Михаил Панин - Матюшенко обещал молчать
— Ясно. А может, ты и среди меня воспитательную работу вести должен? Чтобы я была тебя достойна?
— Я серьезно! — обиделся Николай.
— Я тоже серьезно, — сказала Ольга. — Пить надо меньше, вот и будешь правильный. Ну, а выступать зачем полез:
«Дорогие товарищи»…
— Я ж говорю: сам не знаю. Но думаю, это оттого, что если я теперь начальник, то и выступать везде должен, как же иначе. Ты видела когда-нибудь начальника, чтобы не выступал? Мы — как артисты.
— Хуже, — сказала Ольга. — Те хоть слова на память учат.
Кончилась вся эта история внезапно и совсем не так, как предполагал ее закончить Николай Кузьменко. Он думал как: естественным путем подойдут к концу деньги, из которых он жене дотацию давал, он напоследок хорошо выпьет, придет домой и скажет: «Меня не утвердили». Кто? Где? Да где-то там в верхах, где утверждают кадры. А почему — он не знает, его дело телячье. Какой им еще начальник нужен — непонятно. Разве он не старался? Не жил планом день и. ночь? Не гробил свое здоровье? Не, это самое, понимаешь, не наживал инфарктов? Тут можно будет еще выпить — Ольга поймет. Кстати, на второй или на третий день после его назначения она купила бутылку коньяка — выдержанного, высшего качества, — поставила в сервант и сказала: когда его утвердят в должности, тогда они и* выпьют. Вот этот коньяк и можно будет прибрать, с горя. С горя все можно.
Ольга, конечно, поплачет, поплачет и успокоится. И так хорошо: тысячу с лишним он ей дал? Дал. Но может, не это и главное, а главное то, что полгода с такими надеждами жила женщина, птицей на взлете себя чувствовала, а этого не купишь ни за какие деньги. Так что, пусть скажет ему вдвойне спасибо.
И все бы получилось точно так. Но — однажды пришел в гости Матюшенко… Черт, видно, его принес: с Николаем они не дружили, работали на разных участках да и жили в разных концах города. Так, иногда случалось кидать рубли в одну шапку. А тут приперся. У свояка лодку красил и по пути домой вспомнил, что Николай рядом живет, дай, думает, зайду, может, еще стакан вина выпью. И все бы обошлось, они бы договорились, но на беду Николай как раз в тот вечер встречал или провожал очень представительную делегацию профсоюзов Уругвая, а если по правде сказать, они с Витей Бричкой сидели до самого закрытия у Нельки на базаре, а потом еще в общежитие зашли к своим хлопцам. Когда Николай, уже под хорошим газом, вошел в свою квартиру и увидел неожиданно Ивана Матюшенко и свою Ольгу, сидевших за столом, он ничего такого не подумал, нет, скорее, это напомнило ему детство, когда к ним домой, случалось, приходил жаловаться на Николая старый-престарый учитель математики Степан Кузьмич. Грозно стуча палкой в земляной пол хаты, он говорил матери, каким толмаком может вырасти ее сын, если к нему вовремя не приложить руки, а Николай ждал своей участи в сенях или на печке — смотря какое было время года. Потом его звали, и когда он входил, выражение лица у матери было такое же, каким оно было сейчас у Ольги.
Николай перевел взгляд на гостя и понял, что пропал: тот пожал плечами, как бы говоря: «Откуда же я знал, что оно так выйдет, надо было предупредить и тогда я, понятно, гнул бы твою версию. А так…» И он развел руками.
Ольга, ни слова не сказав, быстро прошла на кухню.
Тогда Николай, продолжая стоять столбом посреди комнаты, сказал Матюшенке мертвым голосом:
— Ты — уходи. Мы сами разберемся.
— Она ж тебя убьет.
— Это не твое дело.
— Ну как же не мое? Все-таки товарищи по работе. На венок потом тебе собирай… Слушай, а где ты столько денег взял? И главное, молчит, чертяка, хоть бы поставил сто грамм.
— Уйди! — страшно закричал Николай, и Матюшенко, подхватив со стола свою кепку, пулей вылетел из квартиры.
Потом что… Потом Николай встал перед Ольгой на колени и все ей чистосердечно рассказал. Вытащил из тайника оставшиеся шестьсот рублей. Это и спасло его от верной смерти. Вернулся в формовщики и стал опять неплохо зарабатывать, не как начальник цеха, но все-таки. А на шестьсот рублей, которые он отдал Ольге, она выкупила холодильник, когда подошла очередь, купила гэдээровский полированный сервант, а из одежды: плащ болонью, шерстяную кофту и джерсовое платье — это себе, а Николаю, после некоторых колебаний, — новый костюм за семьдесят пять рублей, очень приличный — все-таки выигравший лотерейный билет купил он.
И еще десять рублей Николай вымолил у Ольге, чтобы умаслить Матюшенку — чтобы тот поменьше об этой истории болтал. Целых два дня после этого они, как закадычные друзья или родные братья, ходили в обнимку на работе и после работы, сидели у Нельки на базаре, в столовой мясокомбината. И Матюшенко твердо обещал Николаю молчать.
МЫ ОБЯЗАТЕЛЬНО ВСТРЕТИМСЯ
Прошло время. Мне уже сорок два года, а было двадцать два — нетрудно подсчитать, сколько теперь Матюшенке. Я много раз собирался съездить в тот город, где «отрабатывал» положенный после института срок — три года, сходить на свой завод, побывать в общежитии и, может быть, кого-нибудь встретить. Встретить, обрадоваться, но в то же время, чтобы этот кто-то меня не узнал. Потому что кроме вполне понятных вещей: памяти, любви, сыновнего и товарищеского долга на старые места влечет нас чувство какой-то подсознательной вины — перед теми, кого однажды бросил. Вынуждают обстоятельства, приходится менять климат, профессию, жену, да мало ли что еще бывает — просто эдем искать счастья. И все равно это чувство вины есть: значит, с ними, со старыми друзьями, с которыми мог бы прожить всю жизнь, ты не был счастлив. Могут спросить: ну и что же, нашел ты счастье? В других краях. С другими друзьями. Как ответишь? Может, так, как отвечал иногда Матюшенко: «Ой не знаю, ой не знаю». Это когда ему предлагали отработать за отгул и пять рублей вторую подряд смену, мол, согласен? Вот тогда он и вздыхал: «Ой не знаю, ой не знаю», что означало: согласен-то согласен, что же делать, раз некому работать, но можно бы и добавить рубля три, ведь переносить металла за день надо двадцать тонн, а он уже давно не мальчик. Ой не знаю, ой не знаю…
И вот, наконец, я собрался. Старые товарищи, с которыми когда-то вместе жили в «общаге», вышли в люди и устроили слет друзей. Те, кто выходит в люди, время от времени желают увидеть тех, кто еще не вышел, чтобы передать свой опыт, поучить, как жить, да и самим на чужом примере лишний раз убедиться, что жили правильно. Один мой товарищ стал директором завода, другой тоже занял солидный пост, третий и вовсе стал первой фигурой в районе. Мы собрались, человек пять из разных городов, на Первое мая — это лучшее время года в тех краях, — остановились у директора, в его квартире, утром позавтракали и все вместе пошли на демонстрацию. Замирало сердце, когда мы подходили к площади, где собирался в колонну наш завод. Узнаю ли кого из цеха? Меня узнают? Ведь почти двадцать лет…
Меня никто не узнал. И я, как ни всматривался в лица, узнать никого не мог. Стало грустно.
Грянул оркестр, и заводу стали вручать знамя — за победу в соревновании, одному моему товарищу вручал другой… Говорили речи, хлопали.
Вдруг кто-то взял меня тихонько за рукав и назвал по имени. Я оглянулся. Передо мной стояли два незнакомых празднично одетых пожилых человека. Тот, что держал меня за руку — седой, грузный, с тремя медалями на лацкане, сказал:
—Что, не узнаешь? Вот тебе и раз! Я же у тебя в смене работал, на заливке. А ну лучше смотри!
— Нет, простите…
— Неужели не узнаешь?
— Не узнаю.
Как мне было стыдно!
— Так я ж Матюшенко! Вот дает! Друг называется. А еще обещал: «Книжку про тебя напишу, книжку напишу!». Где ж твоя книжка? Или ты только про передовиков пишешь? А что передовики — они тоже всякие. Бывает, ура, ура, кричит, за мной, а сам, смотришь, уже сидит в конторе, прорвался. А мы и без этого «ура» всю жизнь на переднем крае. Ну вот, вижу, что теперь узнал. Здорово! А это Федя Кравцов, тоже наш, заливщик. Помнишь, Федя, этого типа?
— Да чего ж не помнить — помню, — сказал, пожимая мне руку, лысый, как яйцо, щуплый Федя. — Такой крикливый был, как петушок: «Отстраню! Отстраню от работы!» Это он на меня кричал, когда я вышел в ночь — со свадьбы. А я говорю, вместо того чтоб на меня кричать, мне спасибо сказать надо, что я через весь город шел и всю ночь работать буду. А он: не надо, говорит, пить было. А как же не выпить на свадьбе?
И уже через пять минут мы говорили, словно все это только вчера было. Как же я мог не узнать Матюшенку! Он ведь меня узнал. '
— А я смотрю — знакомая морда…
Потом все, кто пришел на демонстрацию, построились, вперед вышли ветераны завода, в медалях и орденах, развернули знамя, и колонна пошла по направлению к главной городской площади. Мы втроем медленно двигались в середке. Матюшенко и Федя, держа меня под руки, как гостя, рассказывали, какой теперь совсем другой сделался наш цех, такая теперь кругом чистота, порядок, теперь бы только и работать, да к сожалению, все время вышло…
