Тайный знак - Жукова Алёна
Каждый вечер, уложив сына спать, Настя открывала книгу. Прежние записи с вариантами дешифровки и языкового анализа не сохранились, пришлось все восстанавливать. Шло время, и она все больше склонялась к мысли, что книгу надо передать специалистам-историкам, но при этом постараться избежать ненужных вопросов: откуда, где взяла? Ведь ее реабилитировали, не найдя доказательств похищения древней книги из музея. Глупо и опасно взять теперь и признаться, что «взяла попользоваться».
Случайно ей удалось установить, что стило ведет себя по-разному, когда зажато в руке и когда висит на шее. В руке абсолютно мертвое, а на шее слегка нагревается и вибрирует. Это было необъяснимо, и она решила проверить на Михаиле. К ее большому разочарованию, на нем стило всегда оставалось одинаково нейтральным.
– Это, наверное, потому, что я фальшивый Михаил, – шутил он, успокаивая.
Но на самом деле, замечая ее упрямство, пытался убедить, что такие открытия сомнительны. Ведь если стило действительно обладает способностью менять температуру, так это любой человек должен чувствовать. Его огорчало, что Настя буквально приросла к этой палочке, даже спала с ней, ни на минуту с шеи не снимала и твердила, что, следуя пророчествам инокини Марфы, им надо обвенчаться, тогда, возможно, и сработает каким-то образом «царский знак». Все это, мягко говоря, выглядело ненаучно. Михаил был убежден, что дело в ключе, который открывает информацию, зашифрованную в книге. Его-то и надо искать. Намутила инокиня в покаянном письме страхов и глупостей. При чем тут имена? Но даже если и так, Бог не Микитка, его не проведешь, хоть ты десять раз назовись Михаилом, а Николаем крещен, Николаем и помрешь. Правильнее будет просто расписаться, а с венчанием подождать. Время тревожное, только из одной беды выкарабкались, можно накликать другую. Если донесут, опять не поздоровится.
Михаил и Настя побывали в загсе, где расписались в присутствии свидетелей: деда Егора со стороны жениха и старшей сестры Прокофьевой со стороны невесты. На даче под старой яблоней накрыли стол. Пригласили соседей и веселились до утра. Маленький Миша был счастлив – он получил подарков больше, чем молодожены. Фима подарила ему шоколадного зайца, а дед Егор, кроме шкалика, который извлек из кармана, водрузил на стол обувную коробку с дырками по бокам. В коробке что-то скреблось и пищало.
Прокофьева, как обычно, накинулась на деда:
– Шкалик принес, алкаш несчастный. А в коробке что?
– А-а-а, не скажу, может, там тоже шкалик, только для мальца.
– Еще чего надумал, старый!
– Ты это, ты погодь трындеть, ты глянь сперва, – оправдывался Егор, стараясь развязать никак не поддающуюся бечевку.
Миша-младший скакал от нетерпения рядом:
– Деда, давай помогу, давай я сам.
Наконец упрямая веревочка была развязана. В коробке оказался котенок: тощий, взъерошенный, с большой головой.
– Его Шкаликом зовут, я знаю, – победно заявил Миша и понес котенка в свою комнату, оставив без внимания подарок родителей: большую, красиво иллюстрированную книгу сказок Пушкина.
– Во-от, а ты говорила. – Егор победителем глядел на грозную соседку. – Парень сразу сообразил, как кота назвать. Вот же юморист! Надо же, кот Шкалик! Ну, давайте выпьем за здоровье молодых, за их сына Мишку и за то, чтобы не было войны. Горько!
Соседи принесли в подарок большой таз для варки варенья, которому больше всего обрадовалась Фима. Патефон заиграл фокстрот «Рио-Рита», потом танго «Брызги шампанского». Танцевали на веранде, пока не стемнело. Настя и Михаил чувствовали себя и впрямь молодоженами. Они заглядывали в глаза друг другу, кружась под музыку, и беспрерывно целовались. Когда гости ушли, они вдвоем пошли бродить по поселку, высматривая на небе падающие звезды, чтобы загадать желание одно на двоих – никогда не расставаться.
Утром их разбудили крики Серафимы и плач Мишки. Оказалось, Мишенька взял в шкафу недопитую бутылку водки и налил котенку в миску. Котенок пить не захотел, что привело мальчика в ярость. «Если ты – Шкалик, то должен пить водку, сукин сын, падла вонючая…» – кричал он, тыча кота мордой в миску, а Фима пыталась выдрать из его рук царапавшегося малыша. Насте и Михаилу пришлось всех разнимать, после чего их самих впору было откачивать. Спросили Фиму, не ругался ли ребенок при ней. Она, как на духу, рассказала про Мишины приступы сквернословия и посоветовала окрестить. Настя умоляюще посмотрела на Михаила, он кивнул. Перед сном Настя, помолившись, взяла в руки книгу сказок Пушкина и села у постели сына:
– Мишенька, давай я тебе сказку красивую прочту про Спящую царевну, а хочешь – про Золотую рыбку?
– Ты не читай, – сонно пробормотал Миша, – ты расскажи.
– А почему не читать?
– Книга плохая, – утирая кулачками глаза, прохныкал Миша. – Убери книгу, она плохая, не хочу…
Настя опять чуть не разрыдалась, понимая, что причина кроется в другой книге, которая так его напугала. Она прикрыла Мишу одеялом, перекрестила и подумала, что упустила время, что надо было давно приучать ребенка к чтению, а она все время разгадывала головоломки. Оставив «Сказки» на прикроватном столике, она погасила лампу.
Утром Фима нашла в помойном ведре разорванные в клочья страницы с цветными картинками, на которых были Спящая царевна с богатырями, и Золотая рыбка, и Золотой петушок. Спросив у Миши, кто это сделал, получила ответ: «Шкалик». Миша опять был наказан: его поставили в угол и лишили сладкого. На семейном совете было решено отправить Фиму в ее родную деревню, она знала одного батюшку, которого можно было уговорить провести тайно обряд крещения. Путь был неблизким, и Фима обещала вернуться только через неделю.
После ее отъезда Миша опять стал сопливить, потом кашлять. К тому же в начале августа зарядили дожди, и в доме снова все отсырело. Вспомнив советы Серафимы, Настя попросила Михаила восстановить разрушенную печку, ведь надо готовиться к осени. Михаил вызвал печника, чтобы устроить печку-голландку. Она получилась по всем правилам, только дверцу печник поставил больше обычной. У него в загашнике была «старорежимная» дверца, чугунная и с решеткой резной. «Буржуйская дверца, – сказал он. – Можно сразу побольше дров положить и на огонь поглядеть. Вроде камина выходит».
Когда печник ушел, Настя и Михаил долго сидели, обнявшись, перед печкой и глядели на пляшущие язычки пламени. В доме стало намного уютнее.
Утром Настя ждала прихода молочницы. Миша в это время еще крепко спал. Она подошла к калитке, чтобы забрать банку парного молока и отдать вчерашнюю пустую. Обычно это делала Фима. Молочница почему-то задерживалась. За Михаилом приехала машина. Настя поцеловала мужа на дорожку и помахала вслед. Продолжая вглядываться в утренний туман, минуту назад поглотивший мужнин автомобиль, она вдруг почувствовала, что откуда-то тянет дымком. Вот и листья жгут, подумала. И удивилась: что-то рановато, ведь листопада еще не было. Оглянулась и обомлела: из окна гостиной валил дым.
Сломя голову она кинулась в дом и, задыхаясь, побежала в детскую.
– Миша, Мишенька, где ты? – закричала изо всех сил и вдруг услышала то ли плач, то ли кошачье мяуканье.
Бросившись на звук, нашла сына, сидящего у печки в ночной рубашке. Он отмахивался от искр, как от пчелиного роя. Рубашка и волосы занялись пламенем. Закрывая ручками глаза, он уже не кричал, а скулил, как щенок. Из печи торчал край книги, той самой, которую он боялся и с которой хотел расправиться. Схватив сына в охапку, Настя выпрыгнула во двор. Появившаяся наконец молочница вопила: «Помогите! Пожар!», а Настя бежала к колодцу, чтобы окатить Мишу водой из ведра. Крики молочницы услышали соседи и бросились спасать имущество: облили водой скатерть, тюлевые занавеси, обивку дивана. Только когда опасность миновала, Настя вспомнила о книге. Схватив кочергу, вытащила ее из печи. Книга почернела, казалось, под переплетом бушует пламя. Плеснув на книгу водой и обтерев наспех фартуком, она бросила ее на пол у печки и кинулась опять к Мише, который громко плакал, не давая притронуться к голове. Настя прижала его к груди, рисуя в воздухе заветный «царский знак», который однажды спас от смерти ее мальчика, но Миша зашелся в крике еще больше. Он бил ее по лицу, стараясь вырваться из объятий. Соседи вызвали пожарных и «скорую помощь».
