Сэм Хайес - В осколках тумана
— У меня такое чувство, что ты хочешь уйти, — сказал он, криво улыбаясь.
Я все понимала, но пообещала себе, что не буду с ним спать. Слишком ценила я дружбу и мир Дэвида, чтобы все испортить. Мне оставался всего лишь один шаг. И, чтобы сделать его, мы должны были остаться просто друзьями.
Вечеринка только началась. Музыка играла отличная, дом был полон умных людей — пусть и пьяных, — а на стенах плясали отблески зеркального шара. В кафе у меня сегодня выдался тяжелый день.
— А по-моему, это ты хочешь уйти. — Я улыбнулась в ответ и сделала глоток из стакана.
Мы развлекались, посылая друг другу засекреченные сообщения. Я хотела получить доступ к его интеллекту, добавить Дэвида в мою коллекцию избранных. А Дэвид желал затащить меня в постель. Для него я была вожделенным трофеем. Взрослая женщина. На мой взгляд, такая комбинация имела мало отношения к сексу. Сплошь игра намеков и уловок. Каждый стремился обойти противника. Дэвид рвался получить желаемое, а я ускользала. И честно говоря, было весело. Мы не скучали.
— Наверху спокойнее, — произнес он, перекрикивая музыку.
Стоя у стены, мы подергивались в такт песенок «Аббы» и «Роллинг Стоунз». На соблазнительное предложение осмотреть дом и найти свободную спальню, сделанное уже несколько раз, я не клюнула.
— Детские забавы. — И я подмигнула, этак по-особенному, как опытная женщина.
И лишь когда Дэвид доставил меня домой, не проронив по дороге ни слова, я сообразила, что всерьез обидела его.
Они говорят о больнице. Голоса чахнут, словно осенние листья, порхают вокруг меня отзвуками скорого будущего. Результаты МРТ неутешительные. Говорят, у меня слабоумие. Все эксперты в унисон твердят, что в больнице я поправлюсь. Может, они и правы, но я беспокоюсь за Джулию. Так сильно беспокоюсь, что передать не могу. Но слишком поздно.
Наблюдаю за тем, как она собирает для меня сумку. Ей бы хотелось, чтобы я сама выбрала, какую ночнушку брать, розовую или голубую. Возможно, она даже надеется, что я вскочу со своего места и заору: «Ради бога, только не это старье!» — как однажды. Но пусть собирает барахло по своему усмотрению. Все это больше не имеет значения.
Закончив выкладывать на кровать тапочки, нижнее белье, свитера и юбки, которые десятилетиями света божьего не видели, — она что, забыла, что я всегда ношу брюки? — Джулия добавляет в гору одежды бутылочки шампуня и духов. Затем, в порыве отчаяния, бросает еще сверху мобильный телефон, который подарила мне на прошлый день рождения. Я никогда им не пользовалась.
— На всякий случай, — говорит она, застегивая сумку.
Джулия застилает кровать, разглаживает простыни и одеяла, как будто я никогда больше их не сомну, и вдруг задевает ногой забытую кучу одежды под кроватью.
— Опять грязное белье, — говорит она, поморщившись, и достает ком одежды. — Господи, мама, ты что, ходила в этом? Какая гадость! — Она поднимает мои брюки и старый свитер, под которыми покоятся облепленные грязью рабочие башмаки, и бросает в корзину для белья.
Я молчу. Джулия знает, что обычно я начинаю защищаться, спорить, объяснять, что убирала навоз из сарая, где живут козы, или ворочала под дождем сено.
Перед уходом я достаю из корзины грязную одежду и вместе с ботинками сую в сумку.
По-моему, вполне естественно, что в больницу нас везет Дэвид. В этом есть некая законченность. Для него я не более чем багаж, и после стольких лет он наконец вспомнил, где меня оставил. Словно мы описали полный круг. Я сижу в большой красивой машине и вспоминаю, как я его любила.
К клинике «Лонс» ведет длинная подъездная аллея из высоких каштанов. Замечаю двух пациентов, они кружат по огромной лужайке, точно обломки кораблекрушения. Между ними носится медсестра. В этот момент я понимаю, что происходит. В зеркале заднего вида ловлю взгляд Дэвида. Никогда еще мне так сильно не хотелось закричать. И никогда еще я не чувствовала себя такой беспомощной.
— Ну вот, приехали, — нарушает молчание Джулия. — По-моему, больше похоже на гостиницу, чем на больницу. Правда, мама? — Голос у нее веселый до оторопи. — Они в два счета тебя вылечат.
Алекс и Флора первыми выскакивают из машины, я медленно копошусь, чтобы последовать за ними. Сильные руки вытаскивают меня из просторной машины Дэвида. Я не сопротивляюсь, покорно бреду, куда меня ведут. Сопротивление слишком болезненно.
По части процедуры регистрации больница и впрямь не отличается от гостиницы. Правда, две медсестры роются в моих вещах, словно ошалевшие покупательницы на распродаже. Составляют список скудных пожитков. Маникюрные ножницы и пинцет, которые упаковала Джулия, медсестры конфискуют, открывают и нюхают шампунь. На грязную одежду они внимания не обращают.
— Хорошо, — говорит наконец одна из медсестер. — Давайте я покажу вам комнату.
Вместо многоместной палаты с металлическими койками я оказываюсь в отдельной комнате с ванной и большим окном, что выходит на каштановую аллею. Пахнет лавандой. Здесь есть телевизор. И туалетный столик.
Несколько минут Джулия, Дэвид и Алекс раскладывают одежду, болтают и смеются. Потом их уводит медсестра. А я остаюсь сидеть у кровати. Они забыли про Флору. Она карабкается ко мне на колени.
Я хочу остаться с тобой, — показывает она, обратив ко мне живую мордашку.
Ее вздернутый носик напоминает кнопку, придавленную к бледной палетке кожи. Флора шевелит губами, словно силясь что-то сказать. Похоже, она не понимает, что я перестала говорить. Я молчу, но ее мир всегда был молчалив.
Я тоже этого хочу, — показываю я в ответ. Руки словно свинцовые болванки.
Тут возвращается Джулия, потерявшая Флору, и уводит прочь.
На следующий день Дэвид в кафе не пришел. Ничего удивительного, ведь он готовится к экзаменам, уговаривала я себя и представляла, как он сидит в библиотеке, обложившись горой учебников. Мысль о том, что он разозлился из-за моего бестактного замечания, я упорно гнала прочь.
Кафе опустело, а я все торчала там, полируя до блеска столы и надеясь, что дверь вот-вот откроется и на пороге возникнет Дэвид, соскучившийся по чаю с пирожными.
Но он так и не появился. Ни в тот день, ни в последующие. Спустя неделю я решила отыскать его сама. Несколько раз звонила в колледж, оставила гору сообщений — все напрасно. Я наведалась к пансиону, где он жил, расспросила его друзей. Отвечали они туманно, некоторые так и вовсе норовили уклониться от разговора. Выходило, что Дэвид обижен куда сильнее, чем я думала.
Вдоволь наслонявшись вокруг университетских корпусов, проникнув туда, куда вход мне был вообще-то заказан, — до чего же там оказалось интересно! — я наконец нашла Дэвида в медицинской лаборатории. На цыпочках я прошла внутрь, чувствуя себя неловко и одновременно совершенно как дома.
Дэвид общался с трупом. Несколько минут я слушала его беседу с мертвым телом, затем подобралась поближе и увидела, что труп разрезан на четыре чести. Четвертован.
— Дэвид, — осторожно произнесла я. Оставаться и дальше незамеченной было опасно. — Я все-таки нашла тебя.
На мне были легкая юбка с крупными цветами и вязаная кофточка. Я знала, что выгляжу прекрасно. Собираясь на территорию университета, я вооружилась несколькими книгами — вместо студенческого удостоверения.
— Как ты сюда попала? — хмуро глянул на меня Дэвид и вернулся к работе.
Отдавая себе отчет, что я слежу за каждым его движением, он аккуратно снял кожу, отделил от костей мышечные ткани, обнажил бурое сердце. Крови не было.
— Через дверь, — с улыбкой ответила я. — Хотела тебя увидеть. Я соскучилась. — Все-таки мне пришлось отвести взгляд от мертвого тела, но спрятаться от вони формальдегида, смешанной с… чем-то гнусным, я никак не могла. — Ты уже неделю не появляешься в кафе.
— Я был занят.
Дэвид на шаг отступил от трупа, на лбу у него блестели капельки пота. Он смотрел на меня, препарируя мое живое тело, как только что труп. К горлу подступила тошнота.
— Потрясающе, не правда ли? — Он поманил меня, и я приняла вызов. Я выросла на ферме, но если бы мне удалось поступить на медицинский факультет, то мои руки тоже по локоть были бы в крови.
— Потрясающе, — подтвердила я, стараясь не дышать и глядя на тело молодой еще женщины. Кожа дряблыми лентами лежала на грудине. — Что ты изучаешь?
— Сердце и сосудистую систему, — ответил Дэвид. — Вот, смотри, это коронарная артерия. — Белесая трубка была разрезана на две части. — Абсолютно здорова, — он погрузил внутрь тела какой-то металлический инструмент. — У нее не было никаких сердечных болезней.
— От чего она умерла?
Полоски мускулов, обозначавшие на черепе черты лица, поражали изяществом. Должно быть, она была очень красива.
