Валерий Осинский - Напарник

В. Осинский

НАПАРНИК

Механики рефрижераторной секции Харисов и Калинин не разговаривали между собой вторую неделю. От Хабаровска. По мнению Калинина, старшего механика бригады, мужика пятидесяти трех лет, его напарник Харисов, сопляк, без году неделю в депо, зажилил навар от левых сигарет и водки.

А было так. Харисов в двух рюкзаках пер эту водку и блоки сигарет от Москвы. Точнее из подмосковного Троицка. Пер в Приморье! Старший дал на лапу из командировочных бригады начальнику колонны. И тот определил их не на старую «брянку», сделанную при царе Горохе в бывшем Союзе, а на новую «немку» из Германии. Поэтому, получив телеграмму, покатили менять бригаду через всю страну. Калинин, старый хрыч, не притронулся к рюкзакам: мол, «начальство» мелочевкой не занимается! «Сейчас всего везде валом! А вот в начале девяностых!» И заводил любимую волыну о былых левых заработках рефов.

Харисов сразу понял, какая Калинин хитрая, жадная и гоношистая порода. Постельное бельишко в купе себе он выбирал получше, напарнику откладывал рванье, нудно спорил с проводником о цене на чай, в ресторане ждал, пока Леха заплатит за их обед. Словом, был из тех, кто на свои не пьет. Щупловатый, косолапенький, чисто выбритый и седой. Кожа на его лице была бурая от сельского загара, в морщинах.

Парень же острый на язык, твердый в решениях, хваткий в работе был не по возрасту спесив и самостоятелен. Старший сначала звал его Лехой, пытался помыкать — не вышло. Парень держался независимо. Имущество содержал в аккуратности. У старшего ничем не одалживался. Свое давал молча. За общим столом продукты не таил. Когда Калинин заводил свои мемуары, парень бесцеремонно уходил в тамбур курить. Это была вторая командировка Харисова. Было ему двадцать пять. Дорожно–техническую школу, или среди выпускников «дурку», он закончил с отличием. С прежним напарником, однокашником, за четыре месяца первой командировки поднаторел в ремесле. А байки Калинина Харисов слышал от отца, тоже рефа. Теперь пенсионера.

Старший механик Харисова заболел. Поехали с Калининым.

В Находке загрузились рыбой. Андрей Сергеевич, не спросив, дал грузчикам магарыч из запасов Лехи. И те закидали в моторный отсек одного из четырех холодильных вагонов десяток брикетов камбалы. Там же в Приморье Калинин дешево спихнул рыбу. Бабки прикарманил.

Парень промолчал. На полустанках ночью гуляющий народ клянчил курево и водку за любые деньги в «нон стопе» на колесах. Рюкзаки Леха разгрузил за две ночи.

Утром третьего дня Андрей Сергеевич в отличном настроении, неизменно в домашних тапочках и в спортивном костюме устроился в салоне завтракать. Дежурил Леха: подал миски с пшенкой. На сковороде жареная камбала с лопату каждому. Андрей Сергеевич нетерпеливо отодвинул тарелку.

— Ну, сколько там у тебя получилось? — от жадности его тенорок повело на фальцет.

— А тебе то, какое дело? — пробасил парень, подчищая кашу.

Калинин недоуменно посмотрел в голубые глаза парня, на его дурацкую черную бандану с черепами и скрещенными костями, на кнопку в мочке.

— Что значит? Вместе ведь дела делаем.

— С каких это? Ты эти рюкзаки пер? Нет, не пер! Вот и жри навар со своей рыбы!

Калинин мрачно уставился на парня. Тот жевал и не отводил взгляд.

— Так–то, дядя! — Леха нахально хмыкнул.

Этого Калинин не стерпел. Он зашелся на визг, забылся в истерике, как всякий самодур, получивший хоть малую власть. Кричал, чтобы на первой же станции сопляк выметался, что даст телеграмму в депо о замене, по статье…

Опомнился от собственного хрипа за грудки на кулаке парня.

— Ты, дятел старый, еще тюкнешь моего отца, домой по шпалам пойдешь!

Что про отца, Ваську Харисова, брякнул, не вспомнить. Случалось, вместе ездили! О том ли думать! Барыш дармовой уплывал! Этого Калинин простить парню не мог.

И с той минуты ни слова друг другу.

— От боженька наградил напарничком! — кряхтел Калинин.

Парень в своем купе хлопал детективы, скопившиеся от других смен, и чхал на старшего. Телевизор в салоне не смотрел: на ходу ящик едва рябил двумя программами. Транзистор слушал через наушники. Когда звали, выходил работать: проверял со старшим аккумуляторные батареи под вагоном; гонял дизеля; включал холодильные машины; на стоянках наведывался в тех контору потрепаться. Делали все вместе, но особняком. Между собой без нужды ни слова.

Парень в его молодые годы знал и умел до удивления много: отец натаскивал. Подсказывать или подгонять его было не надо. Сначала сноровистость напарника нравилось Калинину. Потом его подчеркнутая самостоятельность начала раздражать. Обиднее всего: он не спрашивал совета, но получалось у него ладно. Даже в электротехнике, где терялись опытные рефы, покумекав, он делал как положено. И своей независимостью и мастерством, казалось старшему, специально досаждал ему.

Харисов же презирал Калинина за тупое самодовольство. Старший книг не читал, мнил себя выше других людей, только потому, что он реф. Жил в какой–то дыре под Калугой, имел, судя по рассказам, семейство покорное и единодушное, в разговорах с рефами интересовался только заработками в других депо, и был уверен: кто живет и думает иначе — дурак. И Калинин чувствовал это презрение.

К исходу недели Харисов подавал еду старшому в салон, а сам, руша незыблемое правило рефов, не смотря ни на что, есть вместе, уходил к себе. Калинин в отместку и вовсе оставлял порцию молокососа на кухне. Они тихо ненавидели друг друга.

За окном проплывало мерзлое редколесье. Слепило глаза стылостью сверкающей белизны. Деревья, нищенски обтрепанные зимой, обреченно опустили лапы в снег. На ходу секцию продувало во все щели, как ни шпаклевали и не мазали рамы и углы. Топили круглосуточно. По очереди через ночь следили за котлом, чтобы не перехлестнуло дизельное топливо на пол. Тогда секция сгорит, как сноп в июльский зной. Тон семь солярки в запасных баках разнесут жилой вагон надежнее динамита.

Следить за огнем была очередь Харисова. Леха, было, провалился в чуткую дрему, и встрепенулся от тишины: поезд дернулся вперед назад, словно проверяя устойчивость, и замер. Окно за полуопущенной дерматиновой шторой, будто густо замазали сажей: ни огонька, ни звезды. Тихим басом гудел котел.

В двери дизельной заколотили. Старший за стеной заворочался.

— Щас, — проворчал Леха для Калинина: мол, не спим, трудимся.

Внизу скудно рыжел круг света от фонаря. Помощник машиниста назвался.

У одного из грузовых вагонов секции полетели тормоза.

— Подожди, оденусь, — сказал Леха.

— Быстрее. Из–за вас стоим! — просипел голос.

Харисов натянул ватные штаны и армейский бушлат, собачью шапку и вязанный матерью шарф из ангоры. Обулся в валенки с галошами. За бортом градусник зашкаливал под сорок мороза. На всякий случай Леха открыл и вторую дверь, со стороны кухни.

Поломку нашли быстро. Заклинило тормозные колодки у ближнего к локомотиву вагона. Возились долго. Руки деревенели на ветру. Не унимавшаяся с вечера пурга перетрясла весь снег.

Машинист подал долгий нетерпеливый сигнал.

— Давай, давай! — поторапливал помощник. — Зеленый давно горит!

Кое–как проволокой закрепили трос — «на станции ремонтироваться будете!» — и, проваливаясь в сугробы, разошлись каждый в свою сторону. Лехе топать было дальше. Машинисты выждали. «Надо было фонарь взять, чтобы подать сигнал!» — подумал парень, схватился за вертикальные поручни и вскочил на подножку. Поезд с лязгом дернулся — дрожь прокатилась от головы к хвосту состава — и пошел. Леха нажал ручку и толкнул двери. Двери не поддались. «Совсем охренел! Специально! Не может быть!»

Поезд набирал ход. Небо, словно прорвало стылым светом вселенной и облака расступилось. Вокруг в лунном сиянии напряженно сверкали перекаленные снега, сухо потрескивали, ахали в глубине остекленевшей ночи деревья, струями текла с веток крупа. «Все! Хана!» Леха живо представил, как через час другой околеет в лесной пустыне. Вспомнил про дверь с другой стороны вагона. На ходу не добраться. Впереди, возможно, будка обходчиков. Но до нее не один километр. С подножки сдует: пальцы уже разжимала стужа. Пешком не дойти. «Платформы!» Не мешкая, Леха прыгнул в снег.

Груженный состав тяжело полз мимо, скрипя и лязгая, как сонное, ленивое чудовище. На покатой насыпи рифленые вагоны секции громоздились небоскребами. Тихо, как в кошмаре, поплыл борт первой платформы с черной горой бревен. Сердце Лехи сжалось. Высоко! Не дотянуться и не ухватиться за борт! А из сугроба не разогнаться и не прыгнуть, чтобы зацепиться. Парень огляделся. Он стоял под светофором. Тут насыпь выравнивалась. Леха на четвереньках выполз на твердое. В темноте угадал плетение из проволоки, крепившей борт, и прыгнул. Леху поволокло. Он споткнулся и потерял валенок. Поджал ноги и подтянулся. Перекинул ногу между бревнами и торцевым бортом. Только упав спиной на шершавый распил, парень отпустил рвавшее грудь дыхание и закрыл глаза. Пот сосульками стыл на мехе шапки.