Юрий Иванов-Милюхин - Докаюрон
— Всего один момент. Завтра до двух часов дня я намерен решать проблемы нашей фирмы. А вечером мы приглашены на рандеву в загородную резиденцию одного из высших руководителей «Lafayette», господина Корнуэля. Как ты на это посмотришь?
— Ты меня заявил? — немного подумав, переспросила женщина.
— Естественно. Это будет не деловая встреча, а обычный русский междусобойчик на французский лад. Кто–то придет с женами, кто с невестой, с любовницей. И так далее. Повторяю, встреча неофициальная, но народу, полагаю, соберется достаточно. Сама понимаешь, президент араб.
— Я в курсе. Никаких спецэффектов? В смысле прикида.
— Даже не смокинги, обычные костюмы и вечерние платья. Украшения, само собой.
— А где находится особняк?
— В районе Фонтенбло, одной из раннего периода бывших загородных резиденций королей.
— Версаль стал ею позже, — в знак согласия кивнула собеседница. — Чудненько, экскурсии в деревушку Барбизон не намечается? Ужасно нравится неповторимая барбизонская школа художника Коро и его друзей.
— Тебе мало сокровищ Лувра? Там и «Женщина с жемчугом» твоего Жана — Батиста Коро, и «Жилль» Антуана Ватто. Во всем мире нет того, что выставлено в его полутемных залах с застоявшимся запахом веков.
— О, да! И «Вирсавия» Рембрандта, и «Коронация Наполеона 1» Жака Луи Давида. Не забудь упомянуть про неповторимую Джоконду под темным стеклянным футляром, зацелованную миллионами взглядов, заклацанную ураганами фотовспышек. В прошлом году я едва продралась через плотную толпу туристов из стран утренней росы, восходящего солнца, могущественного дракона. Все как один путешественники были маленькими, узкоглазыми и желтолицыми. В разговоре старались меньше употреблять ласковую букву «л». Они так усердствовали фотоаппаратами, что из–за бликов на месте картины красовалось ослепительно белое пятно. И ничего более.
— Надеюсь, охоту к посещениям музея они не отбили? — с притворным сочувствием поцокал языком собеседник. — В этот приезд, по моему, ты туда не торопишься.
— Зря иронизируешь, — завелась подружка. — Первое, что я сделаю завтра с утра, это поеду на встречу с самым дорогим историческим местом на земле.
— А как же Нотр Дам? — не удержался от колкости мужчина. — До сегодняшнего чудного вечера путеводной звездой был он.
— Чуть позже я съезжу туда помолиться, — холодно отрезала молодая женщина.
В домах вокруг давно погасли огни. Истинные французы, как все европейцы, ложились спать довольно рано. Лунный свет делал тени от строений и деревьев резче, таинственнее. Когда на маленькой уютной веранде отключилась единственная в бледно розовом плафончике лампочка, показалось, что в тишине раздалось бряцание боевых доспехов римских легионеров и цокот копыт коней мушкетеров. Но лишь почудилось. Так зазвенела в ночи оберегаемая французами как зеница ока парижская тишина.
Она неторопливо шла по выложенному пиленым камнем просторному Двору Карре к главному входу в бывший королевский дворец Лувр. В лучах утреннего солнца посередине пылала построенная из хрусталя пирамида, закрывающая обширный вестибюль подземной площади, с которой можно было попасть в любой конец музея мирового значения. На фоне ренессансных и классических дворцовых форм угловатое сооружение выглядело чудовищно. Его невозможно было сравнить, приложить, ни с чем, ни к чему. Но интеллигентные французы на то и законодатели моды, что поначалу диктуют неприемлемое, через короткое время становящееся обиходным. В прошлом веке так случилось с Эйфелевой башней, после ее возведения оплеванной парижанами в полном смысле слова. Пройдет всего три–пять лет, неуклюжая на вид пирамида тоже займет славное место в ряду особо почитаемых достопримечательностей.
Выйдя из метро за несколько остановок до Лувра, женщина поднялась наверх, прошлась по улицам пешком, освежая в памяти подзабытые мелочи. Неспешно прогулялась по саду Тюильри с многочисленными статуями, восьмиугольным бассейном, фонтанами, массивными каменными вазами, свернула на набережную Сены. Полюбовавшись юркими речными корабликами, видами на противоположный, забранный в гранит берег, застроенный мрачноватыми средневековыми зданиями, типа конических башен Консьержери, она вернулась на окруженное дворцовым комплексом пространство через площадь Каррузель с самой маленькой из трех на улице Триумфальной аркой. Увенчанная конной квадригой, она была копией римской арки Септимия Севера. Все в мире имело первоисточники. И вот теперь молодая женщина входила под гулкие своды королевских когда–то апартаментов. Все течет, все меняется, сказано в Библии устами Экклезиаста, Златоуста, царя Давида, Иоанна Крестителя — неважно. Все они говорили об одном и том же, указывали человечеству на бренность земной жизни, на ценности более великие. Но до тех, незримых, не осязаемых на ощупь, ценностей людям дела не было, они стремились заполучить все и сразу. Короли, со всего мира загребая под себя бесценное, тоже не задумывались над тем, что когда–нибудь придется делиться. Пришло время, царствующих особ не стало, сокровища перешли в руки общие. Чтобы ни у кого не возникало желания повторить неразумный пример, шедевры собрали в одно место, объявили охраняемыми государством. Защищали полотна, статуи, изделия из драгоценных металлов не хрупкие смотрители — старички и старушки, не электронная сигнализация, как могло показаться на первый взгляд. Сами люди в силу природной зависти следили за тем, чтобы нигде, ничего, никуда не пропало. Многие и рады были, да остальным тоже хотелось. Особенно это ощущалось по бегающим взглядам не только людей богатых, но и ничего не смыслящих в искусстве представителей из стран развивающихся. Природу человеческую как переломишь!
Уделив окруженным как вода меняющей состав толпой «Сидящему писарю» с глазами из горного хрусталя, безрукой «Венере Милосской», безголовой, но крылатой, «Нике Самофракийской» по несколько неповторимых мгновений, женщина остановилась перед «Моной Лизой» Леонардо да Винчи. Как всегда, небольшая темная картина купалась в бликах от фотовспышек. Мечтать о том, что когда–нибудь плотный человеческий поток иссякнет, не приходилось, и она прошла дальше, ненадолго задерживаясь у средневековых итальянской, фламандской, поздней французской художественных школ. У двухметрового вавилонского, из черного базальта, четырехтысячелетнего «Кодекса Хаммураби» людей не было. Человечество законы не интересовали.
Посмотрев на часики, женщина направилась к выходу. Вновь прошлась пешком до площади Согласия с двадцати трех метровым египетским обелиском с отраженными на нем подвигами фараона Рамзеса, с двумя великолепными фонтанами, бассейнами и вездесущими статуями вокруг. Купив в пицерии не менее вездесущую пиццу, как простой турист примостилась на один из гранитных выступов, утолила голод. Времени до обеда еще оставалось достаточно. Заметив в конце площади одинаковую на всех языках букву «М», неспешно отправилась туда.
Под куполообразными сводами чередующихся капелл Собора Парижской Богоматери было прохладно и сумрачно. Играли всеми цветами радуги витражи южной розы, подсвечивали масивные колонны висящие между ними громоздкие люстры. Женщина прошла через заполненный людьми просторный зал к главному алтарю с деревянными хорами, в котором находилась статуя Скорбящей Богоматери. По обе стороны ее навсегда застыли в колено преклоненном состоянии два французских короля. Перед Богоматерью она осенила себя православным крестом, прошла дальше, за алтарь. Напротив громадного креста, подпираемого измученными фигурами в раскрашенных гипсовых одеждах, надолго задумалась. Трепыхались от сквозняков язычки пламени на свечах, пробегали по композиции тени. Пахло ладаном и почти восьмисотлетней замшелостью. За спиной, перед алтарем, хор мальчиков в белых одеждах под руководством святого отца исполнял католические гимны. Слаженные детские голоса под сводами храма звучали ангельскими призывами к благодушию. Молодая женщина все больше проникалась их, пропитывающих саму суть, благовестом. Душа распрямлялась, сердце стучало ровнее. Скоро она вся ушла в себя.
Из задумчивости ее вывел короткий емкий возглас. Японский самурай в современных одеждах настраивал ультрамодный «Кэнон» на японскую гейшу не в кимоно. Вздохнув, женщина подтянула ремешок сумочки ближе к локтю, направилась в сторону выхода. Времени у креста она все равно провела достаточно, успев выложить все, что отяжеляло душу. На улице было много солнца и тепла. Пройдя к вбитому в булыжник отшлифованному желтому каменному пятаку с цифрой «О», обеими ногами встала в середину, с легкой иронией загадала желание. Уступив место следующему охотнику до чудес, оглянулась на две соединенных вместе ажурной галереей, круглым витражом и коническим входом прямоугольных башни, образующими готический фасад собора. С каждого угла, выступа, хищно пялились на людей злые химеры, демоны, фантастические птицы и чудовища. Вся эта мерзость до того естественно корчила рожи и скалила зубы, запугивая туристов и прохожих, что своей преданностью вековым стенам вызывала к себе уважение. Из–за башен выглядывал рифленый готический шпиль с католическим крестом на вершине. Перекинув сумочку через плечо, женщина поправила широкий пояс на обтягивающих фигуру брюках. Не оглядываясь больше, мимо прилавков букинистов, через причудливый мост Пон Нёф тронулась на другую сторону Сены. Программа на сегодняшнюю половину дня была выполнена.
