Альфред Дёблин - Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу
«Ты хочешь, чтобы я осталась с тобой?»
Он без колебаний:
«Да».
Она:
«Это невозможно, любимый. Из-за принцессы».
«О, боже!»
«Принцесса тебе еще предстоит. Она главное блюдо. Я всего лишь hors d'oeuvre[7]».
«Передай ей: я ем только hors d'oeuvre, врач прописал мне принимать hors d’oeuvre три раза в день»
Она соскочила с его колен, изменила тон, высокомерно взглянула на него.
«Друг мой, ты все видишь в превратном свете. К принцессе не позволят приблизиться ни одному человеку, о котором не было бы известно, что он ее беззаветно любит».
«Но ведь я… я же ее никогда не воспевал».
«Советую тебе помалкивать насчет этого».
И тут неотесанный Готфрид взорвался:
«Знаешь, Зулейка, даже Жофи, рыцарь и знаменитый трубадур, и тот не воспевал принцессу».
«Как это?»
«Я хочу сказать, такую принцессу».
«Подумаешь, дорогой мой. Разве это аргумент? Весь смак его ухаживания как раз и был в том, что он добивался никому не ведомой незнакомки, дамы, которой, может, и вовсе не существовало. Вот в чем высшая поэзия, вот где доступная смертному вершина любовного чувства. Как прекрасно любить совершенно абстрактно, беспредметно! Впрочем, я перестала восхищаться Жофи после того, как ты мне доверился: сперва поднимает шум на весь мир, а потом посылает вместо себя другого».
«Я сам предложил свои услуги», — пробормотал Готфрид. Он попал впросак.
Одалиска направилась к дверям. Готфрид спросил, что его ждет.
«Терпение, друг мой».
Готфрид задумал было улизнуть, если в ближайшие день-два ничего не произойдет. Но потом вспомнил Жофи, своего господина, вспомнил, что обещал товарищам, которые встречались с ним тайком во дворе замка и которых он держал в курсе дела. Нет, бежать было невозможно уже потому, что бегство раскрыло бы их обман и навлекло бы позор на Жофи.
И Готфрид мешкал так долго, что его отвели к принцессе.
Вот он стоит в полутемном, благоухающем мускусом зале перед широким креслом, на котором водружено закутанное во что-то существо, возможно, человек. Готфрида совершенно не волнует вопрос, кто или что перед ним. Ведь он не археолог.
Наверху, где полагается быть голове, горят две красные точки — глаза. Готфрид удивился: неужели у человека могут быть такие глаза? Нечто подобное встречается у животных, а еще чаще у рыб. Ресницы у существа редкие и белые. Постепенно Готфрид разглядел и лицо, словно бы обтянутое пергаментом и раскрашенное в желтый и красный цвета. Рассматривая эти детали, он подумал: перед ним, возможно, деревянная скульптура.
На подбородке у существа торчали пучки белых волос. Рта на лице, казалось, не было. Ничего удивительного, сказал себе Готфрид, в таком состоянии человек уже не может больше есть.
За подбородком начиналась яркая, как у одалисок, одежда, широкие шальвары. На голову скульптуре намотали белый тюрбан, скрепленный спереди рубиновым аграфом.
Глаза на неподвижной, маленькой, словно кукольной маске мигали. Время от времени одна из придворных дам склонялась над маской и утирала слезу.
Вот с кем шпильман Готфрид оказался лицом к лицу. Он, стало быть, достиг той вожделенной цели, к какой стремился Жофи.
За ним внесли лютню. Дали ему в руки. И попросили исполнить в честь принцессы песню, но на сей раз всего одну-единственную.
Он с удовольствием запел. Это придало ему мужества. Он собрался с духом.
Но тут маска кивком велела ему приблизиться.
Он не подошел.
Не мог.
Опять ударил по струнам и, не ожидая приглашения, запел. Почувствовал себя в своей тарелке и зарычал уже без всякого музыкального сопровождения.
Рыцари повскакали и кинулись на него, стали утихомиривать. Пытались успокоить. Их, видно, не удивила его вспышка. Но он не дал себя утихомирить. Сцепился с рыцарями. На секунду вырвался и бросил лютню под ноги принцессе, перед которой выросла какая-то дама. Принцессу унесли. А его удалось связать.
Клокоча от ярости, связанный, он лежал в своей комнате; вечером послышались чьи-то шаги, то была его hors d’oeuvre, одалиска. Она наклонилась над ним и зашептала, что не надо бояться, ничего с ним не случится. Будь принцессина воля, ему бы уже перерезали глотку, и она бы достигла желанной цели — получила бы свежую человеческую кровь для омовения. Однако советники принцессы предостерегли ее от этого. Она не должна заходить чересчур далеко.
«Что мне делать? Что сделают со мной? Я ведь связан».
«Тебя отнесут к ней. Она будет тебе угрожать, тогда выставь окно. Ее окно над стеной. Ты скатишься с холма. Ничего страшного».
«Но я связан».
«Не бойся».
Вскоре его отнесли на носилках в покои принцессы. Он взял себя в руки, чтобы не закричать, пока его тащили, — боялся, как бы его не зарезали. Помнил слова своей одалиски.
Принцесса на сей раз все время была в движении. Держалась прямо, маленькими шажками подошла к нему, села рядом с носилками, на которых он лежал связанный. Странное существо: ни мужчина, ни женщина.
Он сразу же заорал, словно его резали, — в правой руке принцессы он заметил маленький кинжал. Она кивнула ему. Он замолк. Чуть слышным голосом принцесса проговорила:
«Я велела тебя связать, хочу побеседовать с тобой наедине, но боюсь, что ты на меня нападешь».
«Я не могу шевельнуть пальцем», — сказал он со скрежетом зубовным.
«Что я тебе сделала? Ты пел мне хвалу. Прочти пергамент, который я положу рядом с тобой».
«Я и так знаю, о чем там. Царь Давид и сунамитянка».
«Верно. Тебе уже все рассказали. Так написано в Библии. И в этом нет ничего ужасного: когда-то и я была молода, и прекрасна, и полна прелести. Я была такая, как та благородная дама, которую ты воспевал. Была ею. Была этой красавицей и, слушая твои песни, — мне их доставляли, — говорила себе: этот человек знает меня, как никто. Я превратилась в старуху, похожую на ведьму, вызываю отвращение. Но ты-то знаешь: я не такая. Ты знаешь! Только злая старость сделала из меня ведьму». Она всхлипнула.
Добрый Готфрид:
«Освободи меня».
Она:
«Я благородная принцесса, чтимая тобой. В душе я такая. Спаси меня, Жофи Рюдель из Блэ. Ты моя единственная надежда. Все остальные меня обманули».
На кончике языка у Готфрида вертелись слова о том, что она обратилась не по адресу: он никогда ее не воспевал.
Она:
«Я внушаю тебе отвращение. Ты видишь только мою оболочку, которую я сама ненавижу. Никто не хочет сжалиться надо мной».
Тон ее изменился. Теперь она смотрела остановившимся взглядом поверх него.
«Все они меня ненавидят. Боятся меня. Я злая, а почему бы мне не быть злой? Они хотят, чтобы я сдохла. Но я не желаю умирать. Я не умру».
«Мы все должны умереть. Такова судьба».
«Неправда. В давние времена люди жили пятьсот лет, а то и тысячу. Обними меня. Согрей меня. Я мерзну. Ты молод. Поделись со мной своей молодостью. Я высыхаю у всех на глазах. Если ты прижмешь свои губы к моим губам, холодным как лед, жар опять заструится у меня по жилам. С утра до вечера я перебарываю смерть. Помоги мне. Хочешь стать моим рыцарем? А я стану твоей юной принцессой. Ведь ты мне обещал. Ты должен сдержать свое слово».
Руки принцессы сильно дрожали. Ее клонило к земле. Он испугался, как бы она не упала на него. Беззащитный, он лежал перед этим вампиром.
«Я хочу (он хотел сказать: я не хочу, но проглотил словечко „не“)…я хочу тебе ответить. Но сперва развяжи меня».
Принцесса взяла кинжальчик. Когда руки ее приблизились к нему, движения принцессы обрели уверенность, она перерезала веревки, даже не оцарапав его.
Он мгновенно вскочил, сделал несколько приседаний, без всякого стеснения потянулся (как-никак Готфрид не был рыцарем) и сказал про себя: «Ну вот, сатанинское отродье, твой последний час пробил. А теперь я погляжу, где окошко, о котором говорила моя hors d'oeuvre».
Он быстро обнаружил окно и сразу же, отойдя всего шагов на пять от принцессы, заговорил:
«Я тебе что-нибудь обещал? Ты обманщица. А твой дворец — ловушка. Сколько людей у тебя на совести, мерзавка?»
Казалось, старуха развеселилась, глаза ее заблестели, и в комнате раздался бодрый голос:
«Много. Таких тварей, как ты, ежегодно рождаются десятки тысяч».
Она уронила колокольчик. Он зазвенел. В мгновение ока дверь распахнулась, в комнату ворвалась вооруженная стража.
Готфрид, опрокинув два стула, загородил страже дорогу. Одним прыжком достиг окна, выпрыгнул, пролетел стену, покатился вниз по довольно-таки крутому склону и заполз в углубление в каменной кладке. Люди принцессы промчались мимо, не заметив его. Он пересидел ночь, а утром пробрался на постоялый двор к Жофи.
Сообщение о том, что произошло во дворце — там еще находилось много шпильманов Жофи, — привело в боевую готовность всех рыцарей из свиты трубадура. Жофи послал за своим отцом, который в тот же вечер прибыл с большим отрядом вооруженных людей. Седовласый рыцарь дал клятву отомстить за себя и за других. У ворот замка герольд возвестил:
