Вероника Батхен - Остров Рай
Незнакомец вышел к костру, когда Юхан снял кан с огня. Пожилой, бородатый, низенький, дурно одетый — в городе сказали бы «бомж», но в лесу и не таких встретишь. Подошел к огню, молча зыркнул из-под густых бровей. Взгляд тяжелый, внимательный, но спокойный. Похоже, свой. Юхан указал на еду. Незнакомец кивнул.
Вскоре они сидели на бревнах друг напротив друга и, обжигаясь, ели лесное варево. Незнакомец бурчал одобрительно и невнятно. …Не представился, имеет право. Ишь, голодный какой. Обтрепанный, куртка будто набекрень надета, ботинки словно не на ту ногу… а руки чистые. И молодые. Неестественно длинные чуткие пальцы держали ложку, словно кисть или смычок — грациозно и бережно. В городе бы небось шарахнулся, — усмехнулся про себя Юхан — а здесь, на родной стоянке всякий гость к добру. Чай незнакомец тянул медленно и со вкусом. От коньяка тоже не отказался.
Солнце ушло за сосны, с воды потянулся белыми прядями легкий туман. Свет без яркости, лучшее время дня. Юхан сидел у огня, грел затекшие ноги, разминал онемелые пальцы. Ему было чем гордиться — ни бумажки ни стеклышка на километр вокруг. Славное дело. Незнакомец поддакивал невразумительно. Хмелея — от усталости и алкоголя, от июльского воздуха и разноцветного запаха леса — Юхан рассказывал. Про дурную и глупую молодежь, что не помнит, как должно себя вести, про кучи мусора, которые тащат в лес и бросают, куда ни глянь. Про компанию, которая собиралась здесь раньше, про старых друзей и подруг. Про привычку — с весны до осени ездить, обживать заново и приводить в порядок родное место. Даже вспомнилось к случаю нежное «…Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены…» На песню незнакомец скривился — у него оказалось выразительное лицо. Юхану стало неловко. Время шло к полуночи. Гость уходить не спешил. Пусть сидит. Свой — не тронет и не обнесет. Юхан встал, намереваясь пожелать доброй ночи. Незнакомец открыл рот и заговорил. Голос у него был скрипучий и недовольный.
— О грязи болтаешь, говоришь, чистишь, а сам соришь где ни попадя. Лес жалко.
Ничего себе… от удивления и обиды Юхан не знал, что ответить. Незнакомец продолжил.
— Бросишь у корней грязь, дерево постоит-постоит и засохнет. Бросишь на ветки — озлится, темень вокруг распустит. По воде пустишь — родник отравой станет. В землю зароешь — земля не родит. Каждый придет, грязь принесет, леса не хватит. Умрет лес-то.
Юхан взбеленился мгновенно. Он корячился, целый день разгребал дерьмо, а тут приходит на готовенькое и давай учить. Нет, чтобы самому… Злость ушла, как и вспыхнула. По-хорошему мужик прав — вывозить мусор надо и в городе жечь, а еще лучше с собой забирать или вовсе не тащить в лес. …Юхан понял, что засыпает стоя, буркнул «спокойной ночи» и неверным шагом побрел в палатку. Снял ботинки и, не раздеваясь, влез в спальник.
Дрема сгладила горечь, на душе стало чисто. Анюта… ждет дома, штопает, варит суп или читает на диванчике в кухне. Любит — сколько лет женаты, а любит мужа — со всей дурью, со всеми загулами и безденежьем. В лес отпускает — слова не скажет. Взять бы ее с собой — пусть отдохнет, воздухом чистым надышится. Вспомнит — как целовались в этой палатке, как с дочкой в первый раз выезжали… Васенка тогда землянику нашла, нарвала в ладошку, принесла «Мама, на ягодку» — перемазанная, смешная… Счастливый я человек, — с этой мыслью Юхан уснул. Впервые за месяц он спал спокойно.
Ночь качалась на облаках и плавала в темной речке, шевелила траву, перебирала листья, как хозяйка гречишные зерна. Луна висела над дубом, словно фонарь на столбе. Костер почти потух. Незнакомец подбросил полено в огонь, пламя вспыхнуло. Чуткие пальцы потянулись к самом жару. Игра с огнем — но никто этого не видел. Потом незнакомец пошел по поляне кругом. Он шарил руками в воздухе, трогал ветки растений, скреб землю. И по одной снимал и тащил в костер злые, грязные мысли хорошего человека. Багрянистые, липкие комья обиды, ядовитую зависть, ветхую словно тряпка, тоску, жгуче-алую давнюю страсть, сухие катышки сожаления, дряблую кашу поиска смысла жизни… И последней — язычок желтой злости на него, вечного мусорщика родного леса. Незнакомец не ждал благодарности за работу. Есть лес. Есть дело. Надо делать, иначе леса не будет. А сегодняшний гость был добрее и вежливей многих. Вдруг задумается. Поймет. Поможет… Последний клочок мусора догорел и осыпался пеплом. Незнакомец задержался у гаснущего огня — ему тоже нравилось это место. Старый дуб, мудрые вороны, душистое разнотравье вокруг… Пламя кончилось. Незнакомец ушел неслышно — не дай бог потревожить предрассветную тишину.
А потом появилось солнце. Поляна наполнилась светом. Заискрилась роса на траве. Звонким разноголосьем засеяли воздух птицы. …Подскажите художника, который продаст мне краски — нарисовать безмятежную прелесть июльского утра, обещание счастья, надежду на чудо — щелкнешь пальцами, мир заиграет и любое желание сбудется, если оно настоящее, и жизнь не кончится никогда…
К поляне пришел человек. Простой, усталый, измученный долгой дорогой и тяжкой ношей. Мусор, грязь, суета и злоба — все это он принес на своих плечах. Вдруг получится сбросить постылый груз и вернуться назад в город чуть светлей и свободнее, чем уехал. Человек искал лес. И встретил — лес. Чистый, светлый, волшебный, без единой помойной кучи, без единой паршивой мысли. Как подарок — приходи и бери просто так. Человек залюбовался лесом. Неомраченная красота — редкость, стыдно оказаться первым следом на снегу, сбросить грязь на светлой поляне. …Человек наклонился, чтобы поднять на плечи грузную ношу, уйти прочь, возвратиться в город. И понял — мусор исчез.
Сказка о потаенных дверцах
Городской чайке
— А этот зверек почем? — корявый палец покупателя ткнулся в самую крупную банку. Иссиня-черная многоножка метнулась вперед, стукнулась об стекло и яростно зашипела. Зубов в маленькой пасти было достаточно. Покупатель отпрянул.
— Тысяч восемь, но я бы вам не советовала. Зверушка кусается, плохо идет к рукам, ест только парное мясо. Неплохая ловушка в офис или сейф, но в дом с детьми ее брать не стоит. Посмотрите лучше на этого чудика.
Многоножка была обещана Борьке в машину, поэтому я осторожно переключила клиента на милейшее существо — огромные глаза, крохотный любопытный нос, изящные лапки и ореол невесомой дымчато-серой шерсти… лучше не уточнять, откуда я его доставала.
— Само изящество. Сама грация. Королевская… — я запнулась… Да, Королевская Аналостанка.
Извлеченный из банки чудик тут же стал обнюхивать человека. Трогательно и деликатно коснулся ладони холодным носом, тронул серебряным коготком… и бесцеремонно полез на руки.
Клиент созрел. Немудрено — чудик был необыкновенно ласков и, что важнее для домашнего любимца, питался грязными мыслями. Я вспомнила сальный взгляд пузатого любителя редкостей, как он пялился в вырез моего платья — да, пожалуй вся семья будет рада покупке. И стоил зверек недорого — я его не ловила, малыш сам попросился вылезти. Я улыбнулась, взяла деньги, быстренько рассказала — чем кормить, как ухаживать, почему, если чудик начинает себя вести, следует срочно вызывать или меня или Бориса Булатовича, — и выставила мужика за дверь вместе с покупкой. Не люблю чужих в доме.
Кстати, забыла представиться — я Саша. Двадцать семь лет, не замужем, не была и не собираюсь. Ясные глазки, стройные ножки, попка тоже не подкачала. Я умею застенчиво моргать и надувать губки, наклонять голову, крутить локон и задавать вопросы тоненьким голоском. Тогда мужчины думают, что я красивая дурочка, и начинают любить меня и спасать. Они неправы в обоих смыслах. Три языка, калькулятор между ушей, пояс по тэквандо и полная независимость в жизни. А еще я умею выманивать и ловить чудиков…
Крайняя банка все-таки сорвалась. Мохнатый гаденыш подпрыгнул чуть не до потолка, попробовал цопнуть меня в плечо, не прокусил, оттолкнулся от платья, скакнул на кухонный шкаф и проскользнул в вентиляцию — только пыль полетела клочьями. Вот зараза! Чудики в банках загомонили, толстая тварюшка, больше всего похожая на шерстяную жабу, начала раскачивать домик. Я шикнула на кунсткамеру и пошла за веником. Будем знать, что в вентиляционной решетке тоже есть ход — давно подозревала, все руки не доходили проверить.
…Забавно вышло — Учитель говорил, что до трети городских жителей может чувствовать тонкие планы полиса. Особенно восприимчивы дети до двенадцати лет, старики с помутившимся разумом и творческие натуры. Но мало чуять, надо видеть, верить и понимать. Мне повезло. Детство в старинном доме, где у каждого темного уголка свой характер. Скрипучие половицы с тусклым рисунком старого дерева, ржавые трубы, гудящая газовая колонка, стекло в коридорных дверях с выпуклым мелким тиснением. Когда грустилось, было славно сидеть в темноте и на ощупь исследовать прохладные, бессмысленные узоры. Многослойные обои — если обрывать аккуратно, по листику, удавалось добраться до старых газет, даже с ятями — и угадывать по обрывкам, что писали сто лет назад. Я часто оставалась одна — мама работала, я болела — и с утра до вечера в моем полном распоряжении были все таинственные подстолья, шершавые кирпичи стенок в ванной, витые ножки стула «модерн», пыльные дырки между подоконником и батареей. Запахи пищи, бумаги, красок, чужих духов. Звуки, стуки, скрипы и шорохи, невнятные голоса, бормочущие околесицу на чужих языках. И на все это — флер лихорадки, проницательное чутье больного. Картинка долго не складывалась. Помог случай — для другого ребенка он бы мог стать последним.
