снова начал плакать, и мне было так тошно, тошно, тошно от всех этих гребаных печальных слез, скопившихся во мне. Как в моем теле может умещаться столько слез? Откуда они берутся? Когда я наконец перестану рыдать? Когда?

Мы так и стояли с Рафаэлем там, стояли долгое время.

— Ты любишь Шарки, да, Зак? — спросил потом Рафаэль.

Я кивнул.

— Я тоже его люблю.

— Тогда почему ему не стало лучше?

— Любовь не всегда может спасти людей.

— Тогда зачем она нужна?

Рафаэль улыбнулся, затем рассмеялся, и его смех был больше похож на плач.

— Если бы я знал ответ на этот вопрос, то был бы Богом.

Мы пробыли возле дерева до темноты. Снова пошел снег, и мы в молчании вернулись в кабинку. Внутри нас не осталось слов.

Я лежал в постели, пытаясь понять, что же сегодня произошло.

И не понимал.

Все словно смешалось в один сплошной клубок.

За окном завывал ветер.

Где сейчас Шарки? Торчит где-то, обкуренный до потери сознания? Этот холод может его убить. Я ненавижу зиму всем своим скрюченным сердцем. Единственное, что не под силу убить зиме — монстра.