Кристиан Крахт - Карта мира (сборник)
MR. SOM CHUK
MASTER PLUMBER
EMERGENCIES ONLY[135]
Немного навеселе, на заднем сиденье такси я держал в руке визитную карточку, как облатку. Дома мы позвонили мастеру-водопроводчику. Он появился через десять минут.
Зубы во рту господина Сом Хука были подточены, как у малайского пирата. На нем была рубашка поло в поперечнополосатый рисунок, которая обтягивала его живот, как когда-то экватор на светящемся глобусе в моем родном швейцарском доме.
Вместе с господином Сом Хуком пришел его молодой, любознательный ассистент, и они вдвоем извлекли из принесенного чемодана большое, похожее на пылесос устройство. С помощью тарелкообразного вводного патрубка они закрепили его внизу на унитазе, откачали какой-то газ из газового баллона и нажали на красную кнопку.
Последовал удар, затем глухой щелчок, из унитаза полилось через край, обнаружилась шариковая ручка, затем — вторая, и еще — сломанная, обтрепавшаяся зубная щетка. На одной из шариковых ручек было написано: ‘BBC World Service’[136].
— Ага, — сказал господин Сом Хук и презрительно сморщил нос, как будто он именно так и думал. — Ага. Вы засунули туда ручку.
Мы бурно запротестовали. Снаружи начался дождь.
Привет, котенок Гете
Бангкок. 1999
Оговорюсь предварительно: я люблю Гете-институт. У британцев, правда, есть их элегантный «Британский совет», у французов — превосходный «Французский союз», но зато в наших культурных институтах, разбросанных по всему миру, ты сразу чувствуешь себя как дома: где еще на земном шаре всегда найдутся ретроспективная подборка фильмов Вима Вендерса[137], неудобные деревянные стулья, линолеум на полу и диетический Seven Up в пластиковых стаканчиках. На Гете-институт можно положиться на сто процентов.
У малозначительных стран, вроде Италии и Голландии, таких учреждений вообще нет. А у нас — там, за границей, в самых отдаленных уголках Земли (когда, скажите, пожалуйста, вы последний раз были в Хайдарабаде или в Ханое?) — сидят почтенные люди с высшим образованием и, несколько устало, концентрируют и распределяют крохи немецкой культуры. Если по недостатку финансирования какое-нибудь отделение Гете-института приходится закрыть, как недавно в Рейкьявике, то раздосадованные и опечаленные жители открыто выступают против этого, напиваются и в знак протеста скатывают в море бронзовые статуи Клейста и Гельдерлина. И, тем не менее, это просто здорово.
Когда недавно я вместе с писателем Беньямином фон Штукрад-Барре выступал здесь, в бангкокском Гете-институте, перед публикой и объяснял: мы оба написали относительно успешные романы о молодежной культуре в Германии и мы с удовольствием бы устроили чтение, разумеется, бесплатно, — то ответ, что в настоящее время нужды-де в этом нет, не показался нам поразительным. Нам такое было знакомо даже дома, в Германии, где, прежде чем одобрить какие-нибудь идеи, всегда предпочитают для начала сказать «нет».
У меня в гостях сейчас как раз находится молодая писательница Эльке Натерс[138], продолжал я рассказывать институтским сотрудникам, и мы с ней могли бы что-нибудь устроить вместе. Чтение трех авторов с последующим обсуждением, четыре бутылки белого вина, немного соленого печенья с кусочками сыра «Эдамер» — это было бы так интересно.
Но ведь сейчас как раз школьные каникулы, информировал нас один из сотрудников. Тайцы очень тяжело воспринимают чтение на слух, поддержал его другой. Для вас просто не нашлось бы публики, сказал третий. Хотя, вспомнил директор, в 1993 году чтения уже проводились, и они оказались вполне успешными.
Мы стояли на веранде института. Светило солнце, и в разговоре возникла неприятная пауза. Мы разглядывали свои ногти, а учительница суетливо рылась в сумочке в поисках сигареты. Наконец, Беньямин фон Штукрад-Барре спросил, нет ли для нас какой-то возможности хотя бы посетить урок немецкого языка — мы хотели бы посмотреть, как немецкая культура и язык исполняют посредническую миссию в далекой Юго-Восточной Азии. Взглянуть, как вообще делаются подобные вещи.
— Но вы же не педагоги, почему вы этим интересуетесь? — спросила учительница с сигаретой.
Беньямин фон Штукрад-Барре глянул на потолок и потом закрыл глаза.
Моя спутница, у которой гораздо меньше терпения в общении с немецкими бюрократами, чем у меня, уже некоторое время назад покинула круг беседующих. Она сидела в небольшом кафе на противоположной стороне улицы, ждала нас и читала книгу об Эзре Паунде[139].
Следуя внезапной интуиции, я упомянул Welt am Sonntag[140], ту уважаемую газету, в которой мне удается хотя бы нерегулярно публиковать сообщения о Юго-Восточной Азии. Надо бы это проверить, объяснили нам. В конце концов, нельзя ведь знать наперед, какое будет содержание статьи.
Дорогой читатель, в этом месте вы, вероятно, немного удивляетесь. Какое содержание? Мы тоже удивились. Ведь моя Welt am Sonntag — не какой-то леворадикальный провокационный листок, говорите вы себе, когда пьете утренний воскресный чай, читаете, а потом смотрите в окно.
Намазывая апельсиновым джемом второй кусок тоста, вы охотно бы прочитали, как же складываются дела, когда молодые тайцы изучают немецкий язык — язык совсем не простой, — чего они от этого ожидают: какого они мнения о Германии, хотят ли они вообще однажды приехать — может быть, как туристы, — потратить деньги, посмотреть Гейдельберг, посетить «Октоберфест»[141] или увидеть новое, созданное по проекту Нормана Форстера, здание рейхстага. Я с удовольствием написал бы для вас об этом.
Содержание статьи, дорогой читатель, — будьте, пожалуйста, уверены — было бы очень лестным для Гете-института в Бангкоке, не действуй заведующие немецкой культурой в одной из крупнейших метрополий мира, в городе, где как-никак живет несколько тысяч немцев, так, словно они — главное отделение ЦРУ в Ленгли, штат Вирджиния. Они, как охотно выражается мой мускулистый друг Франц Йозеф Вагнер[142], — лорды — хранители печати.
Кстати о лордах — хранителях печати: на этой неделе меня навестил Вальтер Майер[143], лорд — хранитель печати Франца Йозефа Вагнера. Он живет на той стороне, в Oriental Hotel, который, между прочим, должен быть хорошо знаком внимательным читателям этих историй. Моя спутница и я немного покажем Вальтеру Майеру город, пару раз отведаем приправленного острыми пряностями супа, осмотрим храмы, попьем зеленого чая, как обычно водится. Гете-институт мы ему показывать не станем.
С моей мамой в восточноазиатском экспрессе
Бангкок — Сингапур. 1999
Здесь, в Бангкоке, случаются дни, когда в воздухе висят чад, и смог, и выхлопные газы — как огромное нойенбургское сырное фондю[144]. Снаружи жара в сорок три градуса, и все в городе стонут, садятся перед своими открытыми холодильниками и ложками едят манговое мороженое. Звонит телефон, но трубку, к сожалению, поднять невозможно, потому что телефон, естественно, находится слишком далеко от холодильника. Даже уличные собаки не в состоянии двигаться. Они лежат в тени, жадно хватая пастью воздух, слишком изможденные, чтобы тявкать. В один из таких дней ко мне в гости из Швейцарии пожаловала моя мама.
Она привезла с собой цюрихский шоколад Lindt & Sprüngli[145], и шоколад, само собой, тотчас расплавился, нам пришлось выбросить его в мусор вместе с привезенным мамой свежим «Шпигелем»[146]. На его обложке была изображена бельгийская статуя писающего мальчика, а номер, который так выглядит, читать нельзя.
Так и получилось, что мы с мамой решили предпринять поездку на поезде — лучше всего чертовски дорогом, с кондиционерами. Моя подруга все равно была сейчас занята съемками длинного документального фильма о неизвестном Молчащем лесе где-то на лаосской границе. Я не захотел с ней туда ехать.
Ночью мне снились прохладные швейцарские циновки, прозрачно-холодные горные озера и глетчеры. Итак, мы с мамой по телефону заказали два билета из Бангкока в Сингапур на поезд Eastern & Oriental Express.
Ярко-зеленый свежевымытый поезд стоял на двенадцатом пути станции Хуалампонг, так называется главный вокзал в Бангкоке. Молодой человек открыл нам дверцу такси, подхватил наш багаж и попросил нас присесть в маленькой будке путевого обходчика. Там мы должны были что-то подписать, а затем нам, вместе с большой группой заметно взволнованных австралийцев, предложили занять свои места.
В поезде было замечательно. Прежде всего — прохладно. При строительстве вагонов использовали много сортов редкой тропической древесины, и наше купе, тесное и создающее ощущение защищенности, тотчас напомнило мне купе спального вагона в автогрузовом поезде из Лерраха в Вестерланд, которым я часто ездил в детстве. Оно даже пахло так же: металлом, неоднократно стиранными простынями и недавно подточенными карандашами.
