Михаил Булгаков - Том 6. Кабала святош

Михаил Булгаков. Собрание сочинений.

Том 6.

Кабала святош

Виктор Петелин. Кабала святош

Справедливый сапожник. Великий монарх, видно, королевство-то без доносов существовать не может?

Людовик. Помалкивай, шут, чини башмак. А ты не любишь доносчиков?

Справедливый сапожник. Ну чего же в них любить? Такая сволочь, ваше величество!

1

Наступили трудные времена, которые сразу же «окрестили» годом великого перелома. Ломалось все, ожесточение классовой борьбы было столь же обостренным, как и в годы «военного коммунизма», лишь словеса были другими. Ломали и крушили все подряд во имя светлого будущего, которое вот уже рядом, во всяком случае не за горами. Еще в 1978 году мне удалось напечатать письмо Алексея Толстого А. М. Горькому: «Ленинградская цензура зарезала книгу Зощенки (прошедшей в „Звезде“). Впечатление здесь от этого очень тяжелое. Прилагаю при сем письмо Слонимского. Не могли бы вы помочь?» («Алексей Толстой», ЖЗЛ, 1978).

Удары по Михаилу Булгакову нанесли прежде всего…

24 августа 1929 года он пишет Николаю Афанасьевичу Булгакову в Париж: «Теперь сообщаю тебе, мой брат: положение мое неблагополучно.

Все мои пьесы запрещены к представлению в СССР и беллетристической ни одной строки моей не напечатают. В 1929 году совершилось мое писательское уничтожение. Я сделал последнее усилие и подал Правительству СССР заявление, в котором прошу меня с женой… выпустить за границу на любой срок.

В сердце у меня нет надежды. Был один зловещий признак. Любовь Евгеньевну не выпустили одну, несмотря на то, что я оставался (это было несколько месяцев тому назад).

Вокруг меня уже ползет змейкой темный слух о том, что я обречен во всех смыслах.

В случае, если мое заявление будет отклонено, игру можно считать оконченной, колоду складывать, свечи тушить.

Мне придется сидеть в Москве и не писать, потому что не только писаний моих, но даже фамилии моей равнодушно видеть не могут.

Без всякого малодушия сообщаю тебе, мой брат, что вопрос моей гибели это лишь вопрос срока, если, конечно, не произойдет чуда. Но чудеса случаются редко…»

6 сентября 1929 года Булгаков с горечью писал Н. А. Булгакову: «От тебя нет ответа на то письмо мое, в котором я сообщал тебе о моем положении. Начинаю думать, что ты его не получил. После него мною тебе отправлено письмо, где я просил проверить слух о том, что на французском языке появилась якобы моя запрещенная повесть „Собачье сердце“. Жду известий от тебя».

Как раз в это время в Париже вышла «Белая гвардия», и Михаил Булгаков просит брата получить гонорар у Владимира Львовича Бинштока, четыреста франков нужно передать Ване, а остальные семьсот оставить у себя впредь до его особого распоряжения.

Михаил Булгаков и раньше помогал братьям, конечно, не так много, но столько, сколько разрешали посылать за границу.

28 декабря Булгаков посылает брату письмо, полное тревоги и беспокойства, просит его телеграфировать, здоров ли, просит перевести ему гонорар, который брат получил у Бинштока. Положение Булгакова в России по-прежнему тягостно.

6 января 1930 года Михаил Булгаков снова просит брата не молчать, не ждать ответа от него: «Мое последнее молчание вызвано ухудшением моего положения и связанной с этим невозможностью сообразить, что и как писать.

Сообщаю о себе: все мои литературные произведения погибли, а также и замыслы. Я обречен на молчание и, очень возможно, на полную голодовку. В неимоверно трудных условиях во второй половине 1929 я написал пьесу о Мольере. Лучшими специалистами в Москве она была признана самой сильной из моих пяти пьес. Но все данные за то, что ее не пустят на сцену. Мучения с ней продолжаются уже полтора месяца, несмотря на то, что это — Мольер, 17-й век, несмотря на то, что современность в ней я никак не затронул.

Если погибнет эта пьеса, средства спасения у меня нет — я сейчас уже терплю бедствие. Защиты и помощи у меня нет. Совершенно трезво сообщаю: корабль мой тонет, вода идет ко мне на мостик. Нужно мужественно тонуть. Прошу отнестись к моему сообщению внимательно.

Если есть какая-нибудь возможность прислать мой гонорар (банк? чек? я не знаю как?), прошу прислать: у меня нет ни одной копейки. Я надеюсь, конечно, что присылка будет официальной, чтобы не вызвать каких-нибудь неприятностей для нас».

Булгаков просит Николая Афанасьевича тщательно изучить этот вопрос, он вовсе не хочет получить вместо тысячи франков восемьдесят целковых по записке издателя Бинштока.

Пусть Николай сам получит у него и перешлет в Москву. «Стилю моих писем, небрежности их прошу не удивляться — замучился, неработоспособен. Очень трудно», — заканчивает письмо Булгаков.

Письмо отправлено, как свидетельствует пометка на нем, 18 января 1930 года.

Переписка между братьями вроде бы налаживалась. 4 февраля 1930 года М. Булгаков просит брата прислать ему экземпляры романа «Дни Турбиных», под таким названием вышла в Париже «Белая гвардия». Пусть берет деньги из его гонорара на покупку книг, пересылку их и на переписку с ним. Просит также подписаться в бюро вырезок («все, что попадется обо мне») и присылать ему. Сообщает также, что положение его по-прежнему «трудно и страшно».

Вскоре М. А. Булгаков получил от брата сорок долларов, получил, конечно, в рублях, всего семьдесят семь рублей шестьдесят шесть копеек, строго по курсу доллара.

Николай Афанасьевич Булгаков в это время, окончив медицинский факультет университета, начал свою научную карьеру. И Михаил Булгаков заинтересовался публикациями молодого ученого: «Никто из твоих знакомых или родных не отнесется более внимательно, чем я, к каждой строке, сочиненной тобой». Михаил Булгаков гордится братом. И каждый раз, отвечая на вопросы о семье, он говорит о больших способностях Николая Афанасьевича Булгакова. «Одна мысль тяготит меня, — пишет М. А. Булгаков брату 21 февраля 1930 года, — по-видимому, нам никогда не придется в жизни увидеться. Судьба моя была запутана и страшна. Теперь она приводит меня к молчанию, а для писателя это равносильно смерти».

Снова и снова Михаил Булгаков, опасаясь, видимо, что его письма не доходят до брата, рассказывает о своем невыносимом положении, признается, что он «свою писательскую задачу в условиях неимоверной трудности старался выполнить, как должно», но теперь его работа «остановлена»: «Я представляю собою сложную (я так полагаю) машину, продукция которой в СССР не нужна Мне это слишком ясно доказывали и доказывают еще и сейчас по поводу моей пьесы о Мольере.

По ночам я мучительно напрягаю голову, выдумывая средства к спасению.

Но ничего не видно. Кому бы, думаю, еще написать заявление».

Если остались у Николая его деньги от гонорара, то пусть от них вышлет посылкой чай, кофе, носки и чулки жене, «ни в коем случае ничего шелкового». М. Булгаков, оказавшись в тяжелом материальном положении, вспоминает о бедствующем брате Иване, просит Николая послать «ему некоторую сумму из моих». И Михаил Булгаков думает о бедствующем брате в то время, когда подходит первый платеж фининспекции, подоходный налог за прошлый год. «Полагаю, что, если какого-нибудь чуда не случится, в квартирке моей маленькой и сырой вдребезги (кстати: я несколько лет болею ревматизмом) не останется ни одного предмета. Барахло меня трогает мало. Ну, стулья, чашки, черт с ними. Боюсь за книги! Библиотека у меня плохая, но все же без книг мне гроб. Когда я работаю, я работаю очень серьезно — надо много читать…» Нет, он вовсе нё жалуется или взывает о помощи, об этом он пишет так просто, «для собственного развлечения». Да и вообще он не мастер писать письма: «…бьешься, бьешься, слова не лезут с пера, мысли своей как следует выразить не могу…»

А через несколько дней Булгаков просит не высылать ему посылку, нужно срочно купить и послать в Ленинград медицинские препараты, перечисленные в прилагаемом списке, там человек тяжко болен, ему нужно помочь. В том же письме и Любовь Евгеньевна просит Николая Афанасьевича помочь с препаратами, «случай экстренный и, видимо, тяжкий».

И лишь через долгих пять месяцев Булгаковы получили письмо от Николая Афанасьевича. Конечно, лекарство уже не понадобилось. Но Булгаков в ответном письме от 7 августа 1930 года сообщает Николаю о больших переменах в своей судьбе, о назначении режиссером во МХТ, предупреждает, что в комментариях по этому поводу в зарубежной прессе скорее всего много путаницы, много вымышленного, черпать сведения о нем можно только из его писем, «скудных хотя бы», потому что вокруг его имени бытует много сплетен. «Даже в Москве какие-то сукины сыны распространили слух, что будто бы я получаю по 500 рублей в месяц в каждом театре. Вот уж несколько лет, как в Москве и за границей вокруг моей фамилии сплетают вымыслы. Большей частью злостные».