Джон Стейнбек - Недолгое правление Пипина IV
— Есть у вас капитал и организация, чтобы изменить все это? — спокойно спросил он.
— Ничего у него нет, — простонал дядя Шарль. — Ни одного человека, ни одного су.
— У меня есть корона, — сказал Пипин.
— Тебя гильотинируют. Не думай, что о гильотине уже забыли. Не успеешь ты начать, как уже потерпишь крах. Они тебя уничтожат.
— Вот и вы говорите так же, — заметил Пипин. — «Они, они», безымянные «они». А по-моему, если даже король знает заранее, что проиграет, он все равно должен пытаться что-то делать.
— Да нет же, дитя мое, нет. Сколько угодно королей сидели сложа руки и ничего…
— Не верю, — прервал король. — Убежден, что сначала они пытались что-то делать, что бы там о них ни говорили. Наверняка пытались, каждый пытался.
— А что, если попробовать войну? — предложил Шарль.
Король фыркнул.
— Я знаю, дядюшка, у вас на уме только мое благоденствие.
— Пойдем, Тод, — сказал Шарль Мартель. — Пошли отсюда к черту.
— Мне надо поговорить с Тодом, — остановил их Пипин. — Доброй ночи, милый дядя. Можете спуститься по угловой лестнице, тогда вы минуете аристократов. Потихоньку пройдете садом. Караульного гвардейца угостите сигаретой.
Когда дядя удалился, Пипин приподнял край одеяла и приник к стеклу. Холодная темнота была полна звуков: квакали лягушки, в прудах булькали и плескались карпы. Король разглядел, как его несчастный дядя идет по тропинке, а в руку его вцепился пожилой аристократ, который горячо втолковывает ему что-то прямо в ухо.
Вздохнув, король опустил одеяло на место и повернулся лицом к Тоду.
— Какой пессимист, — сказал он. — Так и не женился. Всегда уверял, что к тому времени, как он узнавал женщину достаточно хорошо, чтобы жениться, ему уже этого не хотелось.
— Ловкач, — проговорил Тод. — Но, знаете, он ведь не захотел по-настоящему расширять свое дело. Мне пришлось дать слово, что хлопот у него не прибавится.
Король прижал одеяло к стеклу.
— Рамы сели, — сказал он. — Мари не одобряет одеяло, но я мерзну.
— А что, если поставить пластик? — предложил Тод. — Вместо замазки.
— Подремонтировать старую систему на современный лад? — заметил Пипин. — Отчасти поэтому я и попросил вас задержаться. Боюсь, я несколько смутно помню нашу последнюю встречу.
— Сэр, я…
— Ничего, это было очень приятно и помогло мне. Вы, кажется, прочли мне лекцию об американских корпорациях.
— Я не очень-то в них разбираюсь, но поскольку наша семья — корпорация, то, естественно…
— Понимаю. Значит, форма правления у вас — демократия, основывающаяся на принципе взаимозависимости и взаимоограничения законодательной, исполнительной и судебной власти?
— Так, сэр.
— Внутри этой системы заключены крупные корпорации, которые сами являются своего рода правительством. Правильно?
— Тут вы меня обскакали, сэр, но в общем все правильно. Вы неплохо это все обмозговали.
— Благодарю. Не скрою, я много думал. Прав ли я, считая, что корпорация обладает, так сказать, гибкостью, которой нет у вашего правительства? В том смысле, что внутри корпорации можно произвести изменение курса быстро и эффективно, просто по приказу председателя правления, не советуясь со всеми акционерами? Исходя из того, что изменение совершается ради их же блага и к их выгоде? Так ли это?
Тод посмотрел на монарха с задумчивым видом.
— Понимаю, к чему вы гнете, сэр.
— Какова была бы в таком случае процедура?
— Вы думаете, как председателю правления вам удалось бы зайти дальше, чем как королю?
— Я задаю вам, вероятно, главный для меня вопрос.
— Тогда дайте подумать, сэр. Если изменение готовится значительное, председатель обязан представить его на рассмотрение членов правления, и если они согласны, отдаст приказ. Но если мнения разойдутся, придется обращаться к держателям акций.
— Об этом не может быть и речи, — вздохнул король, — Среди моих подданных не найдется и двух с одинаковым мнением.
— Видите ли, сэр, — продолжал Тод, — каждый член правления представляет какую-то долю акционерного капитала. Если выходит склока, члены правления просят полномочий у акционеров, те голосуют, и тот, кто получает больше всего голосов, берет контроль в свои руки. Затем приходится обратиться за согласием в профсоюзы, если от них поступает жалоба.
— О, Господи! Даже если программа подходящая?
— Да, сэр. В особенности в этом случае.
Король вздохнул.
— Видимо, корпорация не очень отличается от правительства.
— Нет, немного отличается. Это зависит от того, в чьих руках капитал. Весь акционерный капитал нашей корпорации принадлежит нашей семье. А вспоминаете, мы с вами говорили о продаже титулов в Америке?
— Сквозь туман.
— На этом деле можно сколотить состояние! — с энтузиазмом воскликнул Тод. — Знаете, сэр, ведь это могло бы решить проблему полномочий. Что, если вы передадите это дело в мои руки? Я выручу не меньше сотни тысяч долларов за одно только несчастное рыцарское звание. Ручаюсь, что герцогский титул я продам за любую сумму, какую ни запрошу.
Король поднял руку.
— Погодите, — остановил его Тод, — послушайте еще. Я могу включить в патент пункт, по которому полномочия находятся у вас. Уверяю вас, это лучше, чем раздел акций. Я могу заручиться поддержкой Наймана и Маркуса. Это будет почище, чем мисс Рейнголд[18] церемония вручения ежегодных кинопремий и водная феерия вместе взятые.
— А не это называется у вас «рассредоточить капитал»?
— Нет, нет. Это гораздо лучше. Больше похоже на новый выпуск акций, на новое финансирование. Может, Билли Роуз согласится быть продюсером. Он как раз ищет что-нибудь такое, с размахом.
Король втянул голову в плечи, поежился, потом хмыкнул.
— Я, Пипин Четвертый, король Франции, как выясняется, могу разговаривать только с богатым молодым туристом и пожилой монахиней, бывшей хористкой.
— Правда ли то, что говорил дядя Шарль? Вы действительно ходили всюду переодетым, сэр?
— Я совершил ошибку, — ответил король, — Когда я навещал вас в гостинице, меня никто не узнал. Но разные кепи, усы и значки были ошибкой.
— Зачем вы это делали, сэр?
— Я решил, что неплохо бы побольше узнать о Франции. Заметили вы — в воздухе повеяло холодом?
— Да, пожалуй. Много разговоров.
— Знаю, — сказал король, — Своими ушами слышал.
— Одна вещь меня расстраивает, — пожаловался Тод, — Мой отец…
— Заболел?
— Можно и так сказать. Он подхватил герцогскую лихорадку. Кто бы подумал? Именно отец…
— Может быть, она сидит во всех нас, Тод?
— Нет, вы понимаете — именно отец…
— Почему же, понимаю… отчасти, — ответил король.
По мере того как осенние дни становились короче, все чаще и чаще у короля просили и даже требовали частных аудиенций. В таких случаях он сидел за столом в комнате, которую когда-то задумывали и отделывали для другого короля, а двое-трое представителей фракции или группы лиц вели с ним конфиденциальные беседы. И каждая депутация пребывала в уверенности, что король на их стороне. Они никогда не являлись поодиночке. У Пипина мелькнула мысль, что они не доверяют друг другу. Каждый из представителей имел в виду благо Франции, но, как выяснялось, конечное благо Франции покоилось, в первую очередь, на благе фракции или отдельных ее представителей.
Таким-то путем король узнавал, что уготовано Франции, какие зреют вокруг замыслы. Он сидел и молча слушал, как социалисты объясняют, почему коммунистов надо поставить вне закона, а центристы со всей очевидностью доказывают, что только если укреплять и защищать финансовый каркас Франции, на низшие слои населения снизойдет экономическое процветание.
Религиозники и антирелигиозники приводили каждый свои неопровержимые доводы.
А король молча слушал. И каждая беседа повергала его в угнетенное состояние духа.
Он часто укрывался в спасительных воспоминаниях о своей террасе на улице Мариньи. Он мысленно видел и ощущал темное безмолвное небо и медленно крутящиеся туманности.
Внешне он был спокоен и приветлив. Порой он кивал, и собеседники принимали это за согласие, тогда как это означало лишь то, что король постигает премудрости правления и королевской власти.
Он примирился с одиночеством, однако не мог удержаться от лихорадочных поисков решения, выхода. Но он нигде не находил их.
Едва сходили со сцены парламентарии, тут же появлялись посланники дружественных государств. Сидя в своем кабинете с крашеными стенами, Пипин вежливо выслушивал искусные, с государственным размахом замыслы других наций — как использовать Францию, каждая — в своих целях. И опять Пипин кивал, и душу его окутывала мрачная пелена подавленности.
