Тан Тван Энг - Сад вечерних туманов
– А вы до сих пор… – Я осеклась, потом попыталась сызнова: – Вы можете вспомнить их лица?
Он пристально посмотрел на меня. По его глазам я догадалась, что он понял мои собственные тревоги.
– Долгое время не мог. А вот в последние несколько лет… словом, они снова вернулись ко мне. Когда становишься стариком, начинаешь вспоминать старое.
– Дождь собирается, – сказала Эмили.
Она встала, протянула Магнусу руку, и они вместе вышли на веранду взглянуть на сад позади дома. Порыв ветра, увлажненный дождем из-за гор, прошелся по гостиной, взметнув занавески. Немного поколебавшись, я тоже вышла из дома и встала от них в стороне.
«Nou lк die aarde nagtelang en week in die donker stil genade van die rллn», – тихо нараспев произнес Магнус, обнимая Эмили за талию и привлекая ее к себе.
Почему-то звучанье этих слов взволновало меня, и я спросила:
– Как это переводится?
– «Вот нежится Земля, ночь напролет купаясь в непроглядной тихой благости дождя», – произнесла Эмили. – Это из его любимого стихотворения.
Отвернувшись от меня, она еще теснее припала к мужу.
Над горами зигзагом вспыхнула молния. Минуту спустя припустил дождь, размывая ночь.
Еще не было шести, когда я включила лампочку у кровати, надела старую желтую блузку и шорты до колен. На руки натянула пару старых бумазейных перчаток, позаимствованных у Эмили. Слуги растапливали печи на кухне, когда я зашла туда, съела два ломтика хлеба, выпила чашку молока. Услышала, как откашливался и прополаскивал горло Магнус у себя в ванной, когда, открыв входную дверь, выходила из Дома Маджубы. Завыла сирена плантации, но скоро расстояние и деревья заглушили ее.
Когда я добралась до Югири, дневной свет уже пробивался по кромке неба. Я пришла на несколько минут раньше, а потому отправилась вокруг к заднему входу. А Чон прислонял к стене свой велосипед. Он поклонился, когда я поздоровалась с ним. Аритомо упражнялся в стрельбе из лука. Я стояла в сторонке и наблюдала за ним. Закончив стрельбу, он велел мне ждать у входа в дом. Когда он снова вышел, я увидела, что он успел переодеться в синюю рубаху и брюки цвета хаки. Указав на мою записную книжку, сказал:
– Я не хочу, чтоб вы делали записи, даже когда придете домой в конце дня.
– Но я не сумею всего запомнить.
– Сад сам запомнит это для вас.
Я оставила записную книжку в доме и последовала за ним в сад, внимательнейшим образом слушая, как он расписывает работу на день.
Я уже говорила, что самыми первыми садовниками в Японии были монахи, воплощавшие на монастырских землях мечту о рае на земле. Из вступления к «Сакутей-ки» я знала, что семейство Аритомо были ниваши — садовниками. У правителей Японии с шестнадцатого века каждый старший сын был продолжателем того дела, которое оставлял отец. Существовала легенда, что первый Накамура во времена Империи Сун был китайским монахом, изгнанным из Китая. Этот монах отправился через океан в Японию, чтобы распространять учение Будды. Но вместо этого влюбился в дочь одного придворного и забыл про свои обеты, оставшись в Японии на всю жизнь. Подглядывая уголком глаз за Аритомо, я почти верила этой сказке. Было что-то от монаха в его манере держать себя, в спокойной, но имеющей точную цель сосредоточенности подхода к делу, в его неспешной и обдуманной речи.
– Отнеситесь со вниманием. – Аритомо щелкнул пальцами у меня перед лицом. – Что за сад я делаю здесь?
Вернувшись мысленно к тем частям сада, которые я уже видела, к их извилистым аллеям, я быстренько предположила:
– Прогулочный сад. Нет, подождите… сочетание прогулочного и пейзажного сада.
– Какой эры?
Это совершенно озадачило меня:
– Какую-то конкретно мне выбрать не по силам, – призналась я. – Это не Муромати, это и не совсем Мамояма или Эдо.
– Годится. Когда я планировал Югири, то хотел соединить элементы из разных периодов.
Я обошла лужу дождевой воды.
– Из-за этого вам, должно быть, еще труднее достичь в этом саду общей гармонии.
– Не все из моих идей были осуществимы. Это одна из причин, почему сейчас я вношу изменения.
Идя по саду, о котором я услышала едва ли не полжизни назад, я жалела, что рядом со мной нет Юн Хонг. Она радовалась бы этому больше, чем я. Мне же оставалось только ломать голову: что я делаю тут, живя жизнью, какой должна бы была жить моя сестра?..
На каждом повороте дорожки Аритомо обращал мое внимание на расположение камней, необычную скульптуру или каменный фонарь. Вид у них был такой, будто они уже целые века лежали здесь, на ложе из мха и папоротников.
– Эти предметы – сигнал для странника о том, что он вступает на новый уровень своего странствия, – пояснял он. – Они подсказывают ему: надо остановиться, с мыслями собраться, насладиться видом.
– Была ли когда-нибудь хоть одна женщина, которую учили быть садовником?
– Ни одной. Это не означает, что это не допускается, – ответил он. – Вот только для разбивки сада требуется физическая сила. Женщина недолго выдержала бы работу садовника.
– А что, по-вашему, нас заставляли делать охранники? – выпалила я в приступе гнева. – Они насильно гнали нас рыть туннели, и мужчин и женщин. Мужчины разбивали скалы, а мы сваливали камни в ущелье за мили от каменоломни. – Я сделала глубокий вдох и медленно выдохнула. – Юн Хонг как-то сказала мне, что для создания сада требуется умственная сила, а не физическая.
– У вас явно в избытке и той, и другой, – заметил он.
Во мне снова взыграл гнев, но не успела я ответить, как до нас долетели голоса и смех.
– Рабочие пришли, – вздохнул Аритомо. – Опоздали, как обычно.
Мужчины шли босиком, одетые в залатанные майки с шортами, с наброшенными на плечи полотенцами. Аритомо познакомил их со мной. Каннадасан, тот, что кое-как объяснялся по-английски, был за главного. Остальные четверо знали только тамильский и малайский. Белые зубы воссияли на фоне темной кожи, когда они услышали, что я составлю им компанию.
Вслед за Аритомо мы прошли на участок позади кладовки с инструментами. Там были сложены камни размерами от кокосового ореха до глыб, доходивших мне до плеч.
– Я разыскивал их по пещерам в округе возле Ипоха во время Оккупации, – сказал Аритомо.
– Вы уже тогда намеревались изменить сад? – спросила я.
– Мне нужна была веская причина, чтобы держать здесь рабочих. Вот я и бродил по окрестностям в поисках подходящих материалов.
– Тогда вы должны были видеть и слышать, что Кэмпэйтай[114] вытворял с людьми.
Аритомо глянул на меня, затем повернулся и зашагал прочь, вклинив болезненное молчание в пространство между нами. Почуяв напряжение, рабочие отводили от меня глаза. Глядя вослед удалявшейся фигуре Аритомо, я поняла: как бы ни было трудно для меня, придется отставить свои предубеждения, если я хочу чему-то у него научиться.
Я припустила рысцой и, поравнявшись с ним, сказала:
– На тех камнях, что вы нашли… на них, на всех, какие-то необычные отметины.
Довольно долго он не отвечал. Наконец выговорил:
– Создание садов – это «искусство располагать камни», отсюда можно понять, насколько они важны.
У меня от сердца отлегло, но я не позволила ему этого заметить. Мы вернулись к камням, Аритомо пристально их осматривал, оглаживая руками. Камни побольше были высотой в пять-шесть футов[115], узкие, с резкими гранями, с полосками и прожилками на поверхности. На них наползла сорная трава, словно бы стараясь утянуть их обратно в прохладную сырую землю.
– Каждый камень наделен своей собственной индивидуальностью, и каждому нужно свое, – Аритомо отобрал пять из них, касаясь одного за другим. – Перевозите эти к входу.
У меня дыхание перехватило. Приказы садовника вернули меня обратно к тому времени, когда я была рабыней для японской армии. Решимость моя стала таять. Но я чувствовала на себе испытующий взгляд Аритомо. Я огляделась и припомнила, как там, в лагере, – и заставила себя сделать первые шаги к спасению жизни. Мой путь, тот путь, еще не завершен, осознала я.
– И снимите свои перчатки, – прибавил Аритомо.
– Их можно стирать. Я достану еще несколько пар.
– Что ж за садовник из вас получится, если вы не будете чувствовать почву собственными голыми руками?
Мы стояли и смотрели друг на друга в упор, как мне казалось, бесконечно долго. Он не отвел глаз даже после того, как я стянула перчатки и рассовала их по карманам. Взгляд его упал на мою левую руку. Ни один мускул на его лице не дрогнул, зато рабочие залопотали промеж себя.
– Вы все, чего ждете? Пока трава вырастет? – Аритомо хлопнул в ладоши. – А ну, за работу!
Двое рабочих, приподняв, держали первый камень над землей, пока Аритомо просовывал под ним оплетку из прочной веревки. Оплетку подцепили к лебедке, свисавшей с восьмифутовой[116] деревянной треноги. Опоры треноги были обвязаны по верхушкам кольцами веревки, и каждую из трех можно было перемещать, применяясь к контуру местности. Каннадасан крутанул рукоять лебедки, и валун тяжело оторвался от земли: гора, сбрасывающая оковы гравитации. Когда валун поднялся фута на три[117], Аритомо остановил рабочего и вручил мне щетку с жесткой бамбуковой щетиной. Я дотянулась до проемов в оплетке и счистила с валуна комья земли, корни и всяких личинок. Когда я закончила, мы обвязали камень веревками, привязав их к центру тяжелого шеста. Я вскинула передний конец шеста на плечо, но от тяжести осела на одно колено. Рабочие бросились было мне на помощь, но я только отмахнулась от них. Услышала, как Каннадасан пробормотал сзади:
