Наталия Терентьева - Чистая речка
– Не знаю, – сдержанно ответила я. – Вывернула или сломала.
– А что, – снова повеселел врач, – куролесила, что ли, да? Там… – он опять показал руками что-то неопределенное, издавая при этом всхлипывающие звуки и хрюкая.
Интересно, это действительно врач или окажется, что он просто сторож или санитар из морга? Здесь ведь есть морг?
– А вы врач? – спросила я, когда мы уже очень долго шли по полутемному коридору, потом поднялись на второй этаж по совсем темной лестнице – я постаралась пробежать ее как можно быстрее, перепрыгивая через две ступеньки, хотя каждый шаг отдавался болью в правой руке.
– Врач, врач… – приговаривал мужчина, довольно легко успевая за мной.
Мы пошли дальше по коридору второго этажа. В больнице была такая тишина, что я подумала – наверно, никого нет. Но тут открылась дверь какой-то палаты, и вышла древняя бабуся.
– Что, бабуль, прогуляться до унитаза и обратно? – весело крикнул ей врач. – Молодец, я же говорю, походишь еще! И не только на горшок, еще на свидание побегаешь! А то – «Помру, помру…». Так, – обернулся он ко мне, – давай вот сюда, что ли, а то в кабинете у меня там узбек под наркозом сидит, ждет, пока я ему ногу отрежу… – Врач громко засмеялся, а я вздрогнула.
Что-то мне совсем перестала нравиться эта больница. Никого нет, странный врач, тишина… Может быть, здесь теперь не больница? А что-то другое? А как же бабуся в халате – она кто?
Врач тем временем завернул в какое-то помещение, включил там свет и позвал меня, поскольку я в нерешительности остановилась под дверью:
– Давай, чапай сюда! Рука у нее! Лучше бы показала мне кое-что, а не руку ломала! – он опять громко захохотал, как будто сказал что-то очень смешное, и его огромное пузо затряслось под халатом. – Какой в руке интерес, правда? Тем более в сломанной. Так, садись вот сюда, садись, руку подними… Так сгибается? Больно? А так?
Я охнула, потому что он неожиданно дернул руку так, что у меня как будто посыпались искры из глаз. Я слышала это выражение, только не знала, что правда так бывает.
– А теперь? Пошевели рукой, как? Лучше?
Я осторожно согнула руку. И взглянула на врача. Даже если он санитар из морга, суставы он умеет вправлять.
– Не болит.
– Вот! А ты, главно дело, – «сломала, сломала»! Ну, чем платить будешь? – он весело посмотрел на меня, облокотясь на подлокотники медицинского кресла, в котором я сидела. Очень, кстати, какого-то подозрительного кресла, на которое я еле-еле залезла. Похоже на гинекологическое, на котором нас проверяли на диспансеризации, только как-то неправильно наклоненное. – Ты у нас как? Уже все умеешь?
Я прицелилась и хотела дать ему ногой по животу, но он как-то удивительно быстро понял мое намерение и схватил за ногу.
– Вот смотри, – сказал он. – Я сегодня добрый. Потому что у моего брата вчера сын родился. Я радуюсь за брата и тебя трогать не буду. Вот видишь, я, вместо того чтобы дома водку пить с родными, торчу здесь с полуживой бабкой и узбеком, которому друзья отрезали ногу, а я сейчас буду ее пришивать. А еще ты мне тут ночью! Который час, кстати?
Не знаю, у кого он это спрашивал. У меня часов не было, а прямо перед ним на стене висели часы.
– Вот, десятый, видишь. Хочешь ногу отрезанную посмотреть?
Я в ужасе замотала головой.
– А бутерброд с колбасой хочешь? – спросил он как ни в чем не бывало и полез в карман, достал оттуда пачку сигарет, треугольную конфету в золотом фантике и огромный бутерброд в целлофане. – Сейчас мы с тобой по-братски… Да я побегу. А то ночевать здесь оставайся, куда ты на ночь глядя попрешься… – Он ловко развернул целлофан, разделил бутерброд и протянул мне: – Да бери, бери! Что ты съежилась! Не трону. Главное, чтобы никто больше не тронул. Есть хоть друг какой?
Я подумала, говорить ли про Веселухина. И друг ли он мне? Я сегодня себя уже не в первый раз об этом спрашиваю.
– У меня есть шеф, – зачем-то сказала я. Просто если бы я дальше молчала, получалось бы, что я его боюсь. А это никогда не надо показывать. Плохо действует на некоторых людей.
– Шеф – это хорошо… – Врач уже не слушал меня, разбирая какие-то коробочки в шкафу. – Так, это мне пригодится, это я… – Он отхлебнул из высокой медицинской баночки и крякнул. – Все, душа-девица, жениться на тебе я пока передумал, пойду пришью ногу болезному, пока она окончательно у него не отвалилась. Надумала ночевать в нашем хосписе?
Я помотала головой и побыстрее вышла. Уже с лестницы, до которой я добежала первой, я крикнула:
– Спасибо!
– Да что уж там! – в ответ крикнул мне из коридора врач. – Обращайся!
Я слышала его тяжелые быстрые шаги, и мне было страшно. Я добежала до выхода, он оказался закрытым, но я увидела ключ в замке, повернула его и через мгновение была уже на улице.
Да, правда, совсем темно. И как я буду добираться до детского дома? По темному пролеску? Одна? Нет, невозможно. Автобус доходит только до половины, дальше тоже страшно идти… В городе я никого не знаю, кроме Маши. К Маше идти невозможно – ее мама не разрешает ей со мной дружить, потому что боится детей из детского дома. А я припрусь ночевать! Позвонить я никому не могу – у меня нет телефона. Как же люди обходились раньше? Звонили из каких-то автоматов, но у нас таких здесь и нет, кажется.
Я приблизительно представляла себе, где живет Серафима – она часто рассказывала о своем новом доме, где сначала до бесконечности шел ремонт, потом стали взрываться батареи, затапливая ее новый паркет, и течь трубы. Я знала, что муж у Серафимы – то ли военный, то ли бывший военный, она очень им гордилась, и ему, наконец, дали квартиру, после того как они, по словам Серафимы, «промыкались по общежитиям» всю жизнь. Дом такой один во всем городке, найти его нетрудно. Но какой у нее номер квартиры? Что, я буду ходить по этажам и спрашивать: здесь живет Серафима Олеговна? К тому же Серафима меня просто на дух не выносит.
Может, все-таки к Маше? Я замерзла так, что не чувствовала ног. Вроде сапоги у меня теплые, почти зимние, в них в метро сегодня утром даже было жарко. А сейчас ноги замерзли, одеревенели, может, потому, что я ничего не пила весь день и из них ушла вся жидкость? Про замерзшие руки я уже и не говорю. Колбаса, с которой был бутерброд у врача, застряла у меня где-то чуть пониже горла и никак не проскакивала вниз. Я ужасно хотела пить. Ладно, пойду в магазин на станцию. Может, там что-то придумаю.
У нас однажды сбегали мальчики, так они ночь или две ночевали в магазине в подсобке – они потом подробно рассказывали о своих приключениях. Зачем и куда они сбегали, это было совершенно неясно. Их никто не бил – так, чтобы жить невозможно было больше от страха и унижения, у нас нормально кормят, каждый день, никто голодный не бывает, в комнатах тепло, есть телевизоры, есть где мыться, теперь даже есть компьютеры! – вполне нормальная жизнь, не от чего сбегать. Просто они хотели приключений.
Я шла по улице в раздумье – куда же мне деваться. Нет, заставить себя идти по темному лесу я точно не смогу. Я зашла в открытый еще магазинчик, купила воды и сразу выпила всю бутылку. Хорошо не стало, а надулся живот. Надо было пить понемногу! Я купила для верности еще одну бутылку воды и пошла дальше.
Ноги вели меня к Машиному дому, я это поняла, тем более что я шла по самой светлой, центральной улице, и если пройти почти до конца, километра два, и свернуть налево, там на противоположной стороне скоро будет дом Машиной бабушки. Попробую. Извинюсь, объясню, не прибедняясь, что вот так вышло и я не успела засветло вернуться, а идти сейчас – боюсь. И заодно, может быть, они позвонят воспитательнице. Телефона я не знаю, правда, но контакты нашего детского дома точно есть в Интернете. Потому что я понимала – меня если и не ищут, то ругают почем зря.
Пока я шла по улице, ко мне пару раз пытались приставать ребята, и моего возраста, и чуть постарше. Странно, я у себя в детском доме такой бешеной популярностью не пользуюсь, да и в школе тоже. Может быть, там знают, какая я на самом деле, и не пристают, а со стороны я произвожу какое-то неверное впечатление? Уже не первый раз сегодня мне пришел в голову такой вопрос.
Когда я подходила к Машиному дому, то еще издалека увидела «скорую помощь». Подойдя поближе, я удостоверилась: да, точно, машина стояла около их дома. Но никого на носилках не выносили, значит, врач внутри. Я подождала немного, посмотрела на спокойного медбрата или санитара, который два раза уже выходил курить во двор.
Во дворе дома росло несколько яблонь. Этот год – яблочный, и два дерева были просто усыпаны яблоками. Маша приносила в школу, угощала всех. Подойти, сорвать? Я походила у забора, посмотрела на окна – светились все окна в доме, еще подождала и пошла прочь. Им там точно не до меня.
Ладно, попробую сходить к Серафиме. Я, правда, оказалась теперь на противоположном конце города, идти довольно долго, и я не знаю номера ее квартиры… Я решила все-таки пойти. Серафима всегда рассказывала, что из ее окон видна колокольня церкви, которая находится в нескольких километрах от города. Значит, ее квартира на одном из верхних этажей. Может быть, там вообще написаны фамилии на дверях, я видела в одном фильме, так бывает.
