Карин Ламбер - Дом, куда мужчинам вход воспрещен
Он даже не знает, что она живет в этом доме необычных женщин. Она никогда не пыталась ему ответить. Что написать ему? Упрекать? Рассказать о своем безмерном горе? К чему? Если он бежал, значит, не мог иначе. С годами она поняла его, хотя так и не смогла простить ему трусость.
С ним и только с ним она хотела жить, иметь детей. Все было так прекрасно. А он дал мощного пинка их счастью. Счастье – это редкость. Бывает, что оно проходит, не всегда задерживается.
В те вечера, когда приходят открытки, ей снова отчаянно не хватает Франсуа. Тогда она закутывается в одеяло, крепко стискивает его на груди и прижимается животом к кровати, вцепившись в матрас, как в спасательный круг.
Франсуа ушел, и она знает, что он не вернется. Никакие ножницы и ниточки, приметы и суеверия тут не помогут. Но она твердо верит, что любить можно только раз, – любить по-настоящему, до безумия, с распахнутым сердцем. Что второй раз будет омрачен сдержанностью, опаской, самозащитой. Слишком близко? Слишком далеко? Нет такой рулетки, чтобы отмерить правильную дистанцию с тем, кого любишь.
Однако жить в доме без мужчин, утешать Лин на йоге и Тристанов в бассейне, стоять в позе дерева, пить чай с подругами, закрывать глаза, когда тебя волнует мужчина, – полно, выход ли это? А как у других? Они тоже дают слабину? Ей вспоминается мужской голос в хаммаме: «Это сказочно – желание изо дня в день… Мне отрадна мысль, что я проживу всю жизнь с женщиной, которую я выбрал и которая сказала мне “да”». А что, если Жюльетта права? «Любовь – это мед». Порой ей хочется выбросить все открытки от Франсуа в мусорное ведро.
Но как поставить крест на мужчине своей жизни? Учебника на эту тему в книжном магазине она не нашла.
28
Они пришли на концерт с опозданием. Жюльетта умирала от желания нырнуть под одеяло и уснуть, чтобы забыть свои бесперспективные свидания. У Макса привалило работы, он не поднимал головы до последней минуты, а когда она попыталась отказаться, и слушать не захотел.
– Обычно тебе только дай повод повеселиться. Не идти же мне одному. И потом, группа Push Up в New Morning[72] – от такого не отказываются.
– Холодно, – заныла Жюльетта, пряча нос в высокий воротник свитера.
– Вот именно! Потанцуем, разогреемся, все лучше, чем надевать ночной колпак в восемь вечера.
Макс ее опора, она не может ему ни в чем отказать.
– Ладно, ладно. Иду.
Зал затерян на безликой улочке, но Жюльетта любит это место, явно вдохновленное нью-йоркскими джаз-клубами. Маленький зальчик смахивает на недостроенный ангар, а между тем выступают в нем великие. Сюда можно прийти с закрытыми глазами, тебя всегда ожидает приятный сюрприз.
На красных стенах коридора развешены афиши легендарных концертов и черно-белые фотографии Сиднея Беше, Лайонела Хэмптона, Джона Колтрейна[73] и других виртуозов. Интерьер слегка обшарпанный, и места маловато, но от этого музыканты и публика только ближе. Когда атмосфера разогревается на несколько градусов, стулья сдвигают к стенам и танцуют.
Обычно Жюльетта здесь счастлива. Сегодня, взобравшись на высокий табурет, она рассеянно озирается. Взгляд ее задерживается на мужской фигуре, которая кажется ей знакомой. Здоровенный, в поношенных брюках, толстом свитере с высоким воротником и потрескавшейся в проймах кожаной куртке.
– Хочешь что-нибудь выпить? – спрашивает Макс.
– Как ты думаешь, тут есть грог? – отзывается Жюльетта, не глядя на него.
Она наклоняется вправо-влево на табурете. Когда мужчина двигается, ей видна только половина вышедшей на сцену группы. Его широкие плечи привлекли ее внимание. Сложен как грузчик, такому бы рояли перевозить.
– Что ты делаешь? Ты упадешь.
Грузчик оборачивается. Его взгляд, очень ласковый, не вяжется со статью гиганта.
Она накрывает ладонью руку Макса.
– Что с тобой? Видок у тебя еще тот.
– Странно, я точно знаю этого парня, вон там, но не могу вспомнить, где его видела.
Макс усмехается:
– Ну вот, теперь у тебя начались видения. Это горячка.
Я уверена, что мы где-то встречались.
– Пойдем поближе, сейчас начнется.
На сцене располагается разномастное племя – семь музыкантов и певцов. Один из них берет микрофон:
– Сейчас мы расскажем вам день человека из народа. Сидя у телевизора, он думает обо всех выборах, повлиявших на его жизнь, его надежды, его негодования… Мистер Куинси Браун!
Перебор гитарных струн, поперечная флейта, разухабистый синтезатор, ласкающий голос певца, исполняющего соул, и энергия группы сметают последние колебания Жюльетты. Она слезает с табурета и начинает раскачиваться на месте в такт музыке.
– Очень красивые! – говорит грузчик, глядя на ботиночки Жюльетты, замшевые, цвета сливы, зашнурованные красными атласными ленточками.
Фетишист женских ножек?
– Спасибо! Я выписала их из Лондона. Лимитированная линия – их выпущено только несколько пар.
– Редкие и танцевальные.
– Не могу устоять, мне так нравится их музыка.
– Сильно играют.
Ага, понятно, я вспомнила, где его видела.
– Скажите… не у вас ли случайно мои туфли?
Грузчик улыбается:
– Возможно.
– А… как вы думаете, они готовы?
– У вас есть номер квитанции?
– Э-э… с собой нет, но…
– Тогда зайдите в мастерскую.
– Значит, это вы мой сапожник? Обувная мастерская на улице Труа-Фрер, «Ахиллесова пята».
Он склоняется почти до пола:
– Жан, ваш сапожник, у ваших ног.
Сапожник, любящий Push Up. Вау!
У них завязывается разговор о Куинси Брауне, о его метафизических вопросах, о фильме, который мог бы рассказать его жизнь, об этой музыке, легко лавирующей между соулом, роком и фанком, о New Morning, куда оба ходят часто, но ни разу здесь не пересеклись.
Макс, прислонившись к стене, наблюдает за своей подругой, которая, улыбаясь, отвечает великану со стаканом в руке. Потом подходит к ним:
– Я, пожалуй, пойду. Устал. Еще успею на последнее метро.
Почему он уходит?
– «Последнее метро», как я люблю этот фильм! – откликается Жан.
Это сон, такого не бывает, помешанный на обуви киноман с серыми глазами.
Макс исчезает.
Оставшись вдвоем, они молчат. Жюльетта смотрит вокруг, на Жана, вокруг, на Жана, на Жана, на Жана.
Жан смотрит на Жюльетту. Серые глаза и зеленые глаза ведут долгий разговор.
Жан склоняется к ней и шепчет на ухо:
– I’m just a man[74].
Колоссально!
– Это моя любимая песня из их альбома.
Дыши, Жюльетта, дыши…
Они теперь у барной стойки, полусидят на табуретах.
Уйти, остаться? Что вообще делают в таких случаях?
– Выпьем по последней? – спрашивает Жюльетта детским голоском.
Поздно, слово сказано.
– Нет, – говорит Жан, – то есть… да, воды с мятным сиропом.
Он смотрит на ботиночки Жюльетты.
Она смотрит на его руки.
Руки, которые целый день имеют дело с женскими туфлями. Надо срочно сказать что-нибудь умное.
– Почему вы закрыты по четвергам с утра?
– А почему бы нет?
– Который час?
– Не знаю.
Взгляд Жана медленно скользит выше, к груди Жюльетты.
Не много он разглядит под моим толстым свитером.
– Пора, да?
– Что пора?
– Не знаю.
– Мы последние.
– В чем беда?
Ангар опустел, разошлись даже фанаты, музыканты зачехлили инструменты, а бармен убирает грязные стаканы со стойки.
Жан предлагает Жюльетте проводить ее. Метро закрыто, и они идут пешком. Она чувствует себя под защитой на пустынных улицах рядом с грузчиком, которому перевозить бы рояли.
В качестве телохранителя он наверняка лучше, чем мсье Бартелеми за своей занавеской.
Из водосточного люка вдруг раздается визг. Жюльетта отскакивает.
– КРОКОДИЛ! – кричит она.
– Говорят, они десятками водятся в канализации, – спокойно комментирует Жан.
– Замолчи, я правда в это верю! Упс! Я перешла с вами на «ты».
А ведь я пьяная!
– Их завезли во Францию туристы, миленьких таких зверушек. Некоторым удалось убежать, и они размножаются у нас под ногами. Андеграунд – им нравится такая жизнь, – объясняет Жан.
– Я обожаю городские байки… Элвис Пресли, Уолт Дисней и Майкл Джексон будто бы живы и скрываются где-то на необитаемом острове. Великая Китайская стена видна с Луны. Моя любимая – про красную рыбку, у которой памяти всего на пять секунд…
Жан заканчивает за нее фразу:
– И поэтому она никогда не скучает в аквариуме.
– Но в крокодилов я правда верю, – говорит Жюльетта, вцепившись в руку Жана.
Так они и идут дальше, под руку, болтая обо всем на свете и в общем-то ни о чем.
На углу тупика Жюльетта замедляет шаг.
Что делать? Что ему сказать?
