Томас Пинчон - Рассказы из авторского сборника «Выкрикивается лот сорок девять»
Может, это его Манон?
— Вы были хорошими врагами, — произнес он наконец. Звучало фальшиво. Вот если бы у него было больше времени — на то, чтобы выучить новую роль…
Настал момент, которого они ждали. Гудфеллоу услышал выстрел и, обернувшись, увидел, как Порпентайн падает на песок. Он вскрикнул и увидел, что вся троица повернулась и пошла прочь. Возможно, они направятся прямо в Ливийскую пустыню и будут идти, пока не достигнут далекого морского берега. Затем, покачав головой, он взглянул на девушку. Взял ее за руку, и они вернулись к фаэтону. Разумеется, шестнадцать лет спустя он был в Сараево, в толпе, собравшейся, чтобы приветствовать эрцгерцога Франца-Фердинанда. Поговаривали об убийстве как о возможном толчке к апокалипсису. Гудфеллоу должен был находиться там и, если удастся, предотвратить и то и другое. Он был теперь сутулым, потерял половину волос. Время от времени он пожимал руку последней из покоренных им особ — блондинке-барменше с усиками; она описывала его подружкам как простодушного англичанина, который не слишком хорош в постели, зато не жаден.
Секретная интеграция
На улице шел дождь, первый дождь в октябре, на исходе сенокосной поры, осеннего великолепия и той прозрачной ясности последних ведренных дней, которая еще несколько недель назад манила жителей Нью-Йорка, толпами устремившихся на север в Беркширские горы[118], чтобы поглазеть на залитое солнцем разноцветье деревьев. Сегодня была суббота и дождь — гнусное сочетание, как назло. Тим Сэнтора сидел дома, дожидаясь десяти часов и размышляя о том, как улизнуть на улицу, не попавшись на глаза матери. Гровер назначил встречу на десять утра, и не прийти было нельзя. Тим, свернувшись калачиком, устроился в старой стиральной машине, лежавшей на боку в чулане; он слушал журчание стекающей по желобу дождевой воды и разглядывал бородавку на пальце. Бородавка появилась недели две назад и никак не проходила. На днях мать водила его к доктору Слотропу. Доктор намазал бородавку какой-то красной мазью, выключил свет и сказал: «Ну-с, посмотрим, что будет с бородавкой, когда я зажгу мою волшебную фиолетовую лампу». Вид у лампы был не очень-то волшебный, однако, когда доктор ее включил, бородавка засветилась ярким зеленым цветом. «Прекрасно,— сказал доктор Слотроп.— Зеленая. Значит, пройдет сама, Тим. Совершенно точно». Но когда они выходили, доктор, понизив голос до шепота, который Тим научился не пропускать мимо ушей, сказал его матери: «Суггестивная терапия помогает в половине случаев. Если бородавка в ближайшее время не пройдет сама по себе, приведите его еще раз, и тогда попробуем жидкий азот». Вернувшись домой, Тим сразу побежал к Гроверу, чтобы спросить, что значит «суггестивная терапия». Он нашел его в чулане, где Гровер занимался очередным изобретением.
Гровер Снодд был чуть постарше Тима и считался гениальным ребенком, правда с некоторыми оговорками. Он был юным гением, не лишенным недостатков. Например, его изобретения не всегда работали. А в прошлом году он подрядился делать домашние задания всем подряд, по десять центов за каждую работу. Однако, как уже нередко бывало, попался на собственной неосторожности. Взрослые каким-то образом (по словам Гровера, с помощью «кривой», показывающей, насколько хорошо каждый может учиться) вычислили, что за успехами закоренелых двоечников и троечников стоит именно он. «Против закона средних чисел не попрешь,— сказал Гровер,— и против кривой не попрешь». Учителя начали всерьез обрабатывать его родителей, чтобы те перевели сына в другую школу. В любое место. Куда угодно. Может, Гровер и был докой во всех школьных предметах, разбирался во всем, от вулканической лавы до набегов индейцев, но ему, как заметил Тим, явно не хватало хитрости, чтобы скрывать, насколько он действительно умен. Всякий раз, когда ему предоставлялся случай, Гровер поддавался искушению показать свой ум. Решая кому-нибудь задачку на определение площади треугольного двора, Гровер не мог удержаться и приплетал малость тригонометрии — этого слова половина класса и выговорить толком не могла, или использовал интегралы — это слово иногда попадалось в комиксах про космические путешествия, но так и оставалось для них пустым звуком. Впрочем, Тим и другие относились к этой слабости Гровера вполне терпимо. Почему бы при случае не пустить пыль в глаза? Ему итак порой приходилось нелегко. Он не мог говорить со сверстниками о высшей математике и вообще о высших материях. Гровер как-то признался Тиму, что раньше обсуждал внешнюю политику со своим отцом, пока однажды они не поссорились из-за серьезных расхождений во взглядах на Берлин. «Я знаю, что им надо делать,— кричал Гровер (он всегда кричал — на стены или на какой-нибудь массивный предмет, оказавшийся поблизости, — чтобы показать, что злится не на вас, а на нечто, имеющее отношение к миру взрослых, скроенному ими по своим меркам, большому миру, в который его не допускали, злится на их косность и упертость, преодолеть которые он пока мог только внутри себя),— я точно знаю, что они должны делать». Однако когда Тим поинтересовался, что именно они должны делать, Гровер ответил: «Не важно. Мы поспорили из-за какого-то пустяка. Но теперь не разговариваем друг с другом, а это не пустяк. Теперь дома родители меня не трогают, а я не трогаю их». В этом году он бывал дома только в выходные и по средам. В остальные дни он ездил за двадцать миль в колледж, Беркширский мужской колледж, созданный по образцу Уильямс-колледжа[119], только поменьше. Там он посещал различные курсы и рассуждал о высших материях. Школа победила Гровера, избавилась от него, Учителям и так забот хватало, и к тому же им хотелось, чтобы все сами делали домашние задания. Очевидно, отец Гровера тоже не возражал против колледжа, особенно после их ссоры по поводу Берлина.
— Дело не в том, что он глупый или злой,— орал Гровер на керосиновую печку в их доме.— Не в этом дело. Всё гораздо хуже. Он разбирается в вещах, на которые мне наплевать. А я разбираюсь в том, чего ему никогда не понять.
— Тебе виднее,— сказал Тим.— Слушай, Гровер, а что такое «суггестивная терапия»?
— Что-то вроде лечения самовнушением,— ответил Гровер.— Тебе так собираются вывести бородавку?
— Да. — Тим рассказал о красной мази, которая светилась зеленым светом под лампой.
— Ультрафиолетовая флуоресценция,— сказал Гровер, явно смакуя слова,— никак не действует на бородавки. Доктор хотел ее заговорить, но теперь у него ничего не выйдет, я ему все карты спутал. — И он захохотал, катаясь по полу, словно его щекотали. — Бородавки исчезают когда захотят, вот и все. Они себе на уме.
Гровер веселился всякий раз, когда ему удавалось расстроить планы взрослых. Тиму и в голову не приходило выяснять почему. Самого Гровера не особенно заботили побудительные мотивы. «Они думают, что я умнее, чем есть на самом деле,— как-то признался он.— По-моему, им не дает покоя идея "гениальном ребенке", о том, каким он должен быть. Вроде тех, что показывают по телевизору. И они хотят, чтобы я был таким же». Тиму вспомнилось, что в тот день Гровер был особенно зол, потому что не сработало его новое изобретение — натриевая граната состояла из двух отделений — одно с натрием, другое с водой, — разделенных тонкой перегородкой. Предполагалось, что при разрыве перегородки натрий вступит в контакт с водой и оглушительно взорвется. Но то ли перегородка была слишком прочной, то еще по каким-то причинам — взрыва не получилось. Что еще хуже, Гровер накануне прочитал книжку Виктора Эплтона[120] «Том Свифт и его магическая камера». Он как бы случайно постоянно натыкался на книжки про Тома Свифта, хотя выработал целую теорию о том, что в этом был чей-то злой умысел, что не он натыкался на книжки, а ему их подбрасывали, и происходило это при непосредственном участии его родителей и/или учителей. Книжки про Тома Свифта были прямым вызовом Гроверу, словно он должен был соревноваться с героем этой серии, выдумывать еще более хитрые изобретения и зарабатывать на них еще больше денег, да к тому распоряжаться ими более благоразумно, чем Том Свифт.
— Ненавижу этого Тома Свифта! — выкрикнул Гровер.
— Тогда перестань читать эти книжки,— предложил Тим.
Но Гровер не мог; он пытался, но никак не мог от них отказаться. Казалось, книжки про Тома Свифта, словно аппетитные кусочки хлеба, выскакивают из невидимого, поставленного тайным недоброжелателем тостера, и Гровер их тут же проглатывает. Они были его пагубным пристрастием; ему всюду мерещились летающие военные корабли, электрические винтовки.
— Бред какой-то,— сказал он.— Этот парень — жалкий хвастун, говорит как идиот, к тому же он сноб и…– стукнув себя по голове, чтобы вспомнить слово,— и к тому же расист.
— Кто?
— Помнишь, у Тома Свифта есть цветной слуга по имени Искорени Сэмпсон? Или просто Кор. Том Свифт ужасно с ним обращается. Они что, хотят, чтобы я тоже стал таким, начитавшись этой ерунды?
