Кристиан Крахт - Карта мира (сборник)
И потом мы поехали — сперва через бесконечные предместья Бангкока, мимо жилищ, построенных лишь из картонных коробок, мимо пальм, стоячей воды и машущих руками детей. Город кончился, и начался девственный лес.
Все было зеленью, бесконечной зеленью, прорезаемой светом. В этот момент мне быстро кое-что вспомнилось: я вспомнил, как жил какое-то время в Индии, как глупо я проводил время там на пляже, вспомнил месяцы пустого безделья, неосторожно расцарапанные комариные укусы на бедре, которые воспалились и начали гноиться. Становилось все хуже и хуже, так что мне пришлось поехать в больницу и показаться врачу.
Там я показал свое бедро, тронутое тропическим разложением, цвет гноя был не клинически светло-зеленым и белым, а коричневым, и я едва слышно говорил с молодым индийским врачом, который, терпеливо улыбаясь, грязными пальцами перевязывал людей в задней комнате.
Расцарапанный комариный укус превратился в настоящую рану, желтоватую, с черными краями. Выглядело это не слишком привлекательно. За спиной очень молодого врача, перевязывавшего меня, на стене можно было увидеть темно-коричневые и красные брызги.
В общем, достаточно впрыснуть тетрациклин, сказал врач и снова улыбнулся. Азия, сказал он. В Азии воспаляется все. И тетрациклин от всего помогает, сказал он, даже от чумы, от черной смерти.
Это мне вспомнилось, пока моя мама предавалась в нашем купе послеобеденному сну, а поезд въезжал в джунгли. Было так светло.
В разложенных повсюду брошюрах мы прочитали, что при посещении вагона-ресторана требуется соблюдение определенных формальностей. Когда моя мама снова проснулась, мы соответствующим образом оделись, прошли в вагон-ресторан, уселись на вежливо указанные нам места и оглядели других гостей. Все они были австралийцами.
На мужчинах были гипертрофированно большие, но, тем не менее, вполне подходящие к их грубоватым чертам лица пестрые галстуки-бабочки. Женщины были одеты в летние платья с весело-элегантным рисунком. Кожу их покрывал умеренный, красивый загар, волосы на концах выгорели от солнца, и все они выглядели так, как могут выглядеть только австралийцы: совершенно здоровыми.
За соседним столом сидела супружеская пара, явно приехавшая не из Перта или Мельбурна; мы с мамой, кивнув, представились. Оба, как оказалось, прибыли из Гамбург-Квикборна. Супруг носил очки для чтения, как у Хеннинга Фошерау[147], походил на Штефана Ауста[148] и говорил «Превосходно!», поедая поданные блюда. Он сразу рассказал, что владеет верховой лошадью. Его жену звали Ханнелора.
Еда действительно была превосходной. Она представляла собой удачную смесь из тайской, французской и калифорнийской кухонь — полагаю, это можно назвать кухней Тихоокеанского региона. Имелось несколько сортов приличных французских вин, поезд весело трусил сквозь теперь уже вторую половину дня, и все австралийцы успели изрядно напиться.
Я специально купил себе для этой поездки — в букинистическом магазине — роман Агаты Кристи «Убийство в Восточном экспрессе» и некоторое время читал его. Книга, к сожалению, написана не очень занимательно, но, несмотря на это, она меня увлекла, и я теперь просто должен был выяснить, кто же ночью убил двенадцатью ударами ножа странного мистера Пречета, в его купе. Пока я читал, моя мама листала журнал Vogue Bambini.
Я уже на три четверти прочитал книгу Агаты Кристи, несколько раз зевнул, и спустя некоторое время мы остановились в Канчанабури, на реке Квай. Тормоза заскрипели, прозвучало непонятное объявление, и потом пассажиры, как длинная ливерная колбаса из кишки, потянулись из поезда, чтобы осмотреть мост через реку Квай — сооружение, которое союзным военнопленным пришлось строить для японцев в конце Второй мировой войны. Солдаты союзников, выкашиваемые эпидемиями, истязаниями и скверным питанием, мерли как мухи, и, не сними о них Дэвид Лин хороший художественный фильм[149], эти люди были бы сегодня забыты.
Мы подошли к большому кладбищу. На надгробиях можно было прочитать имена молодых людей, двадцатидвухлетних солдат — англичан и немногих голландцев. Несколько дождевальных установок, вращаясь, в это самое жаркое время дня опрыскивали ряды содержащихся в чистоте могил.
Солнечные лучи преломлялись в тысячах падающих водяных капель.
DE JONG. SOLD. INF. R.I.P. 1.4.1944[150] —
значилось на одном надгробии, странно освещенном, светлом, увитом цветами. Из дребезжащих громкоговорителей, расположенных на задворках кладбища, доносилась непрерывно возобновляемая главная музыкальная тема фильма. Правда, песня уже стала музыкальной заставкой для немецкого телеканала «Ундерберг», что несколько подпортило в глазах моей мамы торжественную атмосферу этого места. Мы вернулись к поезду.
Восточноазиатский экспресс снова тронулся с места, в направлении малайской границы. Солнце скрылось за бесконечными рядами каучуковых деревьев, и внезапно стало темно. Мы с мамой опять переоделись, еще тщательнее следя за соблюдением всех формальностей, чем когда готовились к обеду, и расположились в вагоне с баром. Там, заказывая себе по две рюмки бренди «Александр», мы заметили, что австралийцы не только выглядят супер, но также экстремально открыты и полны юмора.
— Я годами варила эти болонские спагетти, годами, — очень громко рассказывала одна австралийка окружающим. Все они пили австралийское «Шардоне» и, когда бутылки пустели, совали их горлышком вниз в ведерко со льдом.
— Скажешь тоже! — закричали друзья, уже тысячу раз слышавшие эту историю.
— Да-да, — подтвердила она. — Пока однажды мой муж не заявил мне: «Эти сраные болонские спагетти у меня уже из ушей лезут. Я ими набит уже вот досюда». — Тут эта по-настоящему красивая женщина ребром ладони провела у себя по горлу. — И знаете, что было дальше? Через неделю он со мной развелся.
— Да ты что?! — закричали и зафыркали австралийцы.
Кельнер наклонился к австралийке и спросил:
— Еще бутылку «Шардоне», мадам?
Моя мама ушла к себе в купе. Для нее здесь было слишком шумно.
Поезд остановился посреди джунглей, и прозвучало объявление. Дескать, другой поезд сошел с рельс на нашем участке пути, и теперь нам придется около двух часов подождать. Австралийцы болтали и продолжали пить, а я сам с собой играл партию в Scrabble[151], которую, однако, вынужден был прекратить, поскольку не мог правильно разобрать по буквам слово ‘Borscht’[152]. Я заказал себе мятный ликер-крем, ровно три раза подряд прочитал одну страницу Агаты Кристи, потом глядел из окна в ночь, и поезд снова поехал. Что же произошло?
Ханнелора и ее супруг из Квикборна были осведомлены лучше, чем я: при крушении поезда погибли пять человек, прошептали оба. Ужасно. Они узнали это от начальника поезда, подмигнула мне Ханнелора, и затем оба тоже отправились в свое купе.
Мистер Кристофер Бьютт, начальник поезда, проходил мимо, и я спросил его, не знает ли он случаем, как пишется по буквам слово ‘Borscht’. Он сказал, что оно пишется ‘B-O-R-S-C-H-T-S-C-H’, все дело в русской букве «Щ», которая в немецком и английском языках совершенно отсутствует. Потом мы беседовали о достоинствах кхмерского искусства (XI век) по сравнению с сукотайским искусством (XIII век[153]) и о несколько неподходящей отделке сидений здесь, в Восточноазиатском экспрессе.
К сожалению, мсье Галле из Франции обладает монополией на внутренний дизайн, и мсье Галле захотел тогда оформить поезд в точности, как в фильме «Шанхайский экспресс» с Марлен Дитрих[154]. Чуть меньше викторианского стиля и чуть больше элементов Баухауса[155] — это в любом случае пошло бы на пользу поезду, высказал свое мнение мистер Бьютт, проведя ладонью по темно-красной обивке с узором «Пейсли»[156]. В другой руке он держал бокал свежевыжатого апельсинового сока. Мистер Бьютт определенно был приятным начальником поезда.
Снаружи теперь промелькнуло несколько освещенных дощатых хижин, можно было увидеть, как семья готовит себе ужин. Какой-то мужчина с ружьем стоял рядом с путями и пристально смотрел в никуда. Две собаки с лаем — довольно долго — бежали рядом с поездом, но потом сдались.
На следующий день мы ехали уже по Малайзии. Люди здесь выглядели более несчастными, чем в Таиланде. Мужчины носили густые усы, и были похожи на пиратов, и казались злыми. Кроме того, Малайзия была гораздо пустыннее Таиланда, кругом простирались пустые высохшие поля. Страна и ее жители представлялись мне подавленными, согбенными и ужасно непривлекательными.
В этом месте вы, любезный читатель, наверное, спросите, как же можно целую страну, такую как Малайзия, втиснуть в один бегло набросанный абзац? Как можно позволить себе всего лишь смотреть на чужую землю из окна поезда, к тому же чертовски дорогого, и потом вынести о ней такое суждение? Вы правы. Мы с мамой охотно отправились бы в джунгли и постучали в несколько дверей какой-нибудь затерянной в чаще деревни, потом сняли бы обувь и при свете свечей побеседовали с малайской семьей о том о сем.
