Максим Кантор - Учебник рисования

— Если вы имеете в виду, — сказала стриженая красавица, — мое издание, то должна вас разочаровать — мы не принимаем участия в борьбе.

— Вы здесь как наблюдатель, — умилилась дама в кимоно, — вы за ними наблюдаете, а они вами любуются!

И две дамы, пожилая кокетка и молодая бизнес-леди, расцеловались.

— Что за кимоно! Живанши, если не ошибаюсь?

— А у вас Ямамото?

И смотрели друг на друга умиленно и трогали одежду друг друга в восхищении. И перемещались гости по гостиной, и к каждому подходил Дмитрий Кротов, и шла работа.

— Цель наметили великую. Собрать партию, объединяющую все партии, — вот главное дело. А название изобретем, долго ли? «Единая правда», как, недурно? Или, допустим, «Вперед, Отечество!». И такая партия получит большинство в парламенте и станет формировать правительство из проверенных, порядочных людей. Скажем авантюризму — нет! Можно ли политику пускать на самотек? Мы будем — надо прямо заявить — контролировать власть.

— Парламентская республика? А президента — побоку?

— Мы его тоже примем в партию. Пусть сотрудничает. Ну, разумеется, он в курсе наших планов, для него партию и готовим. А то что же получается? У Тушинского партия есть — а у нашего президента совсем никакой партии. Это разве честно?

— Давайте поинтересуемся, что Луговой думает?

— Иван Михайлович, — сказала полная дама в кимоно, — принципиально не вмешивается.

— Без начальства разберемся, нам указы не нужны, — Басманов подмигнул собранию. — И мне бы, строго говоря, в стороне надо отсидеться, не удержался, пришел! Не выдавайте старика! — и сверкнули золотые коронки, и дрогнули вараньи складки на шее; так он смеялся. — Какой из меня политик: пришел посмотреть, как молодые дела делают!

— Бросьте, Герман Федорович, молодым у стариков есть чему учиться, — это депутат Середавкин сказал. Он сидел на мягком диване подле Юлии Мерцаловой и Павла Рихтера и говорил так:

— Так вы, значит, Рихтер? Соломона Моисеевича внук? — депутат Середавкин привлек Павла, задержал его руку в своей. — Обязательно передайте, что ничего не забыл и благодарен за уроки! И на лекции вашего уважаемого деда ходил, но особенно помню выступления его матери — Иды Яковлевны Рихтер. Ведь какой оратор: зал ей стоя хлопал! Настоящая коммунистка — не то что продажные брежневские ворюги! Какая страсть! — и волнение обозначилось в утиных чертах депутатского лица. — Испанскую войну прошла, активистка! И — ничего для себя! Все — людям! Мы, молодежь, — сказал депутат Середавкин, именуя этим словом себя и своих сверстников в те далекие пятидесятые годы, — с нее пример брали. Я считаю, что возрождение правового сознания началось с них — с коммунистов-коминтерновцев. Сталин, — закручинился Середавкин, — их расстреливал. Но те, что уцелели, дали урок стойкости.

— Никогда не поверю, что вы коммунист, — Юлия Мерцалова улыбнулась своей чарующей улыбкой — и Середавкин вернул ей улыбку: ну как вы могли подумать?

— Полагаю, — сказал депутат Середавкин, — что мне, громившему коммунистов в первые годы перестройки, мне, голосовавшему за вынос Ленина из мавзолея, нет нужды доказывать, что я — не коммунист. Ненавижу марксистскую демагогию! Мы вынуждены были прятать свои убеждения, говорить эзоповым языком. Я работал в журнале «Проблемы мира и социализма» — был в советской Праге такой оазис вольнодумства. Мы верили, что придет социализм с человеческим лицом, — и депутат Середавкин наморщил свое утиное лицо ироническим образом, повествуя о былой наивности. — Да, лучшие кадры интеллигенции ковались там: Потап Баринов, Савелий Бештау, Михаил Горбачев, — лидеры перестройки вышли из пражских бесед! Пусть то, что нас окружает, думали мы, фальшиво, но ведь были же бессребреники! Были несломленные Сталиным утописты! Значит, надежда жива! Как мы спорили! До хрипоты! Нет, — закончил исповедь Середавкин, — я от прошлого не отрекаюсь. Так и передайте вашему деду — чту его матушку и уважаю ее убеждения!

— Помним и чтим! — сказал Басманов, — и на пример равняемся. Так, молодой человек, и скажите вашему деду: не подкачаем!

— «Проблемы мира и социализма», — подтвердила Юлия Мерцалова, — и «Новый мир» — начало положено там.

— За ними — «Европейский вестник» и «Актуальная мысль»! Знаковые имена! Бренды демократии! И ваша газета, — подхватил галантный Середавкин, — стала синтезом традиций. Кстати, собираюсь программную статью предложить, — Середавкин придвинулся ближе к Мерцаловой и принялся обсуждать с ней фамилии, мнения, рекламу партий — то, что было интересно обоим, и что Павел старался не слушать.

После беседы с депутатом Мерцалова направила свой легкий шаг в сторону банкира Щукина, заговорила с ним. И Соня с неприязнью смотрела, как стриженая красавица заставляет рослого важного человека возбужденно смеяться, переминаться с ноги на ногу, делать размашистые жесты руками. Что же, разве совести у нее нет, думала Соня. И с одним она кокетничает, и с другим. Смотреть противно.

Павел Рихтер тоже глядел на эту сцену без удовольствия. Всякий раз, как выезжали они с Юлией в публичные места, он превращался в спутника светской красавицы и ревниво следил за ее улыбками.

— Хороша наша Юлия, — сказал голос за его плечом, и Павел повернулся. Говорившим оказался дизайнер Валентин Курицын — и был он сильно пьян.

— Хороша! И одевается как! Ни одной ошибки!

Павел с изумлением глядел на пьяного дизайнера.

— Здесь Гуччи. Тут — Дольче и Габбана. Туфельки — Прадо. Правильная женщина.

Павел не нашелся, что сказать.

— Мне, знаете ли, тоже есть что показать! — и дизайнер распахнул пиджак, предъявив ярлык на подкладке. — Эмерджильо Зенья! Недурно? А брюки — Донна Карен!

Павел отвернулся, но дизайнер тронул его за плечо, привлекая внимание.

— Ботинки — Хьюго Босс!

Павел пошел прочь, а Курицын бросил вслед еще одну реплику:

— Носки — Версаче!

Сам виноват, думал Павел. Если бы я женился на ней, то не было бы этого двусмысленного положения, когда комичный человечек обсуждает со мной ее наряды. В самом деле, для чего так много внимания отдано тряпкам? И столько сил — общению с прохвостами? Но что же остается ей? Она должна утверждаться, ей нужно стать незаменимой в профессии — раз самолюбие ее уязвлено. Она обижена мной — и хочет утвердиться в своем деле. Я сам заставил ее искать признания у банкиров и дизайнеров, не на кого мне жаловаться. Он говорил себе эти разумные слова, и однако, против воли, в нем поднималась неприязнь к Юлии, к ее работе, к стилю жизни этих людей. Павел уверял себя, что сам присутствует в светских гостях только как свидетель, для того, чтобы запомнить детали — и нарисовать. Он начал писать картину «Бал воров» и запоминал типы лиц для картины.

Собеседник Сони Татарниковой отстаивал сходную позицию — он тоже видел себя как свидетеля неправедного мира.

— Я скажу тебе, — продолжал другой мальчик, — почему в Древнем Риме преследовали христиан. Они всем этим сенаторам и патрициям — были как укор, как лишний свидетель.

Соня прожила под одной крышей с профессором Татарниковым слишком долго, чтобы не знать простых вещей — Сергей Ильич за рюмкой водки не раз обсуждал римскую историю.

— Между прочим, — сказала Соня, — готы, которые Рим разрушили, как раз и были христианами. Ты до этого места еще книжку не дочитал? — и другой мальчик покраснел. И, поставив собеседника на место, Соня словно взяла реванш у той стриженой красавицы. Полюбуйся, словно сказала она ей, не только обои менять умею — я про древнюю историю все знаю. Жалко, эта дамочка не видит, подумала Соня, любопытно бы у нее спросить про Древний Рим. В следующий раз именно так и надо поступить. Она мне про обои, а я о чем-нибудь историческом спрошу. Вы, кажется, в газете работаете? Наверное, знаете много. Никогда не интересовались… и Соня задумалась: что бы такое у дамочки спросить, чтобы сбить спесь?

С перекрестка просигналил автомобиль, это шофер Кротова, которого заботливый Дмитрий прислал встретить Соню, давал знать, где он остановился. Соня обратила внимание, что на этот раз автомобиль был личный — светлый «мерседес»; служебная машина у Кротова, разумеется, была черной. Автомобиль погудел раз, потом другой, потом шофер опустил стекло, выглянул, помахал фуражкой.

— Сливки общества, — желчно произнес другой мальчик, глядя на автомобиль, — как говорят американцы, cream of society. Самый сладкий крем общества. А самый сладкий крем собирается в Кремле, поэтому он так и называется — Кремль, — и мальчик засмеялся шутке и забыл о своей ошибке в истории. — Кремовый автомобиль не за тобой приехал? Знаешь этого цуката в фуражке?

Соня ответила не сразу, подумала. Но все-таки ответила отрицательно.

— Мало ли кому он сигналит, — сказала Соня. — Теперь у многих машины.