Валерий Осинский - Квартирант
Потом собирались ехать к Саше. Артур назначил важную для него встречу еще за месяц до несчастья. Без конца говорил о ней. Он не мог (и не хотел!) отменить ради…
Я сказала, доберусь сама, езжай. Он не спорит, а дотошно убеждает. Нудный дятел. Теперь к этому добавилась подозрительность, что я отучаю его от себя. Неужели трудно понять, я не оставлю Сашу в такой день! За нами годы, он мой друг! Но ведь Артур меня любит! Он «должен» отвезти меня домой! У меня слабое сердце. А тут мороз, ветер. Препираться не было сил. Предупредила Сашу, что вернусь через час. Уехали. Артур, довольный, отправился по делам. Я на такси – к Дыбовым.
Он не тупица, умеет жертвовать для других. Но Дыбовы, Лимоновы, Волковы, однажды оскорбившие его пренебрежением, для него дрянь. Какая-то базаровщина с вывертами, недобрая, плебейская! Он знает: это мое поколение, они расшибутся за нас, как бы к нему не относились. Но ему плевать! Как-то он весело назвал: «Вы поколение предателей!» Вы слишком многому верили, и слишком от многого отказались, чтобы теперь верили вам! Не заметив этого, он приговорил наше с ним будущее!
Сегодня на кладбище он еще раз всем доказал свою любовь!
Начну ему объяснять, он опять поймет умом, но не сердцем. Решит, чего доброго, что я ищу повод для скандала. Начнет молча терзаться. Я устала жить с эгоистичным, самовлюбленным ребенком.
Вы такие же как мы, Артур! Меняются времена, не люди!»
У могилы Лары почти не плакали. Белый день, белый снег. На заиндевелых ветках искрилось солнце. Свирепствовал февральский мороз. Мужчины переминались и ежились в серых пальто и без шапок. Женщины промокали платочками глаза и сморкались. Было так тихо, что звенели деревья. Дыбов споткнулся о сугроб у ямы.
До того дня я был на похоронах трижды. Хоронили моих деда и бабушку, приятеля. Кто-то разговаривал за спинами тех, кто у ямы. Бумкала земля о гроб, фальшивил оркестр, плакали старухи.
А здесь интеллигентно молчали. Переживали каждый в себе.
Меня будут хоронить под шепот за спинами. И у могилы Лары мне было грустно, но не больно.
Моя жена, конечно, переживала, но все же заметила, что я разглядываю надгробья!
Перелистну назад.
«…Глупейшая ситуация. Вытащил меня в бар где-то на Котельнической. Мне только по барам шляться! Сели за свободный столик. Место неудобное. Сквозит в цветную мозаику окна. Снуют люди. Попросила его посидеть у стойки, пока освободятся места. «Здесь не плохо. Потом пересядем». Ему виднее! Закончилась музыка. От танцевального пяточка подошли две девушки и парень. Сказали, что свободно лишь одно место. Он начал препираться. Я поднялась. «Сядь!» Он приказал не мне. А предмету спора, за отсутствием коего исчерпается инцидент. Надменное, презрительное лицо. Это так нелепо! Ребята, вероятно, студенты, недоуменно переглянулись. Этакий молодой буржуйчик. Старуха и скандальный буржуйчик на молодежной вечеринке. Он носит исключительно костюмы, униформу клерков. Даже, когда выходит проветриться. В этом для клерков дисциплина, успех в жизни. Насмотрелся на фотографии моего отца. Там они все в костюмах, как в мундирах. Наконец, ушел в другой конец зала на освободившееся место, а я осталась одна, и ощущала себя голой под взглядами ребят. Скоро он пересадил меня за свой столик. Я заметила ему, коль скоро у него возникло желание развеяться среди сверстников, не мешало бы подумать, место ли мне здесь? Он сконфузился, извинился. Опять получился мелочный скандал.
Меня теперь в нем все раздражает».
Совсем свежая запись.
«…От него пахнет «Турбуленс». Случайность? Артур не опуститься до пошлости. А если? Дай-то Бог. Тогда все встанет на места…»
И никакого сожаления!
Было. Я позвонил Неле. Впервые за три года. У меня нет иных друзей.
Неля не удивилась. Договорились. Я подъехал за ней. Элегантная женщина, все тот же белокурый барашек волос, все такие же изящные вещи, сумочка, отделанная серебром, дорогое пальто из мягкой кожи. Вместе с ней в салон ворвалась молодость. Что еще мне нужно было три года назад!
– Что случилось? – спросила она так, словно мы расстались вчера.
– Поехали в «Космос» на наше место! – предложил я.
– «Космос» давно закрыт.
– Тогда в Сокольники.
По дороге я рассказал о Лене. Что Неля могла ответить?
– Сейчас это модно. Когда женщина старше! Прости, я не хотела тебя обидеть. Если бы это случилось с другим, я бы смеялась.
Вот и все о запахе «Турбуленс».
Иногда она писала правду.
«…Я не справедлива к нему. Другая бы благодарила мальчика за любовь. Нежданный подарок под занавес. Капризная, сварливая баба, климактерического возраста. Мне тяжело с Артуром. Я люблю его. Но мне не двадцать три! «Добавленное время» ушло.
Разойтись? Я не смею решать одна. Остаться вместе? Год-два протянем, пока не осточертеет. Боже, когда-то я боялась одиночества. Теперь отталкиваю Артура…»
Началась затяжная агония. Наш разрыв трехгодичной давности все же смягчала надежда: это не конец! Не известно, что, но что-то еще будет!
Старуху же, умирающую естественной смертью, не реанимировать.
34
Да, да, Дыбов…
Весной Лена ушла к нему.
Конечно, не в один день, без боя посуды, ругани и хлопанья дверью. Люди ее круга смакуют издевательства над собой, называют это цивилизованным разводом. С улыбкой говорят и слушают гадости. Хорошо это или нет? Если, человек безразличен, безразлично, как он уходит. А если внутри все ноет, все равно взвоешь, хоть ему в лицо, хоть глухой ночью, один в темном чулане. Он тоже взвоет. Не сейчас, так позже! Любовь справедлива, не в мелочах, а в целом.
Когда они устали терпеть меня, то перенесли свои молчаливые посиделки на квартиру Дыбова. Он вдовствовал с осиротевшей младшей дочерью. Как-то вечером Лена позвонила от них и сообщила, что переночует у Дыбовых – поздно возвращаться. Было всего девять вечера. Я бы приехал за ней, если бы она попросила…
«Да, конечно!» – ответил я воспитанно.
Как часто мы казнимся за несказанное вовремя слово, не совершенный поступок. В ответ на низость, подлость, пошлость, трусость. Прячемся за «умный поймет, дураку не объяснишь». Но что меняет слово, когда все сказано? Да, я любил ее! Она меня по-своему тоже. Но, по существу, я ничего не знал о Лене. Не знал ее жизни. В конце концов, что такое три года нашего супружества, и десятки лет дружбы Лены и Дыбова!
Еще никто не знал о нашем разрыве, она еще должна была вернуться завтра, я еще трусливо обманывал себя, что обойдется, когда позвонил Кузнецовым, приехал тот час и заперся с Натальей Олеговной на кухне. Спутница генерала по всем их гарнизонам, она была принципиальной сторонницей «от венца и до гроба», и должна была посочувствовать мне. Истерика брошенного мужа. «Что между ними было?» Что-то Дыбов брюзжал мне на скамейке больничного сквера, о чем-то Лена игриво намекала, где-то в ее дневнике на безымянной странице затерялись вкрапления…
Я расплачивался за обычное свое невнимание к людям.
Кузнецовы уже укладывались. С армейской пунктуальностью – в десять. Наташа в длинном халате, с сеточкой на волосах, с рыжими умытыми ресницами, изумленно следила на кожаном диванчике за моими метаниями по кухне. Кузнецов в розовой пижаме за стеной читал газету. Я выложил Наташе вечернее происшествие. Она взглянула на меня, как на полоумного: не ждать же Лене было меня сорок восемь лет!
– Ничего особенного не было, Артур! Мы все влюблялись тогда. Они дружили до четвертого курса…
– И, конечно же, хотели пожениться! – съязвил я.
Генеральша пожала плечами.
«Ничего не было!» Я представил, как верзила Дыбов (на юношеских фотографиях в мешковатом пиджаке и широченных брюках, солидный, как бревно), получив разрешение пигалицы, озорной Елены Косичкиной, мял запретный бюст, чмокался и мысли не допускал ниже модного у девочек пояска (на всех фотографиях белые пояски). За что и пользовался услугами Лары (прости, покойница!). Интересно, как у них теперь. Удрученный Дыбов и сердобольная Лена. Меня всегда озадачивали пузатые мужики. Ведь этот раздавит моего воробышка. Перештопанную мою!
Я бесился! Издевался над ними, над собой! На черта мне доброта, великодушие? Меня учили им с детства. И что теперь? С чем я остался? Со своей злостью! Каренин в собственном соку.
Ах вы, трогательные старички, просабачившие в молодости свою любовь! Вы знали, вы все, конечно, знали! Теперь дождались своего часа! А мальчишка стал не нужен. Его любовь катализатор закисших трусливых сомнений «можно-нельзя». Как же я ненавижу вас, потрепанные жизнью прагматики-догматики-маразматики…
Я надеялся, что устроен так: любят меня – люблю и я. Не-а! Когда Лена вернулась следующим утром, мое бешенство мышкой притаилось в дальнем уголке сердца. Верный солдат любви стоял по струнке перед своим генералом. «Ты ел?» «Да, не беспокойся!» «Не скучал?» «Конечно, скучал. Но теперь все в порядке!» И ласково так, почти подобострастно улыбался, заискивал. А потом с ненавистью гадал: касался ль он ее изуродованного тела. Или в кабинете захрапел, с прихлебом, с присвистом.
