Олег Рой - След ангела
— Полина Козлова.
— Точно. Во, блин, расцвели розанчики! Чего, обеих сразу трахаешь?
— Типа того, — небрежно бросил Санек. А что еще он мог ответить? Кисель заржал, но в этом грубом смехе чувствовались и зависть, и уважение.
— Слушай, Сазон, — Санек увидел, что Кисель внимательно рассматривает его лицо. — Тут трендят, что тебя Гравитейшен разделал, как котлету.
— Ну, я ему тоже вломил…
Этих слов бывший кореш будто и не услышал.
— Так вот что я скажу. Тебя пацаны, — он сделал многозначительную паузу, — уважают. Ты, Сазон, не думай, что кто-то трендит: мол, у него батя в ментовке. Пацаны знают, что батя твой от вас слинял, а ты пацан правильный. И тебя уважают, в натуре. Придешь на тусу — к любому подойди, скажи: «Я — Сазон, Киселя дружок». Тебе каждый руку пожмет. Я не я буду, пожмет. Ты меня понял?
— Понял, — проговорил Санек. Сколько раз уже он слышал эту приблатненную трепотню, и всегда становилось как-то тускло, уныло у него на душе. Сколько угодно мог Кисель заливать ему баки, все равно нетрудно было догадаться, к чему тот клонит. Точняком стрельнуть хочет сотню, а то и две. Скажет, на пузырь не хватает.
Однако на этот раз Санек ошибся. Кисель клонил к другому.
— Я ведь это к чему бакланю? Если надо — ты только скажи. Тут же сшибем кодлу человек десять, Мишку после школы встретим — на куски его, гниду, разорвем!
Санек промолчал. Кисель заглянул ему в глаза. Видно, ему показалось, что Сазонов обрадовался его предложению.
— Ну! Давай в понедельник мы, в натуре, подойдем после уроков. С нами и Колян-Бульдозер будет. Бульдозера знаешь? Он большой, он Мишку по стене размажет. Так запрессует, что папа с мамой не узнают…
— Да не, не надо, — отвечал после паузы Саня. — На фига? Что я с ним — сам не разберусь? Обойдусь и без кодлы, и без Бульдозера. Я этого Гравитейшена один на раз поломаю, он у меня будет горячее дерьмо хавать!
Санек в этот миг и сам верил своим словам. Попадись ему сейчас Гравитц — несдобровать ему было бы. Кисель даже отступил на шаг.
— Ну, как знаешь, браток. Твое слово — скала. Но если что — имей в виду.
Вроде бы разговор закончился, они подали друг другу руки и разошлись. Но не успел Санек дойти до угла, как услышал, что Кисель кричит ему вдогонку:
— Эй, Сазон, стой, дело есть!
«Ну уж теперь-то точно сотню попросит! Он ведь простой, как хозяйственное мыло!» — Санек недовольно обернулся. Кисель бегом догонял его, но не один. Теперь рядом с ним нарисовался еще один пацан, из местных гопников. Звали его, кажется, Губон.
— Слушай, Саня, — Кисель сбил дыхание, тяжело пыхтел. «Курит много», — отметил про себя Санек. — Слушай сюда. У тебя полтыщи есть?
— Нету.
— А триста?
— И трехсот нету.
Кисель и Губон переглянулись, Губон молча кивнул.
— Ну хоть сотня есть?
— Есть, но последняя, — на самом деле у Санька оставалось от поездки рублей двести, но расставаться с ними он не собирался.
— Такое дело. Зацени, Губон плеер продает. Просит полтыщи. Машинка на ходу, она штуки полторы стоит, не меньше. Но я ему сказал — тебе, — Кисель подчеркнул последнее слово, — он и за сотню отдаст.
Губон кивнул:
— Угу. Гони стольник и забирай.
Из внутреннего кармана куртки он достал миниатюрный, размером с флешку или зажигалку, эмпэтри-плеер с болтающимися на тонком проводке «бананами» — наушниками. Нажал клавишу, протянул Саньку «затычку» — оттуда зазвенела металлическая музыка.
— Прикинь! Типа крутанская прибамбулька! Ну, берешь? — он покрутил плеер так и сяк, показывая Саньке.
Санек, конечно, сразу понял, что вещь не покупная. Иначе не стали бы они ее толкать за полтыщи или даже за стольник. Наверняка вытащили из сумки у какой-нибудь раззявы, а может, и еще проще — подошли на улице к малолетке, припугнули, отобрали, сунули в карман — и все, с приветом!
Может быть, он еще теплый, только что отобранный…
Но искушение было слишком велико. Плеера у Санька не было, в отличие от всех одноклассников, целыми днями ходивших с «бананами» в ушах. Санек взял плеер, оглядел с обеих сторон, посмотрел, как работает дисплей. Дисплей был в порядке. И Саня полез за деньгами.
«В школу, конечно, не понесу, — решил он, — дома буду слушать».
— Ну и молоток, — поддержал его решение Кисель. — Накопи теперь еще лавэ, мы тебе всякого добра скинем. И ваще, не тяни кота за яйца, подваливай на тусу — там все кореша.
Тусой они называли угол, где кончался автобусный маршрут. До недавнего времени там было дешевое кафе «Аквариум», и возле него с утра до вечера торчали гопники. Потом кафе, несмотря на свое водное название, сгорело. Место это обнесли забором. А затем в заборе проделали дырки и лазали туда для разных нужд. Санек бывал там не раз и знал в лицо почти всех завсегдатаев, а по кличкам — не меньше половины. И его тоже там знали, и как Сазона, и по второй кличке, более обидной, — Мусульман. Впрочем, знали пацаны с тусы и то, что за Мусульмана можно и по хлебалу схлопотать — характер у Санька был суровый, а рука тяжелая.
* * *На следующий день, в воскресенье после завтрака семья Варламовых расползлась кто куда. Отец уехал по делам, бабушка ушла к соседке из второго подъезда, мама лежала в гостиной на диване перед телевизором и, наверное, спала — отсыпалась за неделю.
Лила тоже лежала на кровати в своей комнате — в джинсах и клетчатой рубашке, с томом Тургенева в руках. После саги «Сумерки» Тургенев шел с трудом. Казалось, что он заранее готовился к тому, чтобы написать громаднейшее собрание сочинений, и теперь, о чем бы ни брался рассказывать, заполнял страницу за страницей, лишь бы подольше не дотягивать до конца. Это была интересная мысль, но Лила отлично понимала, что Марине Евгеньевне, литераторше, она придется не по вкусу. Лила ходила у нее в любимчиках, потому что увлекалась поэзией и неплохо писала сочинения. Кроме того, Марине Евгеньевне нравилась классическая музыка, и она пару раз с удовольствием побывала на концертах детского оркестра, где играла Лила.
Том Тургенева был заложен пальцем между шестьдесят второй и шестьдесят третьей страницами. Мысли Лилы витали далеко-далеко.
«У нас с тобой римская нога», — не раз говорила ей мама, поставив свою ступню рядом с Лилиной. Ступни были действительно очень похожи. В раннем детстве Лила еще не знала, что «римская нога» — это когда второй и третий пальцы выступают вперед дальше первого, такое бывает, но нечасто. Малышке Лиле казалось, что слова мамы означают, будто у них, кроме своих собственных ног, есть еще и какая-то загадочная римская, одна на двоих.
И сейчас Лила отстраненно рассматривала собственную ступню, поворачивая ее так и этак: действительно, красивая и миниатюрная. А ведь Санек ее никогда не видел. Интересно, увидит ли хоть когда-нибудь? Как бы ему показать ненароком? Сказать, что камешек попал в кроссовку? Она ясно представила, как, опираясь на крепкую Санькину руку, стоит на одной ноге, вытряхивая из кроссовки воображаемый камешек. А сама делает ступней кругообразные движения — эти движения давали им на шейпинге. Интересно, заметит ли Санек, какие у нее красивые ступни? Или ему это все равно?
Лила рассеянно скользила глазами по обстановке своей комнаты. Тут практически ничего не поменялось за те четыре года, что они живут в этой квартире. Даже куклы были еще не убраны в дальний ящик в самом темном углу антресолей: устроившись в ряд на книжной полке, они тихо пылились, поглядывая сверху на происходившее внизу, будто с любопытством чего-то ожидали. Но ничего интересного здесь за четыре года так и не произошло.
Однако, может быть, стеклянные глаза кукол и забавных мягких игрушек видят то, что недоступно обычным человеческим глазам? Если это так, вполне возможно, куклы обратили внимание, что в уютной девчоночьей комнатке не так давно появился призрак. Призрак высокого коротко стриженного парня с твердыми скулами и светлыми глазами.
Сначала этот призрак был почти незаметен, возникал легким промельком. Например, сидит хозяйка согнувшись над тетрадками, потом почувствует, что тело затекло, потянется сладко — вот тут-то он и мелькнет в воздухе. Или ночью, когда в стеклянных глазах игрушек отражается только кромешная тьма, он проскользит-проплывет по комнате, плавно перетекая из одного сна в другой.
Но в последние недели призрак поселился здесь всерьез и расположился по-хозяйски. Даже если Лила была сосредоточенно занята чем-то, он хоть и становился совсем почти невидимым, но окончательно не исчезал. А уж когда она отдыхала, или бездельничала, или просто мечтала — что означает, в общем-то, одно и то же, — призрак появлялся так отчетливо, что казался куклам гораздо более реальным, чем их хозяйка или даже они сами. А недавно, после дня рождения, призрак совсем обнаглел. Глубокой ночью, случалось, он проскальзывал под одеяло — и тогда куклам смотреть становилось и стыдно, и завидно, — и жаль было, что они не могут ни захлопнуть свои стеклянные глазки, ни закрыть их ладошками.
