Владимир Топорков - Наследство
– Не пойму я что-то, Степан, – спросил Бобров, – какой резон Егору пыл твой укорачивать, ведь ты же на пользу колхоза старался?
– А тут прямой резон, Женя. Он, этот резон, со времён коллективизации в деревне живёт. Ты вот мне скажи – те мужики, которых раскулачили, действительно кулаками были?
– Не знаю…
– А я знаю, хоть и того времени не помню. Нет, не были. Они сами на себя ишачили, трудолюбием, усердием, потом своё благополучие создавали. Разве годились бы они для нашей уравниловки? Нет, вот их как класс и ликвидировали. А остались такие, кто вперёд не забегал, резвость не проявлял, плёлся, как все. Они и в колхозе так работать стали – лишь бы день прошёл. Вот почему у нас в сельском хозяйстве одни непорядки – то недород, то засуха. Вожаков среди мужиков нет, а которые есть, их самостоятельность уравниловкой глушат. Знаешь, как сома острогой колют, на реке? Лампочку включают, на два метра вглубь осенью река просвечивается. А на дне самые крупные сомы. Вот в них и острогой.
– Не то говоришь, Степан, – покачал головой Бобров. Он просто не мог согласиться с такими рассуждениями. – Разве сейчас мало опытных, знающих людей живёт в селе, которые не на словах, а на деле работают, и никто на них с острогой не идёт.
Тот помолчал, вздохнул:
– Многого ты, я смотрю, Женя, не понимаешь. Ну, есть передовики, правильно, а остальные? Они в тени. А ведь каждый на государственный каравай должен работать, не прятаться за спину передовика. Я предлагал Егору – дай мне сто гектаров свёклы, удобрения, технику – я на это поле ни одной женщины не пущу, сам свёклу выращу…
– А он что?
– В затылке чешет. Правда, я ему условия поставил: всю зарплату, которую им платишь, мне отдашь.
– Так нельзя! – сказал Бобров.
– Вот и ты туда же – сразу нельзя. А сколько можно?
– Двадцать пять процентов, по инструкции.
Степан замолк, тоска застыла у него в глазах, точно смотрел он сейчас на пожар, безжалостно пожирающий стог сена, заготовленный его усилиями.
– Да это тоже немалые деньги, – поспешил Бобров вывести из этого оцепенения Степана.
– Не в деньгах дело, – усталым голосом заговорил Степан. – Ты вот сам вникни: значит, опять эта инструкция на уравниловку рассчитана. Одному нельзя, а всем можно, только понемножку. Как там… всем сестрам по серьгам… Один мужик мне недавно правильно подметил: «Всё у нас так делается, чтобы безработицы не было…»
– При чём тут безработица? – искренне возмутился Бобров.
– А не улавливаешь? Если все при деле будут, хоть и заработают мало, значит…
– Папа, папа, – закричали девочки, – иди скорее, у нас телевизор запрыгал!..
– Ну, всё не слава богу, – буркнул Степан и пошёл в другую комнату.
Да, со Степаном не соскучишься. Может быть, и путано, но интересно рассуждает, своя политэкономия… И остриё в главную точку упирается, – в производительность труда. Сколько об этом писано-переписано, горы бумаг всяких, а движение вперёд где? Раньше рассуждали просто – вот понаделаем хороших машин, и производительность сама в гору пойдёт, как на верёвочке потянется. Да только машины появились, а выработка не скачет, топчется на месте. По одной простой причине: человек не желает – главный производитель. Его почему-то со счёта сбросили те учёные, которые видели панацею в машинах, будто трактор способен сам решить все проблемы…
Степан вернулся повеселевший, шаг стал лёгкий, присел к столу:
– Счастливое у девок время – ни горя, ни забот. Не то что у нас с тобой было.
Они замолчали, вспомнив одновременно одно и то же – тот случай на колхозной бахче, и Степан спросил тихо, заговорщицки:
– Жень, а скажи, страшно было?
– А ты думаешь! – засмеялся Бобров. Он снова сейчас почувствовал, как возникло в теле давно забытое, оставленное в туманном детстве щемящее ощущение от встречи с колхозным агрономом.
– А всё-таки весёлое время было, – блаженно улыбнулся Степан.
– Я когда к тебе шёл, про дядю Гришу Культю вспомнил. Жив он? – спросил Бобров.
– Солдат этот? Живой… Топает ещё.
– Надо бы тоже зайти, навестить…
– А он уже спрашивал про тебя. Вчера утром прибежал чуть свет, обрадованный, лицо, точно медали его фронтовые, сверкает, говорит: «Слыхал, новость, Женька Бобров вернулся?» А я ему в упор: «А ты чему радуешься, старина?» Смеётся во весь рот, как копеечку нашёл: «Да ведь это мой самый удачный подельщик был. Сколько рыбы мы с ним потаскали». Было?
– Было, было, – Бобров кивнул головой. – Да быльём поросло.
– Ну так навести старика, Женя, – сказал Степан и опять стал жёстким взгляд, – только рыбки вы с ним уже не поймаете… Без ухи обойдётесь…
– Почему? – удивился Бобров.
– Неужели не знаешь? Вот такие, как ты, и виноваты. Кто гербициды разные навыдумывал? Не ты, так тебе подобные. Молодь от этой гадости гибнет, как от отравы. А ещё спрашиваешь…
Прав Степан, в последнее время увлечение гербицидами стало своего рода «золотой лихорадкой», льют их направо и налево, уничтожая не только сорняки. А с другой стороны, как бороться с сорной растительностью? На иное ячменное поле глянешь перед уборкой – сизое стоит от осота, точно хлопчатник выбросил коробочки созревшие. Чуть ветерок – и над полем будто январская метель, хлопья эти порхают.
– А крестьянин с осотом плугом боролся, – точно отвечая на его вопрос, сказал Степан. – У него хоть однолемешник был, но осенью он пахать не торопился, давал возможность сорнякам прорасти, а потом силушку не жалел, пахал поглубже. А сейчас в тракторе триста лошадушек впряжено, но глубоко пахать не хочется, опять уравниловка.
– Далась тебе эта уравниловка! – в сердцах ругнулся Бобров.
– А как же! Она мне всю плешь проела. Ведь почему мы не пашем глубоко, по всем правилам? Оплата у механизатора от гектара идёт… А ему лишь бы этих гектаров побольше. Крестьянин раньше, когда в поле выходил, о хлебе думал, а сейчас о гектарах. Вот какой парадокс получается…
– Да кто ему мешает о хлебе думать?
– Жизнь. Скажу тебе: если зарплату будешь от хлеба получать, сколько вырастил, столько и получил, то как запоёшь, а? Ты или работу сменишь, или головой кумекать начнёшь, как тот хлебушек вырастить. А сейчас ты – как батрак на отживе: есть хлеб, нет хлеба – тебе ветер в спину, оклад в конторе лежит, приходи получай, ешь свой каравай с маслом…
– Не очень сладкий каравай выходит, – вздохнул Бобров.
– Какой есть, но с голоду никто не умирает.
– Ну, а что ты предлагаешь всё-таки? Рассуждения я твои долго слушаю, может быть, они и правильные, только из рассуждений щей не сваришь…
Девчушки громче телевизор включили, музыка забухала оглушительно, как в ступе просо толкут. Степан в стенку кулаком стукнул, крикнул:
– Эй, вы! Потише там… По душе скрежещет от этой музыки. – И дождавшись, пока звук стихнет, сказал: – А на твой вопрос я отвечу – земле хозяина надо вернуть.
– У земли хозяин есть – колхоз…
– Этого хозяина не пощупаешь и к ответу не всегда привлечёшь, потому что расплывчатое это понятие.
– Председателя можно привлечь.
– Председатели приходят и уходят, потому тоже не чувствуют себя хозяевами. День прошёл – и слава Богу…
– Выходит, опять к единоличному хозяйству надо возвращаться, так?
– Ну, сейчас ты меня ещё в кулацких настроениях обвини… Но скажи, должен быть на земле хозяин или нет?
– Должен…
– Тогда кто этот хозяин?
– Колхоз…
– Опять за своё, – Степан улыбнулся через силу. – Ты, как Дарья моя, упрямый. Ей говоришь «кстись», она говорит «пусти». Да пойми ты, не стал колхоз хозяином земли, не стал…
Наверное, о много раз передуманном говорил Степан. Играли желваки на скулах, брови были нахмурены, даже испарина на лбу выступила. Бобров слушал с любопытством. Интересно размышляет, хоть и не во всём логика прослеживается, но думает человек, а думающий – это всегда хорошо. Маловато на свете размышляющих, всё больше потребляющих. Да и от дум отбить легко, какой-нибудь ярлык повесят, в прожекторстве обвинят. Вот бы, Бобров, часто об этом задумывался? Свою задачу в другом видел – как вспахать, посеять вовремя, хоть порой и можно было прослезиться, когда урожай собирал.
– Какой же выход? – спросил он.
– А выход искать надо, – улыбнулся Степан. – Я почему предлагал Дунаеву свёклу взять? Думал так – вот возьму эти сто гектаров, выращу урожай, глядишь, за мной и потянутся мужики. А уважаемый Егор Васильевич мне шиш показал. Говорит, я ответственность брать на себя не буду. Я так понимаю: если взялся руководить, то бери ответственность не только за себя, но и за тех, кто под твоим началом ходит. Так?
– Так.
– Ну, а теперь агитируй меня по старой оплате свёклу выращивать. Только пусть дураков в другом месте ищут. За сто шестьдесят «ре» я слепнуть на этой свёкле не желаю. Лучше одного быка в доме выращу.
