Тан Тван Энг - Сад вечерних туманов
– Мисси, он слишком тяжел для вас, лах.
Аритомо, стоя в стороне, следил за мной. Меня ожгло ненавистью к нему. «Сейчас все по-другому, – говорила я себе, чуя, как пот катится по спине. – Я больше не узница джапов, я свободна, свободна. И я жива».
Тошнота отступила, но оставила кислый осадок в глотке. Я облизнула губы и глотнула – разок, другой.
– Подожди, Каннадасан, тунгу секейап[118], — подправила веревки и подала ему знак: – Сату, дуа, тига[119]!
На счет «три» мы снова подняли шест на плечи. Мужчины гикали, подбадривали криком, пока я, словно раненое животное, шаталась на ногах, отбиваясь от врезавшейся в плечо боли.
– Джалан![120] – крикнула я, указывая дорогу.
Утро было потрачено на чистку валунов и перенос их на участок перед верандой у входной двери. Когда был опущен последний камень, Каннадасан с рабочими уселись на корточки на травке, пустив по кругу пачку сигарет и утираясь полотенцами. Я последовала за Аритомо в дом, в гостиную. Оклеенные бумагой двери были закрыты, и я обнаружила, что за ними находится целый ряд раздвижных застекленных дверей. Аритомо кивнул мне на место, где можно было присесть. Я показала свою перепачканную в грязи одежду:
– Я перемазалась вся.
– Садитесь.
Дождавшись, когда я исполнила приказ, он раздвинул сначала застекленные двери, а потом – и бумажные ширмы, открывая вид на сад. Над деревьями по небу зубчатой линией тянулись горы.
Аритомо опустился на колени рядом и руками показал Каннадасану и другим рабочим, где, по его замыслу, должен быть помещен первый валун. Наконец они установили камень так, как он считал нужным. То же самое садовник проделал с четырьмя оставшимися камнями, утверждая каждый на коротком расстоянии от предыдущего, настраивая гармонию музыки, слышимой только им самим.
– Они похожи на строй придворных, кланяющихся и отшатывающихся от императора, – заметила я.
Он одобрительно хмыкнул:
– Мы строим композицию картины вот в этой рамке, – и, очерчивая пальцами прямоугольник в воздухе, провел линии по крыше, опорам и полу. – Когда смотришь на сад, смотришь на произведение искусства.
– Но композиция не выверена, – вытянула я руку. – Зазор между первым и вторым камнями слишком широк, а последний камень слишком близок к третьему. – Я еще раз осмотрела ландшафт. – Они смотрятся так, будто вот-вот повалятся в пустоту.
– И тем не менее именно в этом расположении чувствуется динамика! Взгляните на наши картины – большие пустуты, композиция асимметрична… в них – ощущение неуверенности, зыбкости, готовности к изменениям. Именно это мне здесь и нужно.
– Как мне узнать, куда помещать камни?
– Каков первый совет, который дает «Сакутей-ки»?
Я подумала секунду.
– «Следуй требованию камня».
– Эти слова открывают книгу, – согласно кивнул он. – Место, где вы находитесь, это отправная точка. Именно отсюда гость обозревает сад. У всего посаженного и созданного в Югири есть своя дистанция, свой масштаб и свое пространство, исчисленные в отношении к тому, что видится отсюда. Это место, где первый камешек разбивает гладкость воды. Поместите первый камень как следует, и остальные подчинятся его требованиям. Этот эффект распространяется на весь сад. Если исполнить пожелания камней, они будут счастливы.
– Вы так говорите, будто у них есть души.
– Разумеется, есть, – слегка пожал он плечами.
Мы сошли с веранды и присоединились к рабочим.
– Всего лишь треть каждого камня должна быть видна над землей, – сказал Аритомо, подавая мне лопату. – Так что копайте глубже.
И он оставил нас наедине с работой.
Ручка лопаты быстро натерла волдыри на моих голых ладонях. Земля не была твердой, но уже через несколько минут я обливалась потом. Не один и не два года прошло с тех пор, когда я последний раз выполняла тяжелую физическую работу, эту или другую, так что приходилось частенько брать передышку. Аритомо вернулся два часа спустя, когда я уже закопала все пять камней до нужного ему уровня. Встав на колени, он принялся плотно уминать почву вокруг основания камней, велев мне делать то же самое.
Я погрузила пальцы в рыхлую почву – земля дарила коже ощущение прохлады и влаги, успокаивая боль в левой руке. Такое простое, элементарное действие: голыми руками притронуться к земле, по которой ходим, – а вот поди ж ты, я и не помнила, когда делала это в последний раз…
К вечеру тело у меня одеревенело и болело. Прежде чем отправиться домой, я прошла мимо участка, где мы раньше днем посадили камни. По одну сторону его стояли мешки с гравием: его приготовили для того, чтобы в завершение работ разровнять по площадке. Я коснулась округлой верхушки одного из камней, толкнула его. Он стоял прочно, недвижимо, словно бы пророс от каменного ствола, вознесшегося из несусветной глубины под ногами, а не был уложен нами всего лишь утром.
Аритомо вышел из дома, за ним мягко вышагивал большой шоколадный бирманский кот. Садовник заметил, что я смотрю на кота.
– Это Кернильс, – возвестил он. – Мне его Магнус подарил.
Несколько мгновений мы следили, как тянутся по земле тени от камней.
– Где планы и чертежи этого сада? – спросила я. – Хотелось бы взглянуть на них.
Аритомо повернулся ко мне и слегка коснулся рукою головы.
И в тот момент меня поразило, до чего же он похож на эти валуны, которые мы переносили и закапывали все утро.
Миру видна всего лишь малая его часть – все остальное запрятано глубоко внутри и скрыто от глаз.
Глава 8
В бунгало, снятое мною у Магнуса, можно было вселиться уже к концу моей первой недели ученичества у Аритомо. Фредерик, каждый вечер заходивший в Дом Маджубы, в пятницу за ужином предложил мне помочь перевезти вещи.
– Завтра утром устроит? – спросил он. – Скажем, часов в девять?
– Лучше соглашайся, – проворчал с другой стороны стола Магнус. – Молодой человек вскоре покидает нас.
– В девять вполне годится, – сказала я.
От работы неделю напролет в Югири у меня ломило все тело, а потому мысль, что кто-то будет помогать с переездом, была приятна.
В ту ночь, прежде чем лечь спать, я несколько минут простояла у балюстрады террасы между тенями от двух мраморных статуй. Надвигавшийся дождь привносил в воздух запах свежести с легким металлическим привкусом, словно бы его прожгла затаившаяся в туче молния. Запах напомнил мне о времени в лагере, когда мой разум цеплялся за малейший, самый несущественный пустяк, чтобы отвлечься: бабочка, вспорхнувшая с куста, паутина, растянутая по веточкам нитями шелка и просеивающая воздух для насекомых…
Начальные такты мелодии «Und ob die wolke»[121] тягуче полились из открытых окон гостиной. Магнус опять поставил пластинку с Сесилией Весселс[122]. Внизу, в долине, бусинки света засияли на деревьях вокруг Югири. Я смотрела туда, пытаясь угадать, чем занимался в своем доме Аритомо.
Ария закончилась. Я выжидала, зная, что последует. Еще немного – и, словно примериваясь, зазвучал рояль, постепенно придавая звукам форму ноктюрна Шопена. У Магнуса вошло в привычку каждый вечер играть на «Бехштейне», прежде чем погасить свет. Один ноктюрн сменился другим, а вскоре до меня донеслись печальные вздохи начала «Романса» (Larghetto) из первого концерта для фортепиано с оркестром Шопена[123]. Магнус сам переложил его для соло на рояле. И всегда играл вечером напоследок. «Романс» – любимое произведение Эмили, сказал он мне как-то. И в данный момент она лежала в постели, засыпая под музыку, которую он исполнял для нее.
Я закрыла глаза и отдалась музыке, плывшей во тьму гор. Последние несколько нот, отзвучав, еще парили в воздухе, чтобы мгновение спустя растаять в тишине. Я знала: мне будет недоставать этого ежевечернего ритуала Магнуса, когда я перееду в свое бунгало.
Совсем уже собравшись вернуться в дом, я вновь обратила взгляд к Югири. Отыскивала свет среди деревьев, но не находила: его погасили, покуда я смотрела в другую сторону.
Коттедж «Магерсфонтейн»[124] стоял на четырех приземистых бетонных опорах на склоне холма в четверти мили[125] от Дома Маджубы и выстроен был в обычном англо-индийском стиле. Пятна ржавчины покрывали перфорированную жестяную крышу, штукатурка на дымоходе обвалилась, обнажив кладку красного кирпича. Широкая веранда выходила на укрытые чайными кустами склоны. С одной стороны бунгало к окну клонилось дождевое дерево, подслушивая разговоры, которые многие годы велись в этих стенах.
– Слуги, как могли, прибрались тут, – сказал Фредерик, вытаскивая мой чемодан из своего «Остина». – Водопровод с электричеством у вас есть, но нет телефона. И не ждите, что жилье окажется пяти-… – он засмеялся, – …или хотя бы четырехзвездочным отелем на Пенанге.
