Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна
Вслед за ним выступала группа артистов разного возраста с политической сатирой. Один, самый старый, меня поразил. Я сначала на него не обратила внимания. Невзрачный, худосочный, сутулый, несимпатичный какой-то. Как в деревне сочувственно сказали бы — «страшненький». И вдруг, когда он изображал злого капиталиста, я замерла от удивления. Всего один лаконичный жест — и передо мной жутко пакостный тип, загребающий золото жадными горстями!
Острый стыд за первоначально необоснованное, примитивное раздражение сначала взорвал меня, потом утих. Теперь я с благоговением смотрела в мудрое и поэтому привлекательное лицо. Вот он неуловимым светским движением повернул голову, вздрогнули брови и заиграли тонкие поразительно подвижные, словно черви, пальцы... Кто теперь передо мной? Чья судьба? Одним ярким мазком артист выписывал характер. Каждый штрих, каждая деталь важны для изображения внешнего и внутреннего мира героя.
Старик ниспровергал, осмеивал, жалел своих героев, а я не сводила с него глаз, поглощая, пожирая его целиком. Ни гомона в зале не слышала, ни реплик других актеров. Во всем мире в данный момент для меня существовал только он, несомненно, — Настоящий Артист. Артист до мозга костей. Я чувствовала его сердцем, плечами, даже кончиками пальцев. Я осязала его слова и жесты. Мне казалось, что между нами образовалась какая-то физическая связь. Для меня он был состоящим из таланта говорить, передавать, заставлять воспринимать, понимать умом. Вот оно, настоящее искусство! Я захлебывалась восторгом...
Девушка-акробат всем понравилась. Гибкая как змея. Потом выступала немолодая артистка в ярких павлиньих одеждах. Она с трудом делала мостик, ноги у нее дрожали, и сквозь лохматые одежды проглядывали толстые складки кожи.
— Бедняжка, до пенсии ей не дотянуть на такой должности, — вздыхали женщины с нашей улицы.
Какофония очень громкой музыки, сопровождающей гимнастические номера, закладывала уши и мешала размышлять.
Публика чутко реагировала на каждое выступление и неистово хлопала каждому понравившемуся артисту.
Концерт заканчивал высокий ловкий жонглер. Шарики, булавы, тарелки так и вились вокруг него как живые. Ни один предмет не упал на пол. «Талант! Талант!» — восторженно кричали зрители.
Когда мы шли домой, отец сказал:
— Теперь целый месяц ребята будут жонглировать на переменах чем попало. Может, и среди наших детей такой же самородок отыщется?
Невольно разговор переключился на спектакли, с которыми выступали в клубе наши педагоги.
— А Чехова наши учителя как настоящие артисты играют. Вот бы составить программу по-другому: один номер приезжие артисты исполняют, другой — наши, местные. И пусть бы Виктор Никифорович на бутылках сыграл, а Дмитрий Федорович — на двуручной пиле. У нас тоже есть чему поучиться! — воскликнул брат Вова.
— А мне очень понравился спектакль «Недоросль», который ставили десятиклассники. После них захотелось прочитать пьесу, — солидно выразил свое мнение Ленчик.
— А наш Валька Потанов научился чечетку выбивать так, что в сельский клуб на его представления сбегаются девчата со всей округи. С лихостью, с блеском выступает, в сумасшедшем темпе! Но больше всех мне запомнился Артемка с Некипеловки. Он здорово придумывает и разыгрывает интермедии из жизни села. У него удивительное чувство времени. Мне кажется, в интермедии важна краткость и скорость исполнения. Артем играет искрометно, весело. В несколько секунд проявляет характер своего героя. И пьяницу показывает, и вора-кладовщика, и пожарника. Достается от него и женщинам. Его полное, круглое, веснушчатое лицо так тонко передает и невыразимую радость, и глупое безразличие, и черное горе. Публика лежала на лавках, утирая слезы и захлебываясь беспрерывным смехом, когда он прошелся по сцене в длинном сарафане, повторяя ужимки буфетчицы. Зал буквально ревел от восторга. «Вот бы кого в город, в артисты», — говорили зрители.
«Как талант, так сразу в город. Пусть радует своих селян», — возражали другие. Артем им ответил серьезно: «Я из дому — никуда!»
Когда я закончила свой восторженный монолог, отец, поджав губы, сказал с легкой надменностью:
— Теперь я осведомлен, откуда ноги растут и уши торчат.
Сообразив, что проболталась, я принялась торопливо оправдываться:
— Мы с Зойкой через форточку, только два выступления посмотрели. Со смеху чуть с окна не свалились.
И для пущей убедительности добавила:
— Я недолго стояла, только Артема послушала и бегом домой.
Настроение немного погасло.
Но все равно здорово, что артисты приехали! Впечатлений — ворох!
КРАСОТА
Приехала из дальней деревни бабушкина родня. Во двор вошел огромный, краснолицый мужик. Маленькие серые глаза смотрели подозрительно и недобро. Начинающие седеть, желтоватые, прямые волосы неровными клоками торчали из-под надвинутой на лоб замусоленной кепки. Лицо небритое. Воротник рубашки не прикрывал толстые красные складки затылка. Широкие брюки, заправленные в кирзовые сапоги, сидели на нем мешком. Ремень застегивался ниже живота. Поздоровавшись, он сразу лег отдыхать. Его бойкая, приветливая жена, разворачивая подарки, не замолкала ни на минуту. В кирзовых сапогах и несуразном темном костюме, она выглядела неотесанной колодой. Румяные щеки гостьи вылезали из-под платка и контрастировали с грубой серой тканью.
— Муся, разденься, приляг, — уговаривала ее бабушка.
Без платка лицо тети преобразилось. Веселые глаза засветились, яркие полные губы открыли ослепительно белые зубы. Она освободила светлые волосы, и они волнами рассыпались по плечам. Я залюбовалась ими. Теперь голова никак не подходила к фигуре.
— Примерь мою кофточку, — обратилась к ней мать и подала узелок с одеждой.
— Спасибо, не надо. Зачем? Мы на пару часов зашли отдохнуть. Поезд у нас вечером.
— Да ладно. Пока муженек спит, покрасуйся, — мудрая бабушка всегда находила целебные, подходящие к ситуации слова.
Тетя беспокойно глянула на дверь, за которой отдыхал муж, и нерешительно согласилась. Красная шерстяная кофточка плотно прилегла к ее ладному телу, а чуть расклешенная у колен черная короткая юбка открыла стройные ноги. Тетя быстро всунула ноги в материны туфли на высоком каблуке и плавным, изящным движением повернулась к нам лицом. Высокая, элегантная молодая женщина улыбалась смущенно и по-детски радостно. Пораженная переменой, я не могла произнести ни слова, но мои глаза восхищались. Тетя расстроилась и быстро разделась.
— Возьми кофточку, мне мала. Не стесняйся, — упрашивала ее мать.
— Не надо, — энергично и досадливо запротестовала тетя.
— Почему? Вы в ней такая красивая, — удивилась я.
— И так ревнует. Как зверь становится. Дети у нас, понимаешь? — остановила тетя надвигающийся поток моих пылких восторгов.
Я не удержалась и обиженно забурчала:
— Зачем нарочно уродовать себя одеждой? Это противоестественно. Красивому надо радоваться, как музыке, стихам, природе. Дядя Вася глупый, раз не гордится вами. Я одному человеку в поезде сказала, что у его жены очень плавные линии рук, как у женщины с картины знаменитого художника, а он сначала равнодушно посмотрел на нее, а потом почему-то разозлился. А девушка глядела на меня благодарными глазами. Наверное, ей хотелось, чтобы муж восхищался ею.
— Ох, дочка, не до мелочей нам. Строимся мы, — тоскливо вздохнула тетя.
— Все равно обидно. Красота дана человеку, чтобы ее замечали, — упрямо произнесла я.
Бабушка приложила палец к губам. Я поняла: «Не трави душу человеку». Я умолкла и предалась грустным размышлениям о непонятной неразумной человеческой сущности.
ШТАНГА
После строительства дома мое тощее, жилистое, длинное тело хорошо окрепло. Я не очень-то обиделась, когда летом какой-то незнакомый мальчишка, вылезая из речки, брезгливо спросил: «Ты чья, стропила?» Ответила ему спокойно: «Были бы кости, мясо нарастет». И в ту же минуту парень полетел с обрыва спиной в воду. Продолжения беседы не последовало, хотя он был на полголовы выше меня. Я и раньше вне дома не отличалась тихим характером, а теперь во мне появилось ухарство, нарочитая резкость в движениях, в голосе, в словах. Я не позволяла в свой адрес ни иронии, ни даже шуток. Общалась в основном с ребятами и при любом удобном случае демонстрировала свою силу и независимость. А с девчонками вела себя проще. С лета я начала обливаться ледяной водой из колодца. А с начала учебного года в школе на сцене, за занавесом, упражнялась с одно- и двухпудовыми гирями. Приходила на хор на полчаса раньше и после репетиции немного задерживалась. Поднимала гири не только руками, но и ногами. Часто в этих негласных соревнованиях я побеждала ребят не только своего класса, но и старшеклассников. «Двужильная!» — шутили они. Я никогда не хвалилась своими успехами, а молча, с достоинством уходила со сцены, как когда-то мой детдомовский друг Иван.
