Мун Ли - Наш испорченный герой. Встреча с братом
Брат перечислял места в моём родном городе так, как будто прожил там всю жизнь. Я живо почувствовал, как сильна была отцовская ностальгия, если он рассказывал обо всём этом своим детям, зная, что им не судьба всё это увидеть. Мне захотелось ответить брату чем-то равноценным.
— А скажи, — спросил я, — в Чхонджине всё так же холодно и ветрено? И ветер с песком, такой, что пробирает до костей? И поле гальки длиной в пять километров? А в Кимчхеке металлический завод всё так же дымит на всю округу?
— Но ты-то откуда это знаешь?
— А ты думаешь, мне было всё равно, где живет мой отец и братья? Я знаю и про гору, которую называют Две Ласточки, и про Верблюд-гору, и про ручей в Сусончоне.
Брат был явно тронут. Я даже почувствовал укол совести, видя, как он принимает любое слово за чистую монету. Мне всё время казалось, что я в чём-то обманываю его, и потому я говорил всё меньше и меньше. Теперь, когда я совершил нужные обряды и оплакал отца вместе с ним, мне стало с ним легко. До сих пор мной руководило чувство долга — я должен был многому научить младшего брата. А то, что он был мне только сводный брат, сильно усложняло эту задачу. Наверное, именно поэтому я старался произвести на него впечатление и так много говорил — что вообще-то на меня непохоже. Но теперь все эти усилия были уже ни к чему. Я молчал, а брат, напротив, разговорился. Он, видимо, тоже был не слишком общительный человек, но теперь, почувствовав во мне брата, да к тому же выпив изрядно пива и соджу, он стал задавать вопросы, которые его действительно волновали:
— Скажи, ну а какая там на самом деле жизнь, на Юге?
— Ну, там много плохого, это правда. Но живут ведь люди.
— А как живут? Я ничего не могу понять. У нас есть такое издание: «Факты о Южной Корее». Если им верить, то у вас страшная нищета. Но я говорил с людьми, которые бывали за границей, и по их рассказам всё получается прямо наоборот. Да и то, что тут рассказывают…
— Ну, на самом деле Южная Корея сейчас процветает, это правда. Но никто не может гарантировать, что это продлится долго. Нас иногда сравнивают с управляющим у помещика — с тем, кто собирает плату с фермеров-арендаторов и богатеет за счёт своего господина. А циники говорят проще — что мы на положении содержанки. Причём такой, которая тратит все деньги на наряды да ещё набирает в долг, вместо того чтобы думать о будущем и откладывать деньги. — Теперь я говорил откровенно, и брат тоже стал высказывать то, что думал.
— Да, слышал я эти разговоры, — сказал он. — Но я думаю, что не всё так плохо. Уж если есть рыночная экономика и частная собственность, то лучше быть помещиком, чем арендатором, как ты думаешь? Содержанкой, само собой, становиться не надо, но быть управляющим при капитализме — это уже успех. Значит, ты уже эксплуататор в мировом масштабе.
— Ну и ну! — я был поражён. — Слышать такое от тебя… Скажи, а в КНДР многие так думают?
Брат был уже сильно нетрезв.
— Ну, на самом деле я только цитировал одного моего приятеля. Он служит в Комитете по внешнеэкономическим связям. А раньше был дипломатом — вторым секретарем по торговле — и несколько лет прожил за границей. Когда я его в первый раз услышал, то решил: буржуазная пропаганда. Но теперь, после разговоров с тобой, мне кажется, что он в чём-то прав.
— Я думаю, что он видит только хорошую сторону нашей экономики. То есть то, к чему мы стремимся: войти в десятку самых развитых стран, глобализация, высокие технологии и так далее. Это и есть лозунги тех, кто стремится стать помещиком — мировым эксплуататором, как ты говоришь. Но одно дело — лозунги, другое дело — достичь этого в реальности.
— Но ты же говоришь, что страна процветает? Экономически, я имею в виду.
— Да, есть успехи, но нарастает и напряжение. Развитые страны стремятся нас сдержать. И по мере того как растёт наша экономика, мы становимся всё более от них зависимыми.
— Это ты про Америку, конечно. А почему вы так прислуживаете этим собакам?
От этих слов я снова напрягся. Но мне не хотелось, чтобы потерялся доверительный, братский тон нашего разговора, и поэтому я решил несколько преувеличить свои опасения насчёт нашей зависимости от Америки. Я заговорил чужими словами:
— Да, мы серьёзно зависим от них политически. Но ещё хуже экономическая зависимость. Мы находимся под постоянной угрозой со стороны Америки, на нас давит огромный американский рынок.
— Ну а почему вы с ними не порвёте? Не станете на путь самостоятельности?
— Потому что тогда мы превратимся в крестьянина, у которого есть полоска земли и хижина на холме и который ест то, что выращивает — овёс да ячмень. Это ведь и есть путь самостоятельности, которым вы шли до самого последнего времени. Ну и каково вам было?
— Мы способны справиться с трудностями. Наш дух высок! — Брат произносил те слова, которые обычно говорят дикторы по северокорейскому телевидению, но голос его звучал совсем не так бодро, как у них.
— Ну, я не такой оптимист, как ты. Посмотри на Японию: их экономика раз в десять сильнее, чем наша, но стоило им недавно сказать слово поперёк американцам, так им задали такую трёпку, что пришлось японцам ползать на коленях и просить прощения.
В этот момент таксист, который давно уже нетерпеливо вышагивал неподалёку по берегу реки, громко кашлянул, чтобы напомнить нам о себе. Это было вовремя: разговор вступал на опасные, скользкие тропки, а соджу было допито. Я быстро поднялся.
— Надеюсь, ты не опоздал? Я имею в виду твои дела, — спросил я брата.
Он взглянул на часы, и лицо его посуровело.
— Да, давно пора. Я как-то забыл о времени.
Мы стали собирать то, что оставалось. Приношения состояли только из очищенных фруктов, фиников, каштанов и сушёной рыбы, но, когда мы связали всё вместе, узелок получился порядочный — я видел, как плечо брата прогнулось под его тяжестью. Казалось, что мы уносим с этого места больше, чем принесли сюда.
— Дай мне, я понесу, — сказал я.
— Нет, — ответил брат, перекладывая узел на другое плечо. — Это моя обязанность.
Когда мы шли вниз, мне показалось на секунду — может быть, под влиянием выпитого, — что мы спускаемся с холма в Андонге, на котором находятся могилы наших предков.
— По обычаю, мы не должны уносить приношения назад с кладбища, — сказал я. — Их всегда оставляют кладбищенскому сторожу или родственникам, которые живут неподалёку. Считается, что тогда духи умерших посылают им своё благословение. Но родственников у нас тут нет. Отдадим-ка всё шофёру.
Наш разговор продолжился в такси. Брат был явно нетрезв, но, несмотря на это, он высказывался очень осторожно и старался во всём защищать свою страну:
— Слушай, ну почему у вас в правительстве такие идиоты? Я имею в виду всю эту историю с ядерным оружием. Если мы сделаем бомбу, а потом объединимся с вами — будет же это рано или поздно, — то Южная Корея станет ядерной державой задаром. И почему вам надо ставить нам палки в колёса, вслед за этими американцами? Неужели вы думаете, что мы дадим по вам ракетный залп?
Все мои попытки развеять его коммунистическую веру приводили только к одному: он переходил на обычную северокорейскую официальную риторику:
— Мы живём в единстве со своей землёй! Куда бы я ни пошёл в Чхонджине, я везде встречаю следы своего труда. Когда я был школьником, я помогал строить набережную, строил бомбоубежище под Верблюд-горой. Студентами мы были на сельхозработах в Ланаме, и я там знаю каждую пядь земли. Я горжусь тем, что на каждой улице, в каждом доке, на каждой железной дороге есть частица моего труда. И любой гражданин точно так же трудился в своём городе. Они заботились о каждой травинке и о каждом деревце в родных местах!
Слава богу, он не начал петь гимны в честь «великого вождя» и «любимого руководителя». Но в то же время мне почему-то не хотелось рушить его веру. Шла ли она из глубины сердца или просто была внушена ему ежедневной пропагандой, это была настоящая вера, и мне нравилось, что мой брат так верит.
Когда такси въезжало в Яньцзи, я вдруг вспомнил, что эта встреча с братом могла стать первой и последней, и мной овладело беспокойство. Мне казалось, что я забыл выполнить какой-то важный ритуал.
Брат говорил непрерывно и замолк, только когда мы уже подъезжали к гостинице.
— Завтра утром я уезжаю, — сказал тогда я. — Может, встретимся ещё раз?
Он посмотрел мне в глаза и сказал неуверенно:
— Не знаю пока. Я постараюсь зайти — сегодня вечером или завтра утром.
— Ну что ж, если ты не знаешь, то давай прощаться. Неизвестно, увидимся ли ещё раз.
Мне было досадно, что мы потратили столько времени на совершенно пустые разговоры, и по лицу брата я видел, что он думает о том же.
— Увидимся, — сказал он. — Вот попомни мои слова: мы скоро объединимся.
