Юрий Коротков - Седой

На пороге церкви она уперлась, пытаясь вырваться:

— Ты что придумал? Сдурел? Не пойду!

Иванов так же молча втащил ее внутрь. Церковь была пуста, перед алтарем горели несколько свечей, пахло воском и свежей побелкой. Резной иконостас зиял пустыми гнездами, только большая Богородица была на своем месте в центре и рядом — три маленьких апостола. Любаня вдруг притихла в церкви.

Из низкой боковой дверцы вышел поп, отряхивая грязные мастеровые руки, вопросительно глянул на Иванова.

— Обвенчай, отец! — сказал тот.

Священник спокойно рассматривал неожиданных гостей: одного в расхристанной шинели без погон, другую в ватнике с номером бригады.

— Свидетельство о браке нужно. Требуют с нас, — наконец ответил он.

— А говорил, Бог — не народный депутат… Богу, что ли, бумаги нужны? — Иванов шагнул к попу, достал из кармана деньги, — Обвенчай, отец. Заплачу, сколько есть.

— Убери, — велел поп. — Крещеные?

Оба кивнули.

— В какую сторону крест кладут, помните хоть?

Люба перекрестилась. Иванов, глядя за ней, повторил.

— Ладно, — сказал поп. — Колец нет, конечно?.. Медные дам…

Он творил обряд так же по-мужицки обстоятельно, как молился когда-то дома и как, наверное, мастерил в церкви и хозяйствовал на своем дворе. Иванов и Люба стояли перед алтарем, прикрывая ладонью огонек свечи от сквозящих из-под купола выбитых окон.

— Согласна ли взять в мужья раба божия Олега?

— Согласна… — эхом откликнулась Люба…

Выйдя из храма, они остановились друг напротив друга.

— Пойду, а то опоздаю… — не поднимая головы, сказала Люба. — Только не провожай, с тобой точно опоздаю.

— Слушай, — быстро заговорил Иванов. — Я буду ждать тебя здесь. Все время. Пока срок не кончится. Работать здесь буду. Я все придумал про нас. Останемся здесь. Никуда не поедем. Здесь домов много брошенных. Спокойно будем жить. Если не в толпе, то и толкаться не надо…

— Хорошо… — не глядя кивала она. — Хорошо… — подняла глаза и внимательно посмотрела на него, запоминая, как всегда смотрела, прощаясь надолго. Повернулась и быстро пошла по улице. Прохожие неприязненно косились на ее арестантский ватник.

Из церкви вышел поп, тоже проводил ее взглядом.

— Долго еще осталось? — спросил он, кивнув вслед.

— Полтора года… Слушай, отец, — сказал Иванов, — тебе работник не нужен? Ну, не молитвы петь, а руками что-нибудь… Возьмешь?

— Работы-то много, — вздохнул поп. — Денег нет. Приход бедный.

— Да черт с ними, с деньгами. Проживу как-нибудь… А ты говорить со мной будешь. Может, пойму чего… Слышь, отец, друг у меня был. Один в жизни. Тоже о душе говорил, как ты. Говорил, главное — душу спасти, не озвереть. Даже если с волками живешь, главное — самому не завыть. Пока твоя душа не озлобилась, значит, зло еще не победило…

— Правильно говорил. Верующий?

— Нет. Не знаю. Может, верил по-своему… Слышь, отец, — Иванова опять начало крутить, он нервно сжимал кулаки, дергал головой, — мы с ним в пургу попали, перед самым дембилем. Что могли, сожгли. Потом вездеход сожгли. А потом сели на головешки и заснули. Когда замерзаешь — это не страшно. Просто засыпаешь, и хорошо тебе становится… Слышь, отец! А когда нашли нас, живых еще, — мне потом сказали, — он сверху на мне лежал! Слышь, отец, тулуп вот так распахнул и сверху лег! Накрыл! Я, хоть вот такой хреновый, выжил, а он умер в госпитале! А значит, он прав остался, а я на всю жизнь неправ, потому что спорить не с кем!.. — Он вдруг замолчал и сник.

Поп хотел сказать что-то, Иванов махнул рукой:

— Потом, отец… Вернусь — наговоримся. Много времени будет…

— Не ездил бы ты никуда. Поживи у меня, успокойся.

— Завтра вернусь. Должок у меня есть. Не хочу теперь долги оставлять…

В промокшем под мышками кителе, перепачканный землей Иванов яростно, без отдыха, как заведенный, работал в дальнем углу старого калужского кладбища, у глухой каменной стены. Ровнял осевшую могилу с низкой табличкой вместо памятника, возил в тачке перегной для цветника, правил ограду, сколачивал скамью из чурбаков. Потом сел, скрестив на коленях грязные руки, и замер, будто слился с неподвижностью безлюдного осеннего погоста.

С тем же расслабленным, умиротворенным лицом он вышел на улицу. Напротив через дорогу светились окна маленького бара, Иванов спохватился, что надо бы помянуть, спустился по ступенькам и встал в очередь за нескладным очкариком и его подругой, не замечая суеты вокруг, будто прислушиваясь к себе, — недоверчиво и с надеждой, как выздоравливающий больной.

В бар ввалилась шумная компания — трое ребят и две девицы. Светловолосый парень с ключами от машины на поясе протянул руку бармену перед самым лицом очкарика.

— Толик, привет. Как дела? — он облокотился на стойку, оглянулся на своих. — Что берем?

— Сейчас моя очередь, — неуверенно сказал очкарик.

Светловолосый равнодушно скользнул по нему взглядом, задержал глаза на его девушке, вынул из фужера на стойке пластмассовый цветок и протянул ей. Девчонка растерянно посмотрела на очкарика, тот беспомощно сутулился рядом. Светловолосый воткнул ей цветок в нагрудный карман и отвернулся. Очкарик и девчонка с дурацким цветком стояли, не глядя друг на друга, — видно было, что они не из завсегдатаев, что этот выход в бар для них событие, теперь уже безвозвратно испорченное.

Иванов тронул светловолосого за рукав:

— Отойди, будь человеком.

Тот даже не повернул головы, другой похлопал Иванова по плечу:

— Не надо волноваться.

Иванов отбросил его руку, тот взглянул на него внимательнее и крепко взял за локоть, сдавливая железными пальцами. Иванов рванул его на себя и ударил лбом в переносицу. Парень отлетел. Двое других шагнули к Иванову. Это были тренированные ребята, спокойные и умелые, неплохо знающие каратэ. Иванов упал от удара ногой в грудь, вскочил и тут же упал снова — они просто не подпускали его на дистанцию кулачной драки. Посетители наблюдали из-за столиков, очкарик и его девушка прижались спинами к стойке, бармен продолжал работу, приехавшие с парнями девицы смотрели без особого любопытства.

От нового удара Иванов покатился к стене. Здесь в углу стояла стальная штанга от стула — без сиденья, с подножкой посередине. Поднимаясь, Иванов ухватил ее за конец и ударил одного из парней плашмя поперек живота — тот будто сломался пополам. Равнодушная тишина бара взорвалась визгом девиц, криком, звоном падающей посуды, грохотом опрокидывающегося стола. Лица, огни — все закрутилось в бешеном водовороте. Иванов метался с железной палицей, круша все на пути. Мелькнуло лицо отступающего к двери светловолосого, Иванов с широкого замаха ударил его по голове…

— Родные у вас есть? — спросил следователь.

— Нет.

— Никого?

— Нет.

Следователь записал и отложил ручку. Иванов сидел напротив на табурете, сложив руки на коленях, с абсолютно спокойным, бесчувственным лицом.

— Расскажите, что случилось в баре.

— Я уже рассказывал.

— Расскажите еще раз.

Бесцветные слова будто гасли на губах в тишине кабинета.

— Я взял трубу и ударил его по голове.

— Почему?

— Потому что я хотел его убить.

— За что? За то, что он встал без очереди?

— Да.

Следователь покачал головой.

— Вы раньше не встречались с убитым?

— Нет.

— Почему же вы решили его убить?

— Потому что их надо убивать.

— Кого — их?.. А если в метро на ногу наступят — что, перо в бок? А если в магазине толкнут? Что, всех убивать?

Иванов впервые поднял глаза на следователя, бескровные губы его дрогнули — и сложились в холодную, снисходительную усмешку…

С той же, будто приклеенной к лицу улыбкой Иванов наблюдал за процедурой снятия отпечатков пальцев.

— Какой цвет волос-то писать? — спросил милиционер, заполняющий какой-то бланк.

Тот, который занимался отпечатками, разогнулся и посмотрел на Иванова.

— Черт его знает… Пиши — седой.

— Смотри — улыбается.

— Пусть улыбается… Там обломают. Не таких обламывали…

Иванов, сложив руки за спиной, шел по длинному тюремному коридору, глядя перед собой пустыми холодными глазами, с улыбкой на губах. Вдаль коридора светились зарешеченные лампы. Свет приближался…

…расплываясь сквозь заиндевевшие ресницы. Послышался грохот винтов. В свете прожектора возникло, склонилось над Ивановым чье-то лицо.

— Живые! Живые!!

Теснились окруженные фосфорическим сиянием силуэты:

— Ребята! Родные!.. Сто лет жить будете! Сто лет!

— Поднимай… осторожнее…

Зарешеченная лампа. Ключ в замке. Окованная железом дверь с грохотом распахнулась, и Иванов спокойно шагнул в камеру.

Коротков Юрий Марксович родился в 1955 году. Вырос на Крайнем Севере, на реке Печоре. Окончил Литературный институт имени Горького и Высшие курсы сценаристов и режиссеров кино. Автор пяти книг, его повести и рассказы печатались в журналах «Юность», «Литературная учеба», «Парус», «Костер», «Искусство кино». По сценариям Ю. Короткова сняты кинофильмы «Абориген», «Публикация», «Авария — дочь мента», «Затерянный в Сибири» и другие. Работает с кинофирмами США, Англии и Австралии. В 1991 году дебютирует как режиссер-постановщик фильмом «Виллиса» по своей одноименной повести. Живет в Москве.