Давид Беньковский - Любовь красное и белое
Дед кивает, уплетая журек, только усы подрагивают. Брови нахмурил и склонился над мисочкой. Орлиный нос, в журек опущенный, иногда над миской поднимается, и видно, что ему суп нравится.
— Журек превосходный, пан Алекс, первоклассный журек. Какой запах, объедение! — Он даже чихает от удовольствия. Поудобнее усаживается на диване. — Давайте я расскажу, как это было. — Дед подносит ко рту очередную ложку с журеком. — Мы перегруппировались, затем эскадрон развернулся, и под покровом ночи направились мы на юг. Дойдя до леса, мы двинулись на восток, а когда выбрались к болоту, пришлось нам на запад пойти. Всю ночь шли мы вперед. Ах, какой журек! Мы знали, что у леса засели шведы с танками и пушками. Я выяснил, что их силы в пять раз превосходят наши и что у них не только пушки есть, но и бронепоезд. Отменный, настоящий журек! — Дед проглатывает кусок яйца. — А это важно, что их силы превосходили наши, иначе я бы не отдал приказ их атаковать. Чем выше превосходство сил врага, тем быстрее приказ становится частью истории, а солдаты с большим энтузиазмом идут в бой. Несмотря на ночной переход, наши кони не устали, а парни так и рвались в бой. Горячие головы, горячие сердца. Молодые — самому старшему из них было двадцать два года, — красавцы в мундирах. Как с картинки! Не могли усидеть в седлах, юношеский запал, кровь кипела в их жилах. Они не могли дождаться, когда я приказ отдам. Нельзя было больше откладывать. Тем более, шведы перед нами были как на ладони. Не ждали они нас с этой стороны. — Дед откладывает ложку. Оставшийся журек он выпивает прямо из миски. — Что за журек, что за журек! — И причмокивает. — Никаких речей я не произносил. Сказал просто: «Сыновья, в атаку!» Кони сразу галопом поскакали. Копья мы вперед выставили. В ушах ветер свистит. Флаги наши развеваются. Грандиозно! Кирхольм,[8] Вена,[9] Журек, Бигос. А шведы отдыхали, мундиры расстегнуты, для них наше нападение было полной неожиданностью. Полоцк,[10] Цецора,[11] Журек, Бигос… Но часть врагов все-таки успела к пушкам подбежать, и давай они в нас стрелять. Ах! Кавалерия, идущая в атаку на пушки, всегда производит сильное впечатление! Парни падали с коней один за другим, но никто не отступил, никто деру не дал. Честь, прежде всего честь! Отменный журек! Но вскоре наступать уже было некому. От эскадрона моего осталась одна треть, зато те, что остались, пошли бы со мной в огонь! Однако я отдал приказ отступать. Отличное было отступление! Потом мы старались избегать непосредственных контактов с неприятелем. Начали партизанскую войну. Засели в лесу и устраивали диверсии. Настала зима, и отряды казаков Суворова наступали нам на пятки, но мы держались. Держались… Превосходный журек. А бигоса можно попросить? С удовольствием попробовал бы… Если он такой же вкусный, то ого-го!
— Великая польская история, вау! И великолепная польская кухня. Вау! — Алекс склоняется над другой кастрюлей. Опускает в нее плоскую ложку. Накладывает большую порцию бигоса на сей раз на тарелку. Вижу кусочки мяса и грибов. Запах по всей квартире разносится.
Ах, бигосик, бигосик, пальчики оближешь! Слюнки текут. Маечка, когда еще переводами своими занималась и дома сидела, готовила бигос, потому что не все время она сидела у экрана и из букв предложения складывала. Да, да! Смешивала свежую капустку с квашеной, добавляла колбасу, ребрышки, и несколько дней в доме такие ароматы стояли! А меня постоянно одергивала, чтобы я раньше времени все не съел. Маечка вообще хорошо готовит, если не сказать, что очень хорошо. И, как мне кажется, любит этим заниматься, любит, ведь у нее разные рецепты есть и сама она иногда что-нибудь придумывает. Но речь не о том, любит она или нет. Речь о том, чтобы приготовлено было и стояло на столе, когда я с работы прихожу!
— Великолепная польская кухня! Вот она! — Алекс пружинистым шагом подходит к Деду. Подает ему тарелку с бигосом. Дед внимательно рассматривает блюдо, торжественно зачерпывает вилкой приличное количество бигоса и подносит ко рту. Закрывает глаза. Камеры берут лицо Деда крупным планом. В квартире Алекса тишина.
— Бигос! — Дед как крикнет своим командным голосом. — Бигос! Бигос, пан Алекс, еще лучше, чем журек! Такой, каким он и должен быть. Настоящий, польский, с польскими грибами, как я вижу, и с польской дичью, как мне кажется, и из польской капусты, как я чую, а нюх меня никогда не подводил. Едали мы бигос, ой едали! — Дед мечтательно закатывает глаза. — Самый лучший бигос был на масленицу! Морозный вечер, снега по пояс, гости на тридцати санных поездах съезжались в имение. На длинных столах котлы с бигосом стоят, дымятся, а барышни суетятся, собаки лают, ну и, конечно, ледяной самогон. — Дед гордо выпячивает грудь. Замолкает, задумывается. Кивает в такт своим мыслям. — Бигос! Я раненый, весь в шрамах, а тут бигос! — Дед почесывает голову. — Вот тут, например. — Поднимает прядь седых волос и показывает на лоб. — Это у меня от пана Валигурского осталось. Отличный офицер из полка королевского канцлера Жулкевского. Мой старый товарищ, немало мы с ним вместе пережили. Мы с ним в одном санном поезде ехали под Тарновом. И он меня начал в том поезде целовать, ну и за колено лапать. Аж стыдно рассказывать. И что это на Валигурского нашло? Правда, мы с утра самогон пили, чтобы не замерзнуть, поскольку мороз трескучий стоял. И когда он меня лапать стал, я его как тресну его же флягой! Лоб у него был голый, шапку он в дороге потерял, упала в снег, и фляга его разбилась, плохая была. Но Валигурскому хоть бы что, голова у него крепкая была, как камень, и продолжал он сидеть как сидел. Ну, целоваться больше не лез, а только смотрел на меня и смотрел, хоть кровь и залила ему пол-лица. Вдруг как встанет он в санях, и не знаю, как он это сделал, но сабля у него уже в руках была — и как саданет мне вот сюда. — Дед поднимает волосы и снова показывает на лоб. — А я даже пальцем не успел пошевельнуть, а что потом было, не помню — вытащили меня друзья на снег всего в крови.
Я уже слышал эту историю Деда, я знаю десятки его историй. Дед — живая история. Как же мне повезло, что у меня такой Дед и Отец в одном лице! С гордостью выпячиваю грудь.
— Великолепно! — Алекс с удовольствием помешивает в кастрюле бигос. — Тем, кто только сейчас к нам присоединился, представляю нашего гостя: сегодня в программе «Дегустация у Алекса» польская кухня и польский герой Полковник Парад!
— До чего же талантливый наш народ! — Орлиный нос Деда на сей раз оказывается в бигосе. Дед ест и причмокивает. — Какой запах! — И чихает. — Другие народы должны восхищаться нами и быть нам благодарны. За бигос и журек, за взлом шифра «Энигмы», доставку в Лондон обломков самолета-снаряда ФАУ-1, за помощь под Веной и за многочисленные восстания. Нет другого такого народа! Нет! — Дед высоко поднимает указательный палец, ой высоко. — Миска с бигосом выставлена в музее! В музее! — Дед ударяет кулаком о подлокотник дивана. — Только бигос и журек помогли нам выстоять и сохранить свою культуру! Вкуснейший бигос, отменный журек, великолепный музей! Вы, молодой человек, были в этом музее? — Дед сурово нахмуривает брови, обращаясь к другому гостю. — Все, все должны сходить в музей! — Дед сжимает рукоять сабли и поднимает ее над головой. Всматривается в острие.
Съемочная группа приходит в замешательство. Я-то знаю все жесты Деда, знаком с его кавалерийской экспрессией, с солдатским запалом, мужской порывистостью, но у других людей его поведение вызывает беспокойство. А Дед, как всегда, прищуривается и смотрит на острие. Свет прожекторов отражается в нем серебристыми искрами.
— Музей — это урок, настоящий урок нашей великой, живой истории. Там множество экспонатов, великое множество! — Дед окидывает всех нас проницательным взглядом. — Косы, вилы, грабли, телега и что там еще осталось от деревни. А на экране Войтек Бартос гасит своей шапкой фитиль неприятельской пушки. Есть там и макет редута Ордона[12] и танк. Легендарный танк с царапинами на броне. Наши богатыри атаковали его портновскими ножницами.
— Вау! Превосходно, великолепно! — Алекс поднимает руки. — Пойдем в музей… — поет он на мотив рождественской песенки.
— А скажи мне, молодой человек, кто готовит такую вкуснятину? — Дед прячет саблю в ножны. — Сомневаюсь, что это ты делаешь. Раз на тебе штаны надеты, значит, ты не стоишь целыми днями у плиты. Я привык, что этими делами кухарки занимаются, мойщицы, горничные и прачки. Испокон веков этим женщины занимались. Не положено мужикам на кухне возиться и кастрюли чистить. Как я вижу, времена изменились, сильно, очень сильно изменились, но не думаю, что это хорошо… — Дед садится поудобнее и опять ладонь на рукоятку сабли кладет. — Потому что у мужика другие должны быть занятия. А вкусный бигос и отменный журек только заботливая женщина, мать может приготовить. Такова великая роль женщины — журек и бигос нам готовить, нам, богатырям и героям Польши. Польский солдат должен быть уверен: женщина терпеливо его ждет, думает только о нем, о его подвигах и лишениях, и готовит для него еду в кастрюле, помешивает, чтобы не подгорела, и хранит домашний очаг. И зная о том, что она его ждет, польский солдат всегда геройски выполнял свой долг и со спокойной душой мог погибнуть за родину. А теперь все перевернулось с ног на голову, и ты, молодой человек, стоишь тут с кастрюлями, и фильм снимаешь на кухне, а они уходят на весь день, на весь день уходят…
