Александр Потёмкин - Кабала
Через час-другой город наполнили силовики областного ранга. Прокурор кричал, что перед выборами не допустит дешевых провокаций. Заместитель губернатора лишил гостиницу лицензии и заявил, что этот объект является самостроем, а мебель ввезена с нарушением таможенного законодательства. (А ведь неделю назад сам открывал ее в торжественной обстановке и в своей речи назвал первой ласточкой на предпринимательской ниве нашего городка.) Начальник областного отдела внутренних дел по совокупности «дисциплинарных нарушений» задним числом уволил Ефимкина со службы и возбудил уголовное дело против владелиц гостиницы за участие в незаконном бизнесе. Сам мэр Барабинска сбил молотком вывеску: «Гостиница «Заветная». А военный комендант прислал новобранцев, чтобы они вынесли изуродованную мебель во двор и сожгли.
Так улики бесчинства были ликвидированы, а Леонид Иванович остался без работы. Он стал испытывать глубокое презрение к самому себе. А потом принялся осмысливать жизнь заново, но не по книгам и статьям закона, а такой, какой она была на самом деле. Кому служить в собственном отечестве? Вот что стало главным предметом его раздумий. После месяца размышлений Ефимкин понял: у региона шансов на выживание нет! Необходимо хотя бы выкарабкиваться самому. Кардинально изменив мировоззрение, он решил заниматься исключительно собственной персоной.
Поиск свободы
Григорий Помешкин всегда просыпался с радостным чувством. Убежденность в том, что он украшает собой мир, крепло в нем, едва он открывал глаза. Впрочем, и в сновидениях он нередко видел себя уникальным созданием. Если обычный смертный протирает глаза с желанием совершить что-то рутинное, например, почистить зубы и спустить в унитаз накопившиеся за ночь шлаки, то Григорий Семенович пробуждался исполненный восторга уже от факта своего существования. С этим чувством он счастливо жил, не обращая никакого внимания на окружающий мир, а чаще даже презирая его.
С виду Григорий Семенович был человеком неприметным, никаким особым качеством, не отличающимся от своих сограждан. Среднего роста, невпечатлительного телосложения, с коротким маньчжурским носом, небольшими карими глазками, оттопыренными ушами и широким, крупным ртом. На плечах господина Помешкина всегда лежала россыпь мелкой перхоти, ворот рубашки лоснился, а руки были покрыты пятнами экземы. Но он настолько был влюблен в себя, что никто другой не мог вызвать в нем сексуальных чувств. Неудивительно, что Григорий Семенович частенько онанировал исключительно на собственное отражение. Ему было тридцать лет, но он и не думал о карьере. С трудом окончив девять классов, потерял всякий интерес к школьным занятиям, хотя оценки имел вполне приличные. Молодому человеку хотелось читать одних авторов, а ему навязывали совсем других, к тому же с нравоучениями и конъюнктурными политическими лозунгами. Юный Гришка считал, что всякую муру способны изучать лишь праздные и обеспеченные олухи. В один дождливый день он оставил ученье и с тех пор целые дни проводил дома, читая подозрительные книжки. Никого к себе не допускал, ни перед кем не открывался и уже лет семь как считал всех людей, даже бабушку, с которой жил и с чьих рук питался, порчей.
Итак, проснувшись, Григорий Семенович опять радостно убедился, каким бездарно нелепым выглядел бы мир без его присутствия. Необходимо сказать, что во время бодрствования молодой человек размышлял на эту главнейшую для себя тему в самых различных вариациях, сочетая ненависть с иронией. Так что нынешнее утро ничем не отличалось от прочих. Он вышел на крыльцо. Было свежо. Утренняя тишина природы всегда вызывала у нашего героя приятную умиротворенность. Правда, Григорий Семенович понимал, что состояние это весьма мимолетно. С досадой он окинул безоблачное небо, остановил взгляд на ближайших домах, фыркнул на соседскую собачку, сплюнул на автомобиль, стоявший за воротами, ругнул власть, пригрозил кулаком редким прохожим и бросил свое излюбленное: «Погибшие создания! Я вас всех ненавижу!» Таким образом он зарядил себя необходимой дозой агрессии и вернулся в дом. Только войдя в ванную и увидев себя в зеркале, он подобрел. Заулыбался. Сверкнул глазами. Одобрительно погладил голову. Страстно чмокнул собственные руки, потом, согнувшись, язычком вдохновенно прошелся по коленкам. Облизал со смаком губы. Послал влюбленный поцелуй самому себе. И закрыл в истоме глаза. После чего уже полностью пришел в себя. Вспомнилось, что сегодня выходной, и мысль, вынашиваемая с прошлого дежурства, опять посетила его. Служил господин Помешкин в дорожном ведомстве сторожем на мосту через реку Кан. Каждые третьи сутки он заступал на охрану вверенного поста, у него было вдоволь времени размышлять о мире и о самом себе. Чтобы пища для умствования была богаче, молодой человек использовал пятидесятикратный бинокль, с которым он не расставался. Бинокль предоставлял прекрасную возможность наблюдать за жизнью городка в самых мельчайших подробностях. Григорий Семенович даже научился считывать с губ речь любого, кто оказывался в фокусе его пристального внимания, и потому молодой человек знал о своих согражданах многое, а о некоторых почти все. Несколько полок в небольшой комнатке было заставлено папками, в которых хранились фотографии, а также записи разговоров. Не каждый смог бы разобраться в той сложной методике, по которой Помешкин оценивал события. Что вызывало в нем крайнюю степень уныния, состояние высшего возбуждения или полнейшего безразличия, оставалось тайной.
Григорий Семенович, конечно, отлично знал, что в Кане приступил к исполнению служебных обязанностей новый инспектор рыбнадзора господин Ефимкин. Поэтому решил пристальнее присмотреться к нему в первый же выходной день. «Что занесло на канские берега этого пренеприятного типа?» — ворчал Помешкин.
Повесив на грудь бинокль, он шагнул за порог своей квартирки, взяв курс на смотровую площадку. Проходя мимо вокзала, столкнулся с гражданином явно не местного вида. «Простите, я засмотрелся на жаркий поединок у контейнера бытовых отходов, — сказал тот, растерянно озираясь. — Где тут у вас найти такси? И вообще, у вас занимаются извозом? Я в провинции впервые…» Господин Помешкин ничего не ответил, фыркнул на столичный акцент незнакомца, окинул его презрительным взглядом, отметив, что тот богато, не по-здешнему, одет, и быстро пошел прочь. «Что за чудище прибыло в наш город? — гадал он. — И сумка гадкая, и както страстно прижатый к груди мешочек. Глаза воспаленные, словно больные или в слезах. Надо присмотреть за этим шизоидным субъектом. Кого только не рождает наш безумный мир. Опять какая-нибудь сволочь? Тоже, небось, хапнуть в наши края прибыл… Для чего другого можно приехать в Кан? Правда, сцена для воровства у нас прогнившая, шатается, но еще стоит. Развернуться в один оборот можно, а потом дальше направиться. По Транссибу чахлых городков еще немало, большинство дышат на ладан, но спереть чтонибудь можно. А если этот тип из Москвы сбежал, значит, неудачник. Такие ребята грабят с яркостью! Тащат в несколько рук! У них аппетит голодных псов!»
Раздраженный, он прошел дальше по пыльным, в асфальтных лоскутах, улицам. Дошел до обветшавшего здания, оглядел его и по-приятельски упрекнул: «Кто, кроме меня, проявляет к тебе интерес, дружище? На тебя все смотрят с пренебрежением или безразлично. А я все свое свободное время провожу у тебя в гостях. Цени наши отношения, старик! Дай-ка мне и сегодня взглянуть на этот пакостный мир! К сожалению, я не в состоянии его кардинально изменить, а так хочется это сделать… Вот тебя ни за что не стал бы менять. Ты мил мне в таком затрапезном виде. Отстрой тебя по евростандарту, обнови стены и крышу, много желающих найдется подкупить у тебя квадратные метры. А я потеряю единственного друга. Нет, не в моих это интересах! Так что стой разрушенный и никому не нужный. Прошу прощения, приятель, ты нужен исключительно мне…»
Молодой человек неторопливо взобрался на ветхий чердак трехэтажного полуразрушенного расселенного дома, к которому так трогательно обращался, положил перед собой тетрадь и ручку и с усердием стал вглядываться в бинокль. «У меня сегодня тяжелая, но необычная нагрузка. Необходимо следить сразу за двумя целями. Если поведение чиновника еще поддается прогнозу, то второй — полнейшая загадка. Незнакомец представляется мне подозрительным. Смогу ли я его понять? Углубить и обобщить впечатление о нем, постичь его суть? Впрочем, каждый человек повторяется в другом, типичном. Что-то в горле запершило. Неужели я нервничать стал?» Тут в голове обозначился другой, регулярно возникающий вопросик: «А для чего я за всеми ними наблюдаю, досье на всех коплю? Подробные записи их поступков составляю? Что за напасть такая?.. Наверное, для того, чтобы еще раз доказать самому себе, что вокруг меня полное дерьмо, не стоящее ни малейшего уважения, бессильное перед моим главным убеждением: «Человек, я ненавижу тебя! Я добьюсь обвинительного заключения в твой адрес! Один лишь я в этом мире заслуживаю любовь и уважение». Тут Григорий Семенович привычно взял в правую руку карандаш, а левой стал умело управлять биноклем…
