Ильза Айхингер - Великая надежда
— Играйте дальше! — сказал Леон.
Иосиф оперся на свой суковатый посох. Мария легко положила руку поверх его руки, а маленькая собачка с белым пятном на левом глазу подбежала ближе, хотя в Писании о ней нигде не упоминалось. Не задавая вопросов, она играла неназванное, ту тишину, которая несет в себе плоды.
— Меж чуждыми племенамипод чуждыми именамимы издали прибрели.— Несло нас по бездорожьюблагословение Божье:его мы в руках несли.— В ребенке этом сегоднянесем мы волю Господнюобнять, утешить, помочь.— Печали, муки, утраты,что сердцем познал распятый,несем мы сквозь холод и ночь.
Иосиф и Мария остановились, изнемогая от усталости, и попытались заглянуть друг другу в лица, но им было уже почти ничего не разглядеть. Лица остальных тоже растеклись, как светлые краски по черной тени. В этой все прибывающей дымке стало ясно, как недостижим один человек для другого, как недостижим он сам для себя и для всех преследователей.
Мария испугалась.
— Мы не одни, смотри:Вот спутники наши, их целых три!
Она вцепилась Иосифу в рукав и кивнула на трех спящих перед комодом бродяг. Один из них во сне перевернулся на другой бок и, не просыпаясь, шевельнул губами:
— Обувь не выдержала дороги,отдыха просят усталые ноги…— Он говорит во сне.— Ах ты болезный!Я расскажу тебе о любви небесной:в сердце Господнем она горит.— Кто там меня позвал?Я устал, я слишком устал.— Он крепко спит, —
сказал Ангел. Мария разочарованно выпрямилась.
— Одежа моя превратилась в лохмотья,усталости не могу побороть я, —
прошептал второй бродяга.
Мария опять наклонилась.
— Ах ты болезный!Я расскажу тебе о любви небесной…— Он крепко спит, —
устало перебил ее Иосиф. По нему было заметно, что он бы охотно прилег рядом, если бы он не был Иосифом, Иосифом званым, которому было страшно стать избранным.
— Холодно мне,кто тревожит меня во сне?..
И в третий раз испугалась Мария. Кто-то включил свет в прихожей, и свет сквозь стеклянную дверь проник в комнату. Стеклянная дверь задрожала, не воспринимая очертания детей, которые перед этим холодным блеском оставались темными.
Раздался стук, и сразу же кто-то отворил дверь. В дверном проеме стояла дама из соседней комнаты. В правой руке она держала маленький, перетянутый кожаными ремнями чемоданчик, в левой — свернутый зонтик, на голове у нее красовалась пестрая шляпка с пером.
— Все добрые духи… — сказала Война, оборвав фразу на половине, и стащила с головы каску. Это уже была не игра.
— Что вы здесь делаете в темноте? — Она нащупала выключатель.
Иосиф бережно обнял Марию за плечи, словно мог ее защитить от обманчивого света. Остальные не шевельнулись.
Дама из соседней комнаты повторила вопрос, но ответа не получила.
— Вы больны, — испуганно сказала она. Она заметила на старом ковре три неподвижные фигуры в лохмотьях, а за ними Войну и Ангела, которые сидели рядышком на ящике и шептались, и черную собачку между Иосифом и Марией.
— Куда вы идете? — спросил Георг.
— Прочь отсюда, — ответила она.
— Прочь… — задумчиво произнес Георг. — Прочь уходят многие. Но может быть, это неверное направление.
— Вам тоже следует отсюда уйти, так или иначе! Здесь опасно.
— Со временем всюду станет опасно, — сказал Леон. — Мы больше никуда не хотим уходить.
— Вы еще раскаетесь!
— Раскаяние — великое чувство, — сказала Война и вновь напялила каску. Герберт закашлялся от смеха.
Дама из соседней комнаты беспомощно потрясла головой. Подобный бунт был ей не по плечу. — Так или иначе, я сейчас ухожу, вы остаетесь в квартире одни.
— До свидания, — сказал Леон.
Иосиф и Мария проводили ее и заперли входную дверь. Собачка взволнованно бегала за ними по пятам. Они всюду потушили свет и остались только с фонарем и свертком в руках.
— Я это вам вручаюи свято хранить поручаю…
Но не успела Мария положить сверток между спящими, как на нее упала тень Эллен.
— А я — Земляи на своем путио, как я Мир хотела бы найти!
Земля была босая, голову и плечи себе она обвязала старой скатертью, из-под которой ниспадали ее волосы, длинные и спутанные.
— Из дома в дом меня гонит война,надо мною смеется онаи, не скупясь, мне дарит сполнапожары, ужас и муки.— Кого ты ищешь?— Ищу покой.— Смотри, в крови твои руки!
В испуге оперлась Мария на угловатого Иосифа. Она слышала, как под накидкой бьется его сердце, и от этого ей делалось не так страшно.
— Мы Бога несем,бесконечна дорога.Нас все отвергают и гонят с порога,нигде отдохнуть не дают,нигде не найти нам приют.Но мы от тебя убегали!— И вновь пред тобою предстали!
Маленькая черная собачка насторожила уши и принюхалась. Изумление Святого семейства распространялось и на нее. Оно пронизало и преодолело прохладу забытой комнаты: неужели вы всегда идете следом за нами? Неужели вы распинаете только то, с чем не можете справиться, а потом вам приходится искать убежища под собственными крестами? Бичуйте нас, убивайте, топчите — настичь нас вы сможете не раньше, чем захотите любить или быть любимыми. Не раньше, чем пойдете по пятам за беглецами, чтобы найти у них убежище. Отбросьте ваше оружие — и вы их настигнете.
— Под вашим светлым покрываломвы не укроете меня?
Стоптанными каблуками Война забарабанила о край ящика, чтобы обозначить свое появление. Земля испуганно оглянулась вокруг.
— Это она!Это война!
Война спрыгнула с ящика. Шелково зашуршала темнота.
— О, впустите меня сюда!Я не сделаю вам ничего…— Мы сами бежим незнамо куда,мы не знаем здесь никого!
Мария запнулась. Война, готовая к прыжку, отшатнулась, потому что в дверь зазвонили, и звонок все дребезжал и дребезжат. Это был уже второй звонок.
Но в игре на сей раз не было суфлера, никого из тех, кто своим шепотком смягчает серьезность и умеряет удаль любой игры, кто помогает развитию действия, не действуя сам. То и другое окончательно совпало. Тот, кто прозевал и не успел вовремя вступить, запутывается, а тот, кто прозевал момент, чтобы выйти из игры, запутывается вдвойне. До чего же трудно входить и выходить вовремя, с той же четкостью, с какою день сменяет ночь. В этом и было все дело. Но дети не знали, что дальше, потому что звонок неистовствовал.
— Младенец Христос, — прошептал Герберт, но никто не засмеялся.
— Почтальон, — поспешно сказала Рут, сама себе не веря.
— Дама из соседней комнаты: что-то забыла.
— Сама себя забыла!
— Тихо, не шумите!
— У нее же есть ключ!
— Играйте дальше!
— Какую игру ты имеешь в виду?
— В которую мы играем или в которую с нами играют?
Дети колебались. Трезвон прекратился и зазвучал опять, он долбил запертую дверь, как окровавленный клюв хищной птицы.
— Играем дальше, слышите?
Но то, что сыграют с нами, только через боль превратится в то, во что играем мы сами. Они очутились посреди превращения, явственно почуяли испарения от лохмотьев, и в то же время им почудилось, что сокровенный блеск елочных гирлянд вокруг их бедер и шей стал ярче. Обе игры уже начали перетекать одна в другую и неразрывно сплелись в новую игру. Кулисы раздвинулись, четыре узких стены постижимости разлетелись на куски, и победоносно, как водопад, прорвалось непостижимое. Играть должен ты перед лицом моим!
— Играйте дальше!
Мария крепче ухватила сверток. Война издевательски вынырнула из тени. Она выскочила из угла и одновременно изо всех углов сразу — и казалось, по пронзительному звуку звонка она ввалилась в комнату сквозь бесчисленные люки в полу и потолке. На ней был плащ, который был ей велик и чересчур роскошен, и она с трудом волочила его за собой. Иосиф попытался оттолкнуть ее в сторону. Снаружи непрерывно звенел звонок.
Земля затравленно металась по кругу. Фонари бесшумно провалились в бездонную пропасть и погасли. Сверток словно засиял.
Война свистнула сквозь зубы. Она рванула к себе Землю и швырнула ее обратно на пол, подняла и еще раз с силой толкнула.