Владимир Топорков - Наследство
– Так.
– Ну, а теперь агитируй меня по старой оплате свёклу выращивать. Только пусть дураков в другом месте ищут. За сто шестьдесят «ре» я слепнуть на этой свёкле не желаю. Лучше одного быка в доме выращу.
– Говорят, у тебя и так скота, как на колхозной ферме?
– Иной мужик, Женя, сутками водку пьёт, вот как наш Кузьмин, но на него никто пальцем не показывает. Почему?
Да, потому, что он как все поступает. Привычное в глаза не бросается. А вот у меня скот во дворе кое-кому спать не даёт. Неужели же, как и другим, водку пить? Мне вон дочерей на ноги ставить, Дашка совсем расхворалась, её тоже кормить надо…
– Ну, а всё-таки как со свёклой?
– Ищите другого свекловода. Из молодых. У них глаза острые, а я теперь по рядкам трактор веду, а они сливаются, в одну линию. Когда-нибудь так наворочаю – судить будете.
На улице Боброва обступила темнота, точно накрыла с головой. Он медленно сошёл с порожка, сырой снег зачавкал под ногами. Идти было трудно, только у некоторых домов светились окна, маслянистыми пятнами расплывались на снегу, и жидкий свет этот пугал.
Когда он попадал в полоску света, казалось, будто натыкается на что-то острое. Только в новом посёлке идти стало проще – горели фонари, и мысли его опять переключились на разговор со Степаном. С одной стороны, правы люди – расчётливость Степана на скопидомство похожа, в одну сторону направлена – как бы побольше для себя выгод иметь. А с другой, разве не прав он, что уравниловка перекрыла дорогу творчеству, сделала людей друг на друга похожими, как китайские болванчики? Прав Степан, каждый должен проявить свои возможности, а не прятаться за спину, дескать, «моя хата с краю». И о земле верно рассуждает: действительно, хозяин ей нужен. Надо с Егором об этом потолковать, Степана поддержать. В самом деле, разве не всё равно колхозу, кому платить деньги?
Тётя Стеша удивлённо посмотрела на Боброва:
– Чему улыбаешься, Женя?
– Степан Плахов развеселил, – неохотно ответил Евгений Иванович.
– Степан? Да он всю жизнь бирюком на мир смотрит. Под ноги глядит, будто пятак разыскивает.
А может быть, и права тётя Стеша, ищет Степан пятаки, что в землю запрятаны, ищет их честно, ломая голову, только вот поиск пока не имеет успеха? Сказать об этом тёте Стеше, только вряд ли поймёт старая.
Глава шестая
Сослужил Воронок добрую службу Боброву, когда объезжал тот поля. В такую распутицу человек вязнет по колено в грязи, только на лошади и проберёшься. Конечно, можно было бы и не спешить, до сева ещё есть время, но какое-то нетерпение овладело им, точно кто подталкивал в спину. Только агроному, наверное, понятно, как манит весной поле, когда дохнёт прелью трав, отходящей почвой, осязаемо тёплым вишневым клеем.
Он знал восходовские поля. Они начинались от райцентра и тянулись на запад на восемнадцать километров, взбираясь от поймы на крутой взгривок, а дальше лежали ровные, как скатерть. Два неглубоких оврага – Гремячка и Пастуший – рассекают поля своими ветвистыми, чем-то напоминающими оленьи рога отрогами, весной в них устремляется шалая вода, и они могли стать непреодолимой преградой к поездке.
Утро было прозрачным, как роса, от вчерашнего тумана даже сини не осталось, только в низинах цеплялись ещё белёсые лохмотья, и Боброву подумалось: установятся тёплые солнечные дни, вон с утра заискрилось, засверкало всё в округе. Воронок, точно приветствуя этот яркий день, призывно заржал, резво зашлёпал по лужам.
На Серёжином поле Бобров первый раз сошёл на землю, посмотрел озимые. С детства не перестаёт он удивляться неистребимой силе природы. Первый солнечный день, а на проталинах уже набирают тёмную окраску упругие ростки, острые, как шило. На корешках обозначились два проростка, два маленьких бугорка, из которых потом разовьются бобовые корни. Значит, живое поле…
В хорошем состоянии оказались и два соседних с Серёжиным поля… Искренне обрадовался он этому. Капризна всё-таки пшеница – чуть посильнее морозы в начале зимы, когда ещё снежный покров неглубокий, и недосчитаешься урожая. Последние три года вообще наказание – в январе потеплеет, на март похоже, а потом сгрудятся тучи, и холодный дождь острыми молниями ударит в отошедший снег. От этого дождя жди больших бед. Точно панцирем, покрываются льдом выровненные поля озимых, и тогда растения задыхаются.
В этом году, слава Богу, кажется, пронесло, хоть и был перед новогодним праздником дождь. Но снега было уже много, и влага не соприкоснулась с землёй. Это и спасло озимые.
Но если озимые вселили надежду, то с грустной картиной столкнулся он в Пастушьем логу. Давно он здесь не был, и сейчас даже защемило сердце, холодный, как обжигающая роса, пот потёк по спине. Много бед натворил за эти годы Пастуший, словно хищник вонзил острые зубья в поля, перемалывая плодородную пашню. Рваные стены оврага, причудливые, напоминающие старинные крепости, всё дальше вдаются в пашню, расширяя мёртвую зону, где бурлит и пенится сейчас бурный, напоминающий горный, поток. С тоской смотрел Бобров, как медленно сползала в пропасть оттаявшая, растворившаяся, как творог, земля.
Извечная беда плодородного поля – овраги, они как ножевые раны на её лице. Сколько проклятий посылал крестьянин этому дракону, который, как в ненасытную пасть, захватывает плодородные куски, перемалывает водными жерновами богатство, накопленное природой, оставляя за собой глину, песок, гальку, на которых не растут даже сорняки. Тысячелетиями борются с этим несчастьем люди, и итоги борьбы этой бывают неравнозначными: или люди побеждают, и тогда овраг замирает, умеряет свою коварную дерзость, или, наоборот, выходит победителем вешний поток, и тогда снова вгрызается вода в земную твердь…
Пастуший, выходит, одолел человека. Припомнил Бобров, что вот здесь, где стоял он сейчас, раньше оврага не было. Увидел – добрых полкилометра за эти годы отвоевал Пастуший, бросил в свою глотку. И это за каких-то полтора десятка лет! А ведь для многомиллионной по годам истории земли – это мгновенье! Страшно представить, что здесь будет через пятьдесят – сто лет. Суровый иск могут предъявить потомки тем, кто сейчас не предпринимает мер, равнодушно созерцая страдания земли.
Хлеборобская наука накопила немало способов борьбы с оврагами, с водной эрозией. Тут и обсадка краёв лесными полосами, и залужение подошв травами, и даже плетни, которые так любит городить Степан, использовались для защиты земли. Только смотрит он на эту истерзанную, будто взорванную мощными зарядами землю, и злость берёт: ведь знают об этих мерах его земляки, а вот поди же… Разве не видел Пастуший тот же Егор, Николай Спиридонович? Другим можно простить равнодушие к земле, может быть, элементарной грамотности не хватает, а им, двум агрономам? Может быть, и здесь тот же симптом равнодушия, о котором говорил Степан?
Бобров вскочил на лошадь, и Воронок точно угадал настроение нового хозяина, рысью пошёл по вершине оврага. Захотелось Евгению Ивановичу посмотреть Гремячку, хоть до неё скакать целых десять километров. И пока ехал, окрепло решение – начать свою агрономическую карьеру в родном колхозе с Пастушьего лога. Заткнуть ему надо прожорливую пасть, пока не рассёк он колхозные поля поперёк, как ударом острого топора. Надо обсадить верховья оврага дубами, чтоб вцепились они корнями глубоко в землю, легли костью в горле оврага.
Пока скакал к Гремячке, всё ждал Евгений Иванович встречи с лесными полосами, которые вместе с другими ребятишками сажал на колхозных полях. Теперь наверняка поднялись берёзы и вязы, в кольцо окаймили поля. Но проскочил по плотине Фильцовского пруда и поводья натянул от неожиданности – ни одного дерева, даже кустика не увидел. Что тут произошло, какая трагедия разыгралась? Погибли деревья от болезней, от потрав или человеческая воля злым топором решила их судьбу? Это ещё предстояло узнать…
До боли сжимал челюсти Бобров, подъезжая к Гремячке. А что если и здесь, как в Пастушьем, увидит он истерзанную землю? Ему стало не по себе, будто к трагедии в Пастушьем он приложил руку.
Каждый человек имеет предназначение увидеть небо, под которым живёт, солнце, понежиться в солнечных лучах, почувствовать тепло, любоваться дрожащими в вечернем полумраке звёздами… За всё это надо платить созиданием, иначе жить не стоит и не возместишь долг родине, и глухие колокола, как погребальный звон, будут сопровождать твою жизнь. Долг этот перед родиной, пока не оплаченный, у Боброва висит тяжким грузом.
Но на душе полегчало, когда подъехал он к Гремячке. Хоть и широко разлился поток по подошве балки, но такой разрушительной стихии, как в Пастушьем, здесь не было. Удерживала силу воды укрепившаяся трава. Но и здесь до трагедии один шаг: колея от трактора или прогон скота может стать началом беды.
