Екатерина Минорская - Женского рода
— Ты серьезно, что ль? Киршик, но это же ы встречаешься с бисексуалками — тебе лучше знать…
Кирш резко развернулась от зеркала и выбросила вперед полусогнутый указательный палец — жест угрозы, хорошо знакомый Кот.
— Запомни: там, где х.., мне места нет! Я не сплю с бисексуалками; а если у моих девочек и были до меня мужики, то женщин не было точно, я первая, ясно?!
Кирш прошлась вокруг гостиной и уселась в кресло-качалку. Кот молчала.
— Слушай, Кот, а ты оральный секс со всеми исполняешь или только с избранными?
— Ну а как без этого?— Кот рассеянно потерла подбородок, — Твой ход, между прочим.
— Как, как, очень просто. Только единицы могут сказать, что я им это делаю, это все же очень интимно. Точнее, Лиза только и могла сказать, А то, что там болтают…
Кот заинтересованно подняла голову;
— Про «классную постель»? Про то, что с тобой лучше всех?
— …Э, это все сказки, раздутые из-за того, что я никому не отдаюсь. Женщины — мазохистки: хотят получить все, но им нельзя этого давать!
— Ты только поэтому «не даешь» — чтобы интерес поддерживать?
Кирш посмотрела на Кот исподлобья:
— Вели всем давать — ничего не останется!
Кот потупилась и тихо пробасила:
— Слушай, Киршик, может, ты просто не уверена, что тебя любят, поэтому и не доверяешь в постели до конца? — Кот сказала это тихо, втайне надеясь, что Кирш услышит в ее словах какой-то тайный сигнал.
Кирш хотела ответить, но сочла, что ее правда слишком личная, чтобы доверять ее Кот, и вряд ли стоит направо и налево распространяться о том, что она до сих пор не нуждалась во внимании к своему телу и что его ощущения были ей практически безразличны. Но вместо этого Кирш вернулась за стол и стала прикидывать ход, подергивая мочку уха.
Кот смотрела на Кирш, пытаясь поймать ее взгляд. Она часто пыталась признаваться в любви глазами и ими же сообщала свой упрек: мол, «не отказывалась бы ты от моей любви, все бы у тебя было здорово!».
Кирш подняла глаза и, прочтя этот ее взгляд, отмахнулась:
— Фу, опять, Кот! Оставь, пожалуйста, не стоит заморачиваться. Ты не любишь, тебе кажется. Ты заблуждаешься… О! Точно; любовь это любовь, а влюбленность — это заблуждение сердца!
Кирш вышла на кухню, и вскоре после недолгого хлопанья дверцами шкафчиков в комнату влетел горьковатый запах кофе. Когда она вернулась с двумя чашками в руках, количество фигур на поле явно уменьшилось: Кот съела Киршиного ферзя. Кирш поджала губы и, отодвинув чашку подальше, стала щупать фигуры так, будто какая-то из них обязательно должна была подсказать ей верный ход.
В тишине было слышно, как тикают часы на камине — все еще в очках.
Несколько ходов они сделали молча.
— Слушай, а зачем Лиза к Галине ездила? — Кот спросила это зевнув.
— Что? — Кирш поставила пешку мимо доски и подалась вперед. — Когда ездила?
— Может, я путаю что-то… Помнишь, когда эта пидерша старая на бои приехала, потом вроде как Стелка Лизе на бумажке ее адрес записывала… Да ну, я не вслушивалась: мне что с Лизой твоей было как-то сиренево общаться, что с этой Стэллой-поимеллой!
— Да путаешь ты что-то… Вы небось опять с Феклушкой по два «ерша» на душу приняли, вот и показалось! — Кирш задумалась и вдруг вскочила в истерическом веселье;
— Нет, не «ерша», вы тогда «Глубинную бомбу» пили: ну стопка водки на дне кружки, помнишь?! А потом вдогонку — «Смерть мексиканца»: текилу с пивом! Да тут что угодно показаться может! Я помню, Лиза тогда в шоке была от вас, алкоголичек! — Кирш поскучнела и, опустив голову, взялась за ручку двери. — Ладно, я спать, спокойной ночи.
Кот взглядом проследила, как Кирш пошла в другую комнату и, не включая свет, завалилась на диван, заложив одну руку за голову, а другой потирая копчик носа; ясно было, что в ближайшее время спать она не собиралась, но и встревать в ее мысли вряд ли стоило. Сметя вес фигуры с доски, Кот сложила шахматы и, взбив в кучу несколько вязаных думочек, улеглась на диванчик, где минуту назад сидела Кирш.
Ощущение грязи усилилось… Самые неудачные и тоскливые дни Стеллы имели обыкновение начинаться в маленькой кофейне и с неизменной сигаретой и созерцанием прохожих сквозь стеклянную стену. Утро казалось слишком пасмурным, проходящие по улице люди — угрюмыми, а любимый «эспрессо»— непростительно быстро остывшим. Эту ночь Стелла снова почти не спала, и от допитого в одиночестве коньяка у нее раскалывалась голова. Под утро она набрала номер мужчины, который был готов приехать к ней всегда. Да, был такой винно-водочный королек — маленький, лысый, с безразличной похотливой улыбкой и неизменным набором: цветы-коньяк-конфеты…
— Вась, вот ты ж меня не любишь, раз тебе плевать на то, чем я живу между нашими встречами? — спросила Стела слишком серьезно для такого времени суток.
Гость не смутился и, отложив в сторону свои дары, вожделенно сжал ее бедра;
— Стеллик, я люблю тебя столько лег, что знаю: все преходяще, кроме нас с тобой!
Стелла вывернулась и отрезала, уже сердясь:
—Да при чем здесь любовь! Встречаемся раз в два года, когда я от тоски согласна видеть даже твою физиономию!
— Ты моя звезда, — не слушая ее, промяукал Вася, — так радуюсь, когда тебя по телевизору вижу!.. Ты же мне расскажешь про своих девочек, как вы в постельке играете?
Через час она выставила его за дверь, сославшись на головную боль.
Жизнь без опошлення труднопереносима. Кто это сказал? Сейчас Стелла поспорила бы с ним; Вася был лишним мероприятием этой ночи, лишним мероприятием в ее жизни, а страх, от которого она так надеялась избавиться с помощью чужой похоти, убаюкивающей обычно все проблемы, сейчас терзал ее изнутри еще сильнее.
— Я за вами!
Стелла вздрогнула и не сразу решилась повернуться на голос. По спине побежали мурашки, и она медленно затушила сигарету… За ее спиной стоял высокий мужчина и, как выяснилось, обращался вовсе не к ней, а к сидевшему рядом пожилому сутулому господину с большим портфелем. Стелла выдохнула и досталателефон.
— Галочка, доброе утро, Я тут подумала… Я хотела бы уехать.
— Незачем, дорогая, попозже. Кстати, не знаешь, где Кирш?
Стелла отрицательно замотала головой, будто собеседник по ту сторону трубки мог это увидеть;
— Нет.
— Я занята, перезвони через четверть часа, есть маленькая просьба.
Стелла отбросила телефон аж на другой конец стола, прошипев: «Барыга, а строит из себя…»
Странно было заметить в себе эту перемену: благоговейный страх перед Долинской улетучивался одновременно с тем, как внутри нее возрастал другой, более сильный страх. Стелла понимала, что об их встрече с Кирш и о том, что теперь та скрывалась на ее даче, Долинская теоретически знать могла. «Ну и что? Что она может сделать? рассуждала Стелла, — Подставить себя?»
Как большинство обывателей, Стелла мыслила двумя парами категорий: выгодно — невыгодно и опасно — безопасно; первая придавала жизни хоть какой-то смысл, вторая работала на чувство самосохранения. События последних дней окончательно замутили Стеллины представления о выгоде и безопасности: она дала укрытие Кирш из эгоистических побуждений, а в плане безопасности этого мероприятия доверилась интуиции.
Люди, которые видели молодую женщину, сидящую, как на витрине, за прозрачной стеной кофейни, могли подумать, что она накануне потерпела любовный крах: она не пыталась «держать лицо», а наскоро сделанный макияж только подчеркивал страдальчески выгнутые губы, утомленные глаза в черных кругах и не готовый к улыбки овал лица.
Стелла потянулась к телефонной трубке и набрала Галинин номер. «Маленькая просьба» Долинской действительно никак не могла обременить Стеллу: нужно было только позвонить в «Перчатку» Настене и договориться, чтобы на ближайших боях выступила девушка по прозвищу Пуля — новая протеже богатой мадам. Стелла пообещала, заверив, что этот вопрос можно считать решенным.
«Пуля… Что за Пуля еще?!»—подумала Стелла, выключив телефон.
Стелла не любила женские бои и настороженно относилась к людям, питающим пристрастие к этому жестокому зрелищу. Долинской же так нравились. Нравилось, когда дрались симпатичные девушки и когда у кого-то из них лицо оказывалось разбитым в кровь, когда отчаянная амазонка падала как подкошенная, схватившись за ногу, или, стиснув зубы, корчилась от удара в живот, при этом Галина с обожанием смотрела на ту, что сумела доставить своей партнерше по бою такую боль. Кирш побеждала бескровно, и это злило Долинскую, как зрителя корриды, не увидевшего смерти быка.
Стелла шла по улице и пыталась думать о чем-то отвлеченном и далеком от нее самой, получалось — о Пуле. Наверняка, эта девица должна быть притравленной на людей, как пограничный пес, и способна доставлять своей покровительнице кровавое удовольствие. Стелла поморщилась. Она представила себе женщину, похожую на борца сумо, к тому же с немигающими бледно-голубыми и ничего не выражающими глазами. «Жалко, Кирш не увидит», — подумала Стелла, но тут же решила, что покажет такую достопримечательность питерской Алисе.
