Джонатан Троппер - Как общаться с вдовцом
— Проверь зеркала, прежде чем трогаться с места.
— Проверил.
— Ты не посигналил.
— Никто не сигналит.
— Если не будешь сигналить, не пройдешь экзамен по вождению. Пожалуйста, держись за руль обеими руками.
— Одной я вожу лучше.
— А я езжу лучше, если у водителя обе руки на руле. Осторожно!
Какой-то фургон резко сворачивает, чтобы не въехать в наш высунувшийся на дорогу капот, и яростно гудит. Расс небрежно показывает ему из окна средний палец.
— Я его видел, — поясняет он.
— Ну конечно.
— Поедем по шоссе?
— Разумеется. Только сначала остановись на красный.
Он бьет по тормозам; машину заносит, и когда она останавливается, нас с силой бросает вперед, так что ремни безопасности натягиваются.
— Она очень милая, правда? — спрашивает Расс.
— Кто?
— Мисс Хейз.
— Если тебе такие нравятся.
— Такие всем нравятся.
— Знаешь, я был так поглощен ее рассказом о том, как тебе надрали задницу, что мне некогда было обратить на нее внимание. Из-за чего хоть подрались?
— Он стебался над моей татуировкой.
— И что же он сказал?
— Всего я не расслышал.
— Но ты его ударил.
— Он сам напросился.
Загорается зеленый, и Расс слишком сильно давит на газ, так что меня опять отбрасывает на сиденье.
— Полегче.
Дождь усиливается, капли барабанят по ветровому стеклу. Расс включает дворники и сворачивает на бульвар Спрейн-Брук.
— Ты когда-нибудь раньше ездил в дождь? — спрашиваю я.
— Не беспокойся, — отвечает Расс, выруливая на шоссе, и дает полный газ.
— Следи за скоростью.
— Сам следи. Я слежу за дорогой. — Он перестраивается в левый ряд и сбрасывает скорость до шестидесяти.
— Куда мы едем?
— Увидишь.
Впереди по средней полосе ползет тягач с прицепом, из-под его колес летят целые фонтаны брызг. Расс увеличивает скорость, пытаясь его обогнать, но тягач начинает медленно сворачивать в наш ряд.
— Давай же, шевелись! — в сердцах произносит Расс, сигналя ему.
— Езжай помедленней, — советую я. — Ты его здесь не обгонишь.
— Вот уж фиг.
Впереди шоссе поворачивает; на повороте Расс давит на газ и осторожно обгоняет тягач, так что тот грохочет совсем рядом с моим окном, окатывая наше ветровое стекло волной дождевой пыли из-под огромных колес.
— Расс! — кричу я.
— Заткнись! — орет он.
Я чувствую, как колеса скользят по мокрому от дождя асфальту: на повороте нас заносит, и мы проезжаем в нескольких сантиметрах от тягача. Его грязевые щитки щелкают, как кнут; нас несет под его шасси, и рев гудка тягача заглушает наши вопли. Но тут, за миг до столкновения, Расс выравнивает машину, мы стремительно обгоняем тягач, который гудит и слепит нас дальним светом.
— О боже, Расс! — выдыхаю я, не в силах оправиться от ужаса перед столкновением.
— Да, фигня получилась, — соглашается Расс с круглыми от испуга глазами. — Но зато мы теперь точно знаем, что тебе уже не хочется умирать.
— Очень смешно.
Он включает правый поворотник и перестраивается, чтобы свернуть с шоссе.
— Куда мы едем? — спрашиваю я, хотя уже знаю ответ.
Расс смотрит на меня и улыбается.
— Сообщить маме хорошую новость.
Я давно понял, что ходить на кладбище — это не мое. Я никак не могу отделаться от мыслей об отвратительной телесности всего этого. После смерти Хейли я на протяжении нескольких недель старался привыкнуть: приходил и сидел на лужайке у ее могилы, снова и снова начиная неуверенный монолог, но так и не смог заставить себя поверить в то, что меня кто-то слушает. Даже если бы и поверил, я никогда не пойму, зачем разговаривать с могилой. Если жизнь после смерти есть и они нас слышат, то, уж наверно, слышат везде. В чем тут смысл: разве разговаривать с умершим можно только в пределах какого-то пространства, как по сотовому, а если уехать слишком далеко, звонки перестанут доходить? Я знаю, будь я духом, в последнюю очередь меня можно было бы застать у собственной могилы, наблюдающим, как гниет мое тело. Не люблю смотреть в зеркало на свои лучшие дни.
Так что каждый раз кончалось тем, что я сидел и пялился на траву, представляя себе в двух метрах под землей ее гроб, его лакированную поверхность, некогда отполированную и блестящую, как «кадиллак», а сейчас облепленную грязью. А потом я неминуемо пытался вообразить содержимое гроба. В общем, вместо того чтобы вспоминать Хейли, я рисовал в воображении отвратительные останки того, что когда-то было моей женой. Я не знаю, что мы хоронили, но после падения самолета и пожара от нее могли остаться лишь жалкие куски — страшное оплавленное месиво из осколков костей, обуглившейся плоти и волос, реквизит из фильма ужасов, который отдаленно не похож ни на что человеческое. Если я что и вынес из всего пережитого, так то, что кремация — это замечательно. Чисто, рационально и, что важней всего, не дает разгуляться воображению. Можно было бы превратить все кладбища в леса и площадки для игр.
Мы с Рассом мрачно и торжественно стоим под дождем в окружении белых и серых надгробий, которые, насколько хватает глаз, торчат из земли, точно кривые зубы. Мы упорно вглядываемся в гравировку на памятнике Хейли, словно надеемся, что с тех пор, как мы были здесь в последний раз, надпись была откорректирована, исправлена.
— Не верится, что прошло уже больше года, — произносит Расс.
— Я знаю.
— Иногда кажется, что прошла неделя, иногда — что это было так давно, что даже не вспомнишь, как мы жили, когда она была жива.
— Ты часто сюда приходишь? — спрашиваю я.
— Когда есть кому меня отвезти.
— Ты меня никогда не просил.
Расс кивает. От дождя его волосы спутались и лоснятся.
— Я не хотел тебя расстраивать.
— Это было бы не так-то просто, учитывая, как я сейчас себя чувствую.
— Ты разговариваешь с ней?
— Ее голос звучит в моей голове с утра до ночи.
Он оборачивается ко мне.
— Но ты разговариваешь с ней или нет?
Я убираю с глаз мокрые волосы.
— В общем, нет, — признаюсь я. — Нет.
— Ну, надеюсь, ты не будешь возражать, если я поговорю с ней.
— Конечно же, нет.
Расс делает шаг вперед, смахивает остатки листьев с низкой прямоугольной изгороди в ногах могилы, встает на колени, кладет голову на надгробие и закрывает глаза. В движениях Расса нет и следа его обычной самоуверенности. Я понимаю, что слышать, как он говорит с Хейли, выше моих сил, поэтому отхожу на несколько шагов назад и поворачиваюсь к нему спиной. На другой конец кладбища только что прибыла похоронная процессия, и я глазею на скромное шествие красных и черных зонтов, которые, покачиваясь среди могил, движутся за гробом по геометрическому рельефу блестящих надгробий.
У меня была жена. Ее звали Хейли. Ее больше нет. Как и меня.
Какое-то время я наблюдаю за похоронами, но вот я слышу за спиной резкий звук. Я оборачиваюсь и вижу, что Расс горько рыдает на надгробии Хейли. Его лицо искажено мукой, он раскачивается из стороны в сторону, словно от невидимого штормового ветра.
— Расс, — зову я, подходя к нему. — Все в порядке.
Но, разумеется, это не так, и он это понимает. Он безутешно вцепляется в камень, отчаявшись почувствовать что-то, кроме холодного, мокрого гранита. Я наклоняюсь, не зная, как к нему подойти, но стоит мне тронуть его за плечо, и он валится на меня, тянет вниз, и я встаю на колени в мокрой траве. Расс прячет лицо в сгибе моего локтя, сжимает мою руку и издает долгий дрожащий вопль. Мое тело содрогается от его плача, под прядью его мокрых волос видна татуировка кометы Хейли, переливающаяся на влажной коже Расса. Рисунок словно с укором смотрит прямо на меня, и я решаю, что мне давно пора поговорить с Джимом — вне зависимости от того, есть загробная жизнь или нет.
Глава 19
Первой уликой стали клочки лобковых волос в мусорной корзине.
В то утро Хейли стояла голой у себя в ванной, собираясь залезть под душ, как вдруг заметила в мусорной корзине пушистый комок. Она испуганно вскрикнула, думая, что это мышь, но потом увидела, что кучка шерсти, валяющаяся в корзине на упаковке из-под мыла, не двигается. Полусонная Хейли заглянула в корзину, пытаясь понять, что же такое она видит. Сначала она решила, что это Ферби — одна из тех игрушек, которые было модно покупать на Рождество несколько лет назад. Наверно, Расс ее сломал и выбросил. Она наклонилась, чтобы получше рассмотреть, и вот тут-то увидела, что странная кучка на самом деле не что иное, как клок лобковых волос. Точнее, лобковых волос Джима. В недоумении Хейли попыталась представить, как Джим стоит голый над мусорной корзиной и бреет лобок. Она изумленно разглядывала кучку темных — с рыжеватыми подпалинами, отметила она, — курчавых волос. Они были женаты почти десять лет, но она никогда не замечала, что лобковые волосы Джима отдают в рыжину. Значит ли это, что она плохая жена? Замечают ли другие жены такие вещи? Нахмурившись, она выпрямилась. Почему Джим спустя столько времени вдруг решил сбрить лобковые волосы? Варианты ответов маячили перед ней, как в стандартном тесте.
