Ярослав Ратушный - Юдифь и олигофрен
«Смешались в кучу кони, люди, и залпы тысячи орудий слились в протяжный вой», — возникла в голове цитата из Лермонтова. Какая странная ассоциация. Наверное, кто-то воет. Скорее всего, стонет. Я всмотрелся в барахтающуюся груду, среди которой увлеченно извивалось мое собственное тело. Вслушался. Раздавались монотонные сопящие, свистящие, хлюпающие и булькающие звуки. Однако никто не выл и даже не стонал. Я же явно слышал, словно волк на луну воет. Я постарался изобразить подобный звук: «Вау! Вау!». Вскоре я затих, поскольку мой зов остался безответным.
Во рту снова пересохло. С трудом освободив руку из-под какой-то женской мякоти, я нащупал на столе кусок нарезанной дыни, и положил его в рот. Было так вкусно, что я даже зажмурился от удовольствия. В сознании возник устойчивый образ дыни с продолговатым разрезом, который сочился липким и сладким соком. Какая вкуснятина! «В дыню! В дыню!» — мелькнуло в голове. И не только мелькнуло, но показалось, и даже прояснилось. Я увлекся, как никогда раньше. Внезапно меня пронзила ужасная догадка:
— Если я, черт возьми, засадил в дыню, то что же я тогда ем?! Фу! Какая гадость! Прости, Господи!
Какие нахальные девчонки! Должна же быть в постели какая-то гармония? Такое впечатление, что можно встать, одеться и уйти, а они даже этого не заметят. Я забарахтался, чтобы попробовать хотя бы встать. Они зашикали на меня, замахали руками, толкнули на место, чтобы не мешал получать удовольствие. На рот снова легла влажная повязка. Я вдохнул усыпляющий хлороформ и погрузился в сладостную дремоту. Все же четыре руки, четыре ноги, четыре груди и две пары губ — это, на мой вкус, многовато. Все время на что-то отвлекаешься.
Меня насиловали самым бессовестным образом, воспользовавшись моим беспомощным состоянием. Однако я не сопротивлялся — себе же хуже. Нужно было сделать большое усилие, чтобы поднять руку. Слава Богу, другие части тела жили самостоятельной жизнью. Воспользовавшись тем, что близняшки поменялись местами, я приподнял голову и увидел, что нижняя часть туловища работает в автономном режиме. Пусть двигается. Мне не жалко.
Сколько прошло времени? Час или два? Может быть, три? Нет, это, пожалуй, чересчур. Вот она, относительность времени! Уже рассвет измазал небо бледным розовым цветом, а эти чертовки не исчезают и даже не успокаиваются. Что делает, мерзавка! Что делает! Так я, пожалуй, кончу. Кажется, поймал волну. Надеюсь, она вынесет меня на твердую землю. Ей богу, надоело качаться. Ой, ой, ой! Ну, ничего себе. На такой высокой волне, со всего размаху, вмазаться прямо лицом во влажный, поросший бурыми водорослями, берег. Эти девки слезут когда-нибудь с моего тела?
Египетское колдовство
Меня разбудило солнце, ласково перебиравшее мои ресницы. Я лежал на балконе обнаженный, использованный и брошенный. Ночные наездницы высосали значительную долю моей жизненной силы. Тем не менее, я чувствовал себя достаточно хорошо. Во всяком случае, настроение было хорошим. С удовольствием потянувшись всем телом, еще сохранившем остатки вчерашнего кайфа, я повернулся на живот, чтобы спинным мозгом впитывать солнечную энергию. Наверное, я скоро стану зеленым, как растения, от такой жизни и начну выделять хлороформ.
Откуда взялись эти отвязанные двойняшки, которые неожиданно материализовались на балконе, лихо меня трахнули и таинственно исчезли в предрассветных сумерках? А что в это время делали бравые ассирийские парни? Если девчонки развлекались со мной, то близнецы вполне могли переспать с Идой. Я рывком поднял тело с лежанки, чтобы крушить черепа и кости. Подойдя к балкону, я увидел внизу всю компанию. Они мирно завтракали, и это меня успокоило, хотя настораживало отсутствие близняшек. Возможно, они еще спят, утомленные ночными трудами. Внизу меня заметили, и Ида приветливо помахала рукой. Покивав головой, как заезженная и смирившаяся с судьбой лошадь, я стал собирать разбросанные по всему балкону вещи.
— Дорогой друг! — радостно приветствовал меня Омар. — Как вы спали?
— Отлично, — пошутил я, — только не помню с кем.
Я налил кофе и стал внимательно вглядываться в лицо Иды, стремясь отыскать следы бурно проведенной ночи. Однако на нем ничего не было, кроме девичьей свежести, слегка подкрашенной косметикой. Впрочем, лицо ненадежный свидетель. Тем более, в таком нежном возрасте. Одну можно всю ночь валять, и даже тень усталости не ляжет на прекрасное чело, а у другой взбухают через полчаса фиолетовые мешки под глазами. Я также внимательно осмотрел ассирийцев. Ну, с этих, вообще, как с гуся вода. Странно все же, что нет за столом близняшек.
— Вы что, всю ночь на балконе спали? — недовольно спросила Ида.
— Нет, я ночевал в комнате, — ответил я, — а утром вышел встречать рассвет. Как только увидел солнце, то сразу снова заснул.
— Ну, как, прочитали рукопись? — спросил последний шумер.
— Разумеется! — я постарался изобразить на лице оживление, поскольку забыл не только содержание текста, но саму рукопись. — Это очень интересно и неожиданно.
— Очень хорошо, — сказал Омар, — надеюсь, теперь вы понимаете, что любая историческая концепция выглядит односторонней и неубедительной без учета взаимного влияния противоположных миров. Души людей переходят в тела, также и деяния их переходят в духовность. Отсюда богоданность и неземное происхождение священных книг, ибо они — одна из форм существования космоса.
— Простите, я хотел спросить о вашей богине. Она выглядит такой древней.
— Разумеется, она настоящая. Копии не имеют силу.
— Неужели вы нашли новую Трою? — поинтересовался я.
— Вы все же ничего не поняли, — огорчился Омар. — Троянская война была, а возможно, будет в ином времени и пространстве. Искать место рождения Гомера также бессмысленно, как исследовать раскопки Шлимана, поскольку Гомер, если и был человеком, то отнюдь не таким, как Шекспир или Гете.
— Разумеется, — произнес я, ибо мне трудно утром следить за движением философской мысли. — На нас влияют мертвецы.
— Сам ты мертвец, — обиделся Камаз.
— Это правда, — сказал Омар. — Взаимная зависимость предполагает общность судьбы. Нарушение хрупкого баланса неизбежно влечет войну или мор. Отсюда ответственность перед другим человечеством из параллельного мира.
— Выбор невелик, — задумчиво произнесла Ида. — Если не война, то мор.
— Может быть, СПИД возник как ответная реакция потустороннего мира, — продемонстрировал свои интеллектуальные возможности Белаз.
— А если бы была инфекция, которая передается через деньги, — сказала девушка, мечтательно закатывая глаза.
— Не смей давать богам советы, — предостерег шумер, поднимая правую руку.
— Она что, тоже язычница? — удивился я.
— Вас удивляет, что еще сохранилась древняя вера? — укоризненно спросил Омар. — А историческая карьера так называемых мировых религий не кажется вам удивительной? Как сотни миллионов людей могли оставить тысячелетние законы и обычаи предков?
— Конечно, — согласился я, с удовольствием закуривая первую сигарету, которая всегда делает меня покладистым. — Это произошло феноменально быстро. С другой стороны, язычество устарело.
— Религия в принципе не может устареть, поскольку вера является внутренним убеждением, ее невозможно навязать ни в ходе дискуссии, ни насилием. За веру страдали! Единственной причиной, заставившей почти все человечество поменять веру, была мощная эманация духовности из противостоящей реальности, где и происходили описанные в священных книгах события.
— И слово стало плотью, — сказала Ида. — Следовательно, плоть стала благой вестью, словом, религией. Если в одном мире происходило собирание плоти до сжатия в точку на кресте, то в ином осуществлялось распространение духовности.
— Это явление происходило на фоне всеобщей «забывчивости», — перебил свою племянницу Омар. — Древние греки начали смеяться над собственной мифологией, предварительно превратив ее в высококлассную литературу. Многовековая традиция, приняв пародийные формы, не могла быть жизнеспособной и долговечной. Эллины, эти похотливые козлы, перестали понимать даже своих философов, чьи труды по переводу мифологического содержания в знаковую систему служили своеобразным переходом к современному способу мышления. Это непонимание привело к нелепым представлениям, положившим начало науке. Мировые религии легко вытеснили античную цивилизацию, ибо она продолжала существование в виде тени, инерции, внешнего проявления.
— Вы враг науки и прогресса, — попробовал пошутить я. — Но что же случилось с памятью античного человечества?
— Постигшая народы амнезия была вызвана не устареванием языческой религии, которая и нынче вполне функциональна, а изменением психологического статуса человечества, связанного с незафиксированной метаморфозой мира. В христианской интерпретации — с пришествием Христа, следовательно, и антихриста. Ну, ладно. Христос пришел, а я ушел. Извините, дела. А вы отдыхайте, спешить все равно некуда.
