Семен Чухлебов - Я сын батрака. Книга 1
Захожу в свою комнату, включаю свет и вижу, на нашей с Зоей кровати кто-то лежит под покрывалом лицом к стене. По волосам я сразу определил, что это не Зоя, да Зоя и не должна здесь быть, ведь прошло всего три дня, как она уехала в отпуск. Я тронул это «приведение» за плечо, оно повернуло голову, и я увидел лицо Нади, жилички Иры Плотниковой. Как вы уже знаете, Ира жила по коридору напротив нашей комнаты. По лицу Нади было видно, что она не спала, и я ей говорю: «Надя, ты, наверное, попутала комнаты?» — «Да ничего я не попутала, я знаю, что ты остался один, жена тебя бросила, и она уже может не приехать к тебе. А ты парень хороший и я хочу, чтобы у нас с тобой получился семейный союз» — «А почему ты решила, что она меня бросила, насколько я знаю, она поехала в отпуск к матери, так зачем ты на неё наговариваешь» — «Ни к матери она поехала, а своему другу, который ей пишет письма. Семён, открой глаза, она тебя дурачит. Ты вот возьми вон ту коробку, что на шкафу и прочитай какие письма, пишет ей её друг, и тебе всё станет ясно. Ты хороший парень и мне тебя жалко. Ты прочитай её письма. Давай я сейчас достану ту коробку, и ты прочитаешь» — «Надя, ничего ни надо доставать, мы с женой, как-нибудь, и без тебя разберёмся, а сейчас уходи, я устал и хочу спать». Надя поднялась с койки, нервно схватила со спинки стула свой халат и ушла из комнаты. После этой ночи я решил перебраться в заводское общежитие, благо там места хватало. Я тогда подумал, что мне там будет лучше, во-первых не будет женского соблазна, а во вторых не надо будет каждый день ходить по три километра туда-сюда.
Кстати говоря, ни сразу, ни позже, я никогда жене не напоминал о той злосчастной коробке с письмами. Я подумал, что если сейчас начать раздувать огонь, то он может разгореться так, что нам надо будет расходиться, а я этого не хотел делать, потому что считал не приличным только поженившись уже разойтись. Хотя, если бы я знал как наша жизнь сложиться в дальнейшем, то может быть и надо было развестись сразу. Но я не развёлся ещё и потому что на заводе все уже знали, что я женат и вдруг такое. Ведь всем же не будешь объяснять причину нашего развода, так что пусть будет как есть. Да и вообще, всё это было до меня, а сейчас у нас другая жизнь.
За работой и спортивными заботами время пролетело быстро, тем более что Зоя была в отпуске только двенадцать дней. В тот день, Зоя приехала утром, а вечером я пошёл к ней в госпиталь. За ужином она меня спросила: «Сеня, а как ты проходил таможню в Бресте?» Я двинул плечами и говорю: «Да очень просто, таможенник спросил у меня, не везу ли я, что-нибудь запрещённое, я ответил, что нет, и он меня отправил дальше, в сторону Польского перрона. Вот и всё». Хотя я вёз пять штук часов, что таможенной декларацией запрещено» — «А у меня, в момент контроля на таможне, было совсем не так как у тебя», — сказала она.
МОЯ ЖЕНА «КОНТРАБАНДИСТКА»
Вот что Зоя рассказала, когда проходила таможенный досмотр.
— Когда подошла моя очередь, проходить таможней досмотр, — говорит она, — я положила чемодан на стойку, за которой находился таможенник, стою и на него не смотрю. Он меня спрашивает: «Везёте-ли вы что-либо, запрещённое?»
Я ему ничего не ответила, но от его вопроса я, наверное, покраснела. Он тут же подозвал женщину, тоже таможенницу, и та повела меня в отдельный кабинет. Женщина-таможенница, которой было лет сорок, привела меня в отдельную комнату, в которой были ещё две девушки-таможенницы, женщина там, наверное, была старшая, так как она в кабинете распоряжалась. Она сама положила мой чемодан на стол, который стоял посреди комнаты, и сказала мне: «Вытаскивайте все свои вещи из чемодана» Я всё, что было в чемодане, вытащила, и положила на стол, она смотрит на мои вещи и ничего предосудительного не видит, и это её, наверное, разозлило. Теперь она уже другим, более строгим голосом спрашивает у меня: «Вы, наконец, скажите, какие вы запрещённые вещи везёте?»
Я бы сказала, но я испугалась её требовательного голоса и той обстановки в которой я нахожусь, и от страха у меня пропал голос. Язык присох к нёбу, и я не могу им пошевелить, и поэтому я молчу, как партизан у немцев на допросе. Таможенница, наверное, расценила это по своему, она, наверное, подумала, что я везу страшную контрабанду и не хочу её открывать. Стоя посреди комнаты, она вдруг скомандовала: «А ну-ка, милочка, раздевайтесь до трусов». Я дрожащими руками с трудом разделась, сняла с себя всё, что на мне, было, положила одежду на стол и стою в трусах и туфлях. Они осмотрели всю мою одежду ничего не нашли, затем старшая таможенница командует мне: «Садитесь на стул». Ну, всё думаю, сейчас меня будут пытать электрическим током, я где-то слышала, что преступников пытают электричеством вот и моя очередь подошла. Сижу, на стуле прижав к груди скрещённые руки, а сама думаю, что же они меня не пытают. Смотрю на старшую таможенницу, а она подошла ко мне и говорит: «Ваш поезд уйдёт через пятнадцать минут, если вы не сознаетесь что прячете от нас, то поезд уйдёт без вас. А то, что вы прячете, мы все равно найдём, но вас из Союза больше никогда не выпустим». После её таких слов в моей голове начало твориться, что то невероятное, я сразу вспомнила про работу за границей, которую я могу потерять, про тебя, что ты меня не дождёшься и женишься на другой женщине, и ещё про многое другое. Из такого кошмарного состояния вывела меня эта ужасная строгая командирша своими словами: «Так вы скажите или нет?» Я решила больше не упираться, и молча кивнула головой, мол, соглашаясь выдать свою тайну.
Но командирша не унималась и спросила меня: «Где вы прячете контрабанду»? Я так же молча глазами, показала на поллитровую банку с вареньем. Женщина решительно ловкими руками взяла банку, ножом открыла её и выудила из варенья комочек, в котором, что-то завёрнутое в презерватив, и туго стянутое нитками. Держа в руке комочек чего то, таможенники, наверное, думали, вот она контрабанда, там наверняка находится или платина или драгоценные камни, может они уже думали о наградах, но не надо торопиться, посмотрим, что будет дальше. Командирша взяла ножницы, разрезала нитки, на комочке, и, к своему изумлению извлекла из оного, дамские часики. Держа часики за браслет, она спросила: «И это всё?» Я согласно кивнула головой. Тут они трое начали дружно хохотать, я не понимаю, над чем они смеются, и только по пути к вагону уже на польской стороне, таможенница, которая меня провожала, объяснила мне, над чем они смеялись. Оказывается, часы на вторые руки можно свободно провозить, а я-то этого и не знала. Одним словом все вещи они мне отдали, а банку с вареньем оставили себе для обучения подрастающего таможенного поколения.
Я на этот счёт выразил сомнение, сказал Зое, что варенье они в тот же день съели с чаем. Вот так закончилось Зоино контрабандистское путешествие. Честно говорю, когда Зоя рассказала причину её задержания, я тоже от души посмеялся.
МОИ МОДНЮЩИЕ БОТИНКИ И АБСТРАКЦИОНИЗМ
Когда я приехал из первого отпуска, и на контрабанде заработал хорошие злотые, то прежде всего, решил, как следует одеться. Пошил светло-коричневый костюм, купил такого же цвета шляпу, а вот ботинки у меня были чёрные, и, как вы понимаете, они не гармонировали с моей одеждой. Я какое-то время ходил, как есть, но всегда хотел купить, в то время жутко модные, полуботинки светло-коричневого цвета на каучуковой подошве. Свободно их в продаже не было, и поэтому я попросил своего коллегу по заводу и по запрещённому бизнесу пана Льяну, помочь мне в покупке таких ботинок. Он согласился, и в выходной день, мы с ним встретились на площади, где был расположен большой универмаг. Когда мы с ним пошли подниматься на второй этаж, то я увидел большую картину, которая была нарисована на стене. Я эту картину видел и раньше, рассматривал её, но так и не понял, что художник хотел изобразить на ней. Картина нарисована была в новом стиле, для того времени, так называемом «Абстракционизм». В центре картины, был, изображён мужчина, у которого, ноги, были отдельно, и находились в разных местах картины. Туловище, было без головы, она была далеко впереди его. Лицо выражало страх: глаза расширены, волосы растрёпаны, рот открыт, как будто он что-то кричит. У туловища, одна рука была при нём, которая под «мышкой», держала рулон ткани, а другая была нарисована в самом верху картины. На втором плане картины, были нарисованы прилавок, рулоны вроде как материала, ну и ещё кое-что. Когда мы рассматривали это изображение с Ирой, то она по этому поводу сказала: «На мой взгляд, такие картины рисуют только ненормальные люди, шизики, у них в голове шарики стоят не в определённом плане, а разбросаны, вот у них и получаются такие картины». Стоим с Ириной перед картиной, на неё смотрим и оба молчим. Я хотел спросить у Ирины кто такие шизики, но, делать это не стал, чтобы в очередной раз не попасть в неудобное положение. Далее Ирина продолжила: «Я думаю, что такое искусство не стоит внимания общественности, так что пойдём на второй этаж за покупками». И мы пошли, но тогда и позже, эта картина у меня из головы не выходила, мне было интересно, что же хотел изобразить на ней художник. И вот я снова стою перед этой картиной и стараюсь угадать, что людям он хотел сказать. Льяна тоже остановился, и смотрит то на меня, то на картину. Затем он не выдержал моего внимания к картине и спрашивает у меня: «Семён, ты что в ней нашёл хорошего?» — «Да я не знаю, что в этой картине хорошего, но мне хочется понять, что художник хотел нам сказать, нарисовав это. Понимаешь, Сильвестр, если взять и все конечности поставить на место к телу, то получается бегущий человек с рулоном ткани под мышкой. Судя по ногам, по лицу этот человек бежит, при том бежит быстро, значит, от кого-то убегает. Скорее всего, это вор, украл тюк ткани, и убегает из магазина». Льяна, глядя на картину, выслушал меня, затем говорит: «Знаешь, Симон, я в этом деле ничего не понимаю, но если ты хочешь, узнать что здесь изобразил художник, то давай спросим у работников магазина, они наверняка знают что и как. В этот момент к нам подошла женщина лет сорока, одетая в форму работника универмага и спросила у нас: «Цо панам птшебно?» Льяна на польском языке, объяснил ей наш интерес и она уже на смешанном русско-польском языке сказала: «На этой картине изображён покупатель, который купил материал и с радостью побежал домой, чтобы показать жене покупку. Эту картину мы заказывали знаменитому польскому художнику-абстракционисту пану Адамику. Ну, цо, пановье, я удовлетворила ваш интерес?» Мы с Льяной согласно покивали головами, и пошли на второй этаж за покупками. Я хоть и кивал головой в знак согласия, но в душе всё-таки с её доводами о картине я не согласился, моя версия была вернее, но спорить я не стал. А ботинки мы купили такие как я, и хотел, моднющие, аж жуть берёт. Носил я их лет пять или семь, точно не помню, практически не снимал, только на работу не надевал, боялся что украдут. Но, как известно вечного ничего не бывает вот, и мои ботинки износились, а жаль. Кажется, тему я закончил, но вот что я вам хочу ещё рассказать об абстракционизме и художниках-абстракционистах, и встрече их с нашим тогдашним главой страны Никитой Хрущёвым. Но об этом я узнал гораздо позже, хотя действие проходило в то же самое время, о котором я сейчас пишу. Как-то в наше время я смотрел телевизор, и там один художник рассказывал о встрече художников-абстракционистов с первым секретарём КПСС Никитой Хрущёвым. Вот что он рассказал: «Было это на заре нового художественного течения, абстракции, а течение это назвалось «абстракционизм». В то время министром культуры СССР, была Екатерина Фурцева и вот она предложила первому руководителю нашей страны посмотреть картины молодых современных художников. Хрущёв её предложение принял с энтузиазмом, заявил, что первый руководитель должен знать всё, что в стране делается и особенно в искусстве. Молодые художники, узнав об этом стали готовиться особенно тщательно, как же, сам Хрущёв придёт смотреть их шедевры. Хрущёв зашёл в выставочный салон, в сопровождении Фурцевой и не большой его свиты. Никита Сергеевич, не высокого роста, очень полный, его фигура напоминала шкаф, который сам по себе двигался по салону, а за ним, шлейфом его свита Он подходил к очередной картине, Фурцева называла автора произведения, художник подходил к ним и объяснял, что на картине изображено. Хрущёв сначала молча рассматривал картину, слушал внимательно художника, лицо его было сосредоточено и напряженно, как будто он сам хотел разобраться, что на картине изображено. Но, терпения у него надолго не хватило, он начал кряхтеть, шевелить губами, затем на пятой или шестой картине он не выдержал такой пытки, лицо его покраснело, и он, показывая рукой на очередную картину, спрашивает с возмущением: «Вы мне скажите, что это за искусство такое, мазня это, а не картины, да, да самая настоящая мазня, а те, кто рисует такие картины дураки и пидорасы (Так он и сказал, при этом исказив это слово). Но это не всё, те, кто помнит Никиту Сергеевича, тот знает, что на этом он не остановится, и действительно не остановился, и дал указание: «Немедленно, весь этот хлам выбросьте во двор и там сожгите, чтобы и духу его не было. Я не позволю, чтобы советский народ развращали таким искусством». После такого резюме первого руководителя нашего государства об абстракционизме было опасно даже думать ни то, что им заниматься, и это искусство заглохло на долгие года. А вот в Польше к нему относились снисходительно, поэтому художники продолжали творить и организовывались даже выставки, на которых побывал и я.
