Евгения Кайдалова - Ребенок
Двигаясь так, словно внутри меня был до краев наполненный таз с водой, который ни в коем случае нельзя расплескать, я спустилась в метро. Буквально облитая холодным потом, я с закрытыми глазами слушала сменявшие друг друга названия станций: передо мной стояла одна задача – без потерь донести себя до дома.
Поднявшись к себе, я тут же легла на кровать и закрыла глаза. Тошнота стала слабее, но не оставила меня совсем; я мучительно вспоминала, чем же могла отравиться на работе.
Я думала, что пролежу так до прихода Антона и попрошу его поухаживать за мной, но минут через десять ко мне постучали: пришла соседка – та самая Лена, что когда-то злобно курила в моей комнате, рассказывая о предстоящем аборте. Ей нужны были то ли соль, то ли сахар, то ли чай. Не вставая с кровати, я показала рукой на тумбочку и, поминутно сглатывая слюну, объяснила, где стоит искомый продукт. Лена опустилась на колени и принялась рыться между банок и пакетов.
– Что это с тобой такое? – косо поглядев на меня, спросила она.
– Да отравилась чем-то… У тебя фестала нет?
Фестал считался у студентов столь же универсальной таблеткой, как аспирин, с тем преимуществом, что он снимал даже суровое похмелье.
– Может, лучше попробуешь вырвать? – с деловитой прямотой посоветовала Лена. – Чайная ложка соли – на литр воды; пей, пока не поплохеет.
– Нет, вырвать я, наверное, не смогу… Меня просто подташнивает все время.
– И давно тебя так?
Лена выпрямилась, брови ее сдвинулись, в голосе появились на удивление тревожные нотки.
Я объяснила, как было дело. Лена смотрела на меня со странным напряжением на лице.
– А когда у тебя последний раз были месячные?
– Господи, какая разница?
– Нет, все-таки когда?
– В начале января.
Лена еще более странно усмехнулась. Затем подошла к моей кровати вплотную.
– Ну-ка присядь!
Оторопев, я села, и Лена, не спрашивая моего разрешения, просунула руку под блузку и надавила на мою грудь возле подмышки.
– Так больно?
Ощущения действительно были болезненные, но я не отвечала. Это было первое унижение, которому я подверглась во время беременности; оно потрясло меня сильнее всего и сильнее всего запомнилось. Если бы не ребенок внутри меня, этой до омерзения прокуренной и нечистоплотной в любовных связях девице и в голову не пришло бы беспардонно меня ощупывать.
Лене и не потребовался мой ответ: она видела, как я вздрогнула и поморщилась от прикосновения.
– Да ты залетела, мать! – безапелляционно объявила она.
Я продолжала молчать. Если бы Лена сказала, что у меня австралийский зеленый лишай, я бы могла поверить и испугаться, но беременность была для меня чем-то за гранью реальности. Я просто не могла забеременеть, потому что не была создана для этого, точно так же, как я не могла бы получить повестку из военкомата.
– Уже, наверное, недель шесть.
Я знала, о чем она говорит, но не понимала, как она может говорить это про меня.
– Да, дела… Чего делать будешь?
– Лен, ты знаешь, ко мне сейчас должны прийти, давай попозже поговорим, – произнесла я на удивление спокойным и холодным, «офисным» тоном. Таким тоном я разговаривала бы с человеком, меня оклеветавшим, которому я не могу за это плюнуть в лицо.
Наверное, в последующие секунды она смотрела на меня остолбенев. Или даже с обидой, возмущаясь моей неблагодарностью за правильный диагноз. Или – все с той же всезнающей усмешкой. Но я, произнеся свою реплику, закрыла глаза и не открывала их, пока не услышала звук хлопнувшей двери.
Открыв глаза, я увидела то же, что и всегда: стены, шкаф, дверь, но мне показалось, что я смотрю в пустоту. Сознание решительно гнало от себя Ленины слова, но подсознание и не пыталось сопротивляться: я знала, что она права.
Я знала об этом и не хотела этого знать. Я была настолько уверена в том, что беременность – не для меня, что после самых первых опасений, благополучно развеянных Антоном, и не пыталась предохраняться. Мой цикл почти подошел к концу – значит, все дозволено! А затем… затем все стало вообще непонятно – до контрацепции ли тут?
Нет, я не могу быть беременна – мама никогда не говорила о том, что со мной это может случиться. Со мной могло произойти поступление в вуз, работа, даже замужество, но только не ребенок. Что такое ребенок? Это нечто маленькое, отдаленно похожее на взрослого; говорят, оно плачет ночами… Но это нечто никак не должно было появляться в моей жизни: мама даже не предупреждала об этом. (Ведь не пришло бы ей в голову предупреждать меня в детстве о том, что перед восхождением на Эверест следует одеться потеплее!)
Я беременна… А что это значит? Я больна? Похоже… Чем это чревато? Видимо, у меня появится ребенок… А что это такое? Говорят, ему нужны одноразовые подгузники – по крайней мере так утверждает реклама…
В дверь тихонько забарабанили кончиками пальцев. Я знала: так весело и деликатно всегда стучится Антон. Но я не знала, что сказать ему в этот момент, и потому отозвалась прежним, официально-холодным тоном:
– Да!
Он вошел, и мне стало больно. Я совсем забыла о том, что на дворе – весна, а он держал в руках букетик розовых гиацинтов. Весь его вид заявлял о том, что воздух еще морозен, но жизненные соки уже бьют ключом: лицо было ярко разрумянено, куртка привольно распахнута, улыбка раскинулась во всю свою ширь. Он молча чмокнул меня и пощекотал цветами мой нос. Пахли они умопомрачительно.
Все еще молча, он потерся щекой о мое лицо, шутя прикусил мочку уха, зарылся лицом в мои волосы и шумно втянул их запах. Заметив мою полную безучастность, он приподнялся и заглянул мне в лицо с трогательной вопросительной улыбкой.
– Я беременна, – произнесла я в ответ на его улыбку и посмотрела в потолок, чтобы не смотреть ему в глаза.
Я почувствовала, как он замер и отстранился. Затем он присел на край кровати; мне показалось, что он нарочно примостился на самый краешек, чтобы не соприкасаться со мной. Он неожиданно быстро сорвал с себя куртку – видимо, мои слова обдали его жаром.
– Точно?
– Точно.
Теперь я безжалостно взглянула ему прямо в глаза.
– Да, дела… И что ты собираешься делать?
Такой постановки вопроса я не ожидала.
– Что я собираюсь делать?
– Ну, это ведь ты у нас беременна.
Он пытался шутить, но шутливая интонация едва пробивалась сквозь панический ужас в голосе.
– А что вы мне посоветуете? – спросила я слегка издевательски, тем же тоном, что я обычно задавала вопрос мастеру в парикмахерской.
Он собирался с мыслями, уходя взглядом то в один угол комнаты, то в другой, и, пока он молчал, я начала его ненавидеть. Я никогда бы не поверила, что способна испытывать ненависть к этому человеку, но отчетливо ощущала, как в душе широко разливается тягучее темное чувство.
– Видишь ли… – Он просительно вскинул на меня глаза.
– Да? – Мой голос оставался жестким.
– Инка, понимаешь, – борясь с волнением, он взял мою руку и стиснул ее, – я не могу сейчас позволить себе ребенка. Мне только двадцать лет, у меня – ни законченного образования, ни специальности. Ни работы, как ты знаешь. Хочется как-то определиться в жизни, а уж потом… Я боюсь, что придется повременить.
– Я могу повременить еще месяцев семь.
Нет, я никогда бы не поверила, что смогу над ним издеваться! Почему вместо прежних приступов любви и благодарности он вызывал у меня такой резкий припадок злобы?
– Месяцев семь – это не выход. Тебе нужно… тебе придется…
Я поняла, за что я начала его ненавидеть: за разделение общей беды на «я» и «ты». Я вдруг почувствовала себя так же, как на южном склоне Чегета, когда он стоял и смотрел на меня, вместо того чтобы разделить со мной ужас происходящего.
– Сейчас это легко сделать, можно даже за один день. Я, разумеется, оплачу…
Меня передернуло – я вспомнила Лену: «Представляешь, этот подонок даже не дает мне денег на аборт…» Под определение «подонок» Антон явно не подпадал, но неужели он поступал правильно, как и положено поступать в данной ситуации?
Теперь собиралась с мыслями я. Вряд ли Антон ненавидел меня в это время – лицо у него было просто несчастным.
– Это больно?
– Не знаю.
– Почему мы не предохранялись?!
– Ты говорила… у тебя был конец цикла.
– А потом?
– Ты об этом не заговаривала.
– А ты об этом не задумывался?
– Я думал, ты начала пить таблетки.
– Я не могла начать их пить – ведь цикл тогда так и не закончился.
– Откуда я об этом знал? Я и представить себе не мог, что ты не предохраняешься!
Мы выдохлись, но так и продолжали сидеть, не касаясь друг друга – словно враги по разные стороны баррикады. Через какое-то время к нам обоим вновь пришли мысли – точно неведомый помощник поднес боеприпасы. Не сговариваясь, мы одновременно открыли рот:
– Почему ты…
– Почему ты…
Так же одновременно мы и замолчали – кажется, вопрос был исчерпан. Неожиданно Антон усмехнулся и покачал головой.
