Галина Северина - Легенда об учителе
В зале был большой траурный митинг. На уроки расходились тихо. Никто не вспоминал о сражении за Маяковского. Кирилл молча грыз ногти.
Через два дня железной колонной мы шли на Красную площадь. Мы были полны негодования, ненависти и готовности немедленно начать бой с врагом. Но наше время еще не наступило. До боев оставалось почти семь лет.
…О бунте «пятерки» против Маяковского задним числом узнал Николай Иванович и вызвал нас с Ирой для объяснения.
— Да ничего, все успокоилось, — сказала Ира.
— Понимаете, не такое время, чтобы относиться безмятежно даже к маленькому проступку. Через полгода вы понесете в жизнь то, чему вас учила школа! — волновался Николай Иванович. — Сколько комсомольцев в вашем классе?
— Четырнадцать!
— Меньше половины? Вот что: надо поставить крепкого старосту из комсомольцев!
У нас снова была Люся Кошкина. Жорка заделался директором пионерского театра и с увлечением репетировал роль Фурманова в пьесе «Чапаев». Ира осталась секретарем ячейки, я возилась с пионерами, Ваня с учкомом, Гриша с газетой…
— Может быть, Лилю Рубцову? — перебирала Ира.
— Не потянет! Твое это дело, Ната! — твердо сказал Николай Иванович.
— А отряд? Нет. Не хочу! — решительно восстала я.
Работать в своем классе и постоянно воевать с Блиновым, Сазановым и прочими мне не улыбалось. Тем более что пришлось бы тесно соприкасаться с Андреем Михайловичем. Меня это больше всего страшило… Пионеры — самое милое дело!
— В отряд может пойти Рубцова. Дело не сложное. Здесь важнее!
— Но меня могут не выбрать! — высказала я последнюю надежду.
— А комсомольцы на что?
— Башмаков, например, будет против, сама за себя я тоже говорить не могу, — цеплялась я за любые возможности.
— Брось, Ната, — вмешалась Ира. — Многие некомсомольцы тоже будут за тебя, я знаю!
— Идите! А я еще поговорю с Андреем Михайловичем! — отпустил нас Николай Иванович.
Старостой меня выбрали почти единогласно. Против были только Башмаков и Блинов. Наверное, в душе была против и Лилька, но виду не показала, подняла «за». Люся Кошкина с удовольствием сдала мне дела. Она с первого класса занимала эту должность, если не считать прошлого года, когда ее сменил Жорка, что ей здорово надоело. Кроме того, у нее возникли какие-то таинственные отношения с Блиновым, которые интересовали ее куда больше.
После собрания я робко подошла к Андрею Михайловичу. До сих пор по общественной работе я имела дела с Толей. Тут, конечно, сложнее.
— На мой взгляд, времени до выпуска не так уж много. Наша задача — вовремя каждому помочь. Ну а относительно всего остального — твоя инициатива, — деловито сказал мне Андрей Михайлович, поглаживая чисто выбритый подбородок. Глаза его блуждали где-то поверху и ни разу не остановились на мне.
«Ну и ладно!» — с непонятной обидой подумала я и села разлиновывать тетрадь.
Полугодие мы закончили неплохо. Еще висело над всеми недавнее трагическое событие — убийство Кирова. Это же событие послужило поводом для открытия пионерского театра. Толя выбрал для начала пьесу «Чапаев» по роману Фурманова. Для этого пришлось отправиться в Театр им. Моссовета и переписать пьесу от руки. Репетиции шли в школе с утра до вечера. Толя хотел показать революционный пафос и героику гражданской войны.
— Сейчас это самое важное! А ваш Кирилл со своим «Отелло» пристает! К месту ли в эти дни? Да и не пионерская это тема! — объяснял нам Толя.
Мы были согласны и с нетерпением ждали открытия. Кроме того, интересно посмотреть Толю в роли Чапаева. Этой роли он никому не доверил. И как мы потом увидели, был совершенно прав.
Постановка пьесы «Чапаев» состоялась незадолго до Нового года. Все сделали сами: костюмы, декорации, световое оформление. Жорка — Фурманов — в солдатской гимнастерке и с наганом в кобуре то и дело появлялся в зале: заодно отвечает за осветительные приборы. Волнение неописуемое. Нетерпеливая ребятня шумит, требует! Наконец раздвигается занавес. Появляется Толя — Чапаев — в папахе и бурке, встреченный аплодисментами. Похож! Как он это сделал? Ребята радостно переглядываются. Постепенно все затихают, и спектакль идет при напряженном внимании. Хоровая песня «На диком бреге Иртыша» прозвучала так, что у нас мороз по коже пробежал. А Толя? Мы не узнавали его. Вдохновенное лицо Чапаева глядело на нас. Он вел свою конницу в бой так, будто это был настоящий, самый что ни на есть необходимейший бой, вслед за которым наступит такая прекрасная жизнь и такая тишина, какой не было со дня сотворения мира!
— Ира, что же это такое, Ира?! — страстным шепотом без конца повторяю я, и что-то большое, сильное поднимается внутри, чего нельзя да и не надо останавливать. Я оглядываюсь назад и вижу, что все чувствуют то же самое. Ах, Толя, Толя! Какой же ты волшебник! Правильно, что ты никогда не уйдешь от ребят.
После спектакля Андрей Михайлович пришел к нему сам, крепко пожал руку:
— А вы ведь артист! И артист истинный, Анатолий Сергеевич!
— Нет, куда уж там! Я — вожатый! — слабо улыбнулся Толя. Но видно было, что он счастлив.
Успех достался и на долю Жорки. Он шел домой, не снимая комиссарской формы.
— Давно это было, а такое впечатление, что сейчас! — удивленно говорил он.
— Потому что бой продолжается и сейчас! — убежденно сказала Ира.
— И будет всю жизнь! — подхватила я. — «Покой нам только снится»…
Слова Андрея Михайловича о том, что он с удовольствием примкнет, если я предложу что-то интересное, не давали мне покоя. Думала я об этом и после знаменитого чапаевского спектакля. Самое время сделать что-то особенное, запоминающееся. Но что? Поход в театр? Литературный вечер вроде того, пушкинского? Политбой с десятиклассниками соседней школы?.. Все это не годилось, потому что не раз было.
Выручил Николай Иванович, сам того не подозревая.
— Вот, полюбуйтесь! — с возмущением сказал он, когда мы с Ирой зашли по какому-то делу к нему в кабинет.
— На что? — спросила я, оглядываясь.
Николай Иванович молча ткнул пальцем в пункт отчета, лежавшего у него на столе.
— «Какая работа ведется в подшефной сельской школе?» — прочла Ира и удивилась: — А разве у нас есть такая школа?
— Ха! — насмешливо произнес директор. — И вы не знаете? Я тем более. До меня еще прикрепили к нам Голицынскую школу. Прежняя начальница (Николай Иванович всегда иронически вспоминал свою предшественницу) ничего мне об этом не сказала. Да и в роно только вчера вспомнили. В общем, прошляпили мы, факт!
— Ох, и здорово! — закричала я.
Меня словно обожгло: вот оно, интересное дело! К такому Андрей Михайлович обязательно примкнет! От восторга я перекрутилась на одной ноге.
— Что с тобой?
Ира постучала пальцем по своему лбу, а Николай Иванович недоуменно пыхнул папироской.
— Нет-нет, я не сошла с ума. Но через два дня каникулы, и мы поедем в эту школу всем классом!
— Думаешь, согласятся? — усомнилась Ира.
— Обязательно согласятся, потому что с нами поедет Андрей Михайлович. Он сам сказал, если что…
— В таком случае все в порядке. И меня выручите. Сам бы поехал, да зачеты в институте начинаются! — подвел итог директор и бесцеремонно выставил нас за дверь.
Это было по-товарищески, и мы не обиделись.
Сначала, как и думала Ира, мое предложение встретили в классе унылым завыванием, кто-то даже свистнул.
— Хотели в театр… — недовольно начала Люся Кошкина.
— А вместо этого поедешь «в деревню… в глушь, в Саратов»! — насмешливо продекламировал Борис Блинов.
— На меня не надейтесь. Я сам в деревне живу! — важно объявил Генька.
Но на него мы меньше всего надеялись, даже лучше, если его не будет с нами.
— Одни поедем? — вдруг спросил Кирилл.
Вот как! Он согласен. Это уже кое-что значило.
— С Андреем Михайловичем! — поспешила заверить я, хотя он еще и понятия не имел о нашей затее.
— Но, ребята! — взяла слово Ира. — Это дело добровольное. Обязательно должны ехать только комсомольцы. Голицынская школа у нас на совести!
Генька сделал вид, что это его не касается, а на остальных имя Андрея Михайловича, как всегда, произвело свое действие. Девчонки стали обсуждать, в чем поедут, где достать валенки. Борис Блинов пересел к Кириллу, дав этим понять, что он «за».
Оставалось получить согласие самого Андрея Михайловича. Вот опозорюсь, если откажется.
Я сунулась в лаборантскую — заперто. В учительскую — пусто. Где же он? В тревоге сбежала по лестнице вниз, обжигая руку о гладкие перила. И как раз вовремя: в пальто и черной каракулевой шапке-пирожке, он быстро шел к выходу. Тут уж не до раздумий. Поспеть бы! Я галопом забежала вперед и, сама не могу понять, как это получилось, произнесла его имя наоборот:
